— Давайте что-нибудь одно! — прервал его Питер, являясь ярым приверженцем чистоты стиля. — Попрошу не злоупотреблять сравнениями!
— Да прислушайтесь же к голосу разума! — воскликнул Уильям Клодд. — Мы хотим... мы все хотим... чтобы наша девушка во всем была лучше всех.
— Я хочу, чтобы она... — произнес Питер Хоуп, роясь в бумагах, загромождавших его письменный стол. Нет, здесь, разумеется не было! Питер выдвинул один ящик, другой. — Мне бы хотелось, — сказал Питер Хоуп, — мне бы иногда хотелось, чтобы она не была столь изобретательна.
Старый доктор проглядывал стопки пыльных бумаг в углу. Клодд обнаружил искомое на каминной полке под полой ножкой медного подсвечника и вручил Питеру.
Был у Питера один грешок — нюхать табак в весьма ощутимых количествах, что, как он сам считал, было губительно для его здоровья. Обычно снисходительная к большинству мужских слабостей, Томми тщательно противилась именно данному пороку.
— Ты роняешь табак на сорочку и на сюртук, — приводила свои доводы Томми. — Я хочу, чтобы ты всегда опрятно выглядел. Ко всему прочему, это нехорошая привычка. Я так хочу, папочка, чтобы ты распростился с ней!
— Непременно! — соглашался Питер. — Иначе это окончательно подорвет мое здоровье. Но только не сразу... это было бы мучительно. Постепенно, Томми, постепенно!
Таким образом, был достигнут некий компромисс. Договорились, что Томми будет прятать табакерку. Табакерка должна была находиться где-то в комнате и под рукой, однако где именно, неизвестно. Питер, если уже был не в силах совладать с самим собой, мог приняться за поиски и найти желаемое. Временами удача улыбалась Питеру и он находил табакерку с утра пораньше. Тогда он принимался с горечью бичевать себя за то, что позволил себе предаться подобному разврату. Но чаще всего хитроумие Томми побеждало, и, будучи стеснен временем, Питер был вынужден прекратить тщетные поиски. Томми всегда определяла его поражение по тому полному гордого негодования виду, с которым он иной раз встречал ее появление. И тогда ближе к вечеру Питер, отрывая взгляд от письменного стола, порой обнаруживал прямо перед носом раскрытую табакерку, а над ней пару осуждающих черных глазок, гнев которых гасился улыбкой, каковую плотно сжатые полные розовые губки пытались скрыть. И Питер, понимая, что ему будет дозволено сделать всего одну понюшку, вдыхал содержимое табакерки от души.
— Я хочу, — произнес Питер Хоуп, которому присутствие в руке табакерки придавало больше уверенности во взглядах, — чтобы она стала трезвой и умной женщиной, способной самостоятельно зарабатывать на жизнь и потому независимой. Чтобы она не была беспомощной куколкой, призывающей в слезах, чтобы какой-нибудь мужчина явился и принял на себя заботу о ней.
— Всякая женщина, — заметил Клодд, — требует того, чтобы о ней заботились.
— Быть может, иные — да, — сказал Питер, — но Томми, и это вы сами прекрасно знаете, явно не из заурядных женщин. Она обладает способностью мыслить. Она сможет самостоятельно пробиться в жизни.
— Это абсолютно не зависит от способности мыслить, — сказал Клодд. — У нее нет локтей.
— Локтей?
— Ну или они у нее недостаточно остры. Если приходится ждать под дождем последнего омнибуса, вот тут-то и выясняется, может женщина пробиться в этой жизни или нет. Томми как раз из тех, кто останется на тротуаре.
— Она как раз из тех, — отрезал Питер, — кто способен сделать себе имя и потому пользоваться услугами кеба. И хватит меня стращать!
Тут Питер, зажав большим и указательным пальцами нос, с горделивым видом нюхнул табак.
— Нет, буду стращать! — не унимался Клодд. — И тут вы меня не разубедите. У бедной девочки нет матери!
К счастью для всех присутствующих, дверь отворилась, и в тот же момент в комнате возник объект дискуссии.
— Выбила рекламу «Цветущей маргаритки» из старого Блэтчли! — провозгласила Томми, победоносно размахивая над головой листком бумаги.
— Не может быть! — воскликнул Питер. — Как тебе это удалось?
— Просто попросила, и он дал.
— Очень странно, — задумчиво протянул Питер. — Я сам только неделю назад просил об этом старого дуралея. Он категорически отказал мне.
Клодд презрительно фыркнул.
— Ты знаешь, я не люблю, когда ты занимаешься подобными делами. Это не пристало молодой девушке...
— Да все нормально! — уверила его Томми. — У него лысина!
— Какое это имеет значение! — заметил Клодд
— Имеет, — сказала Томми, — обожаю лысых.
Обхватив голову Питера, она чмокнула его в лоб — и учуяла красноречивые свидетельства того, что он нюхал табак.
— Всего одна понюшка, дорогая, — пояснил Питер. — Одна-единственная понюшка.
Томми убрала табакерку с письменного стола.
— Вот смотрите, куда я убираю ее на этот раз! — сказала она, пряча табакерку в кармашек.
Лицо у Питера вытянулось.
— Ну как твое мнение? — спросил Клодд, отведя Томми в дальний угол. — Неплохая идея, а?
— Послушайте, но где же пианино? — воскликнула Томми.
Клодд с сияющим, победоносным видом оглянулся на остальных.
— Надувательство! — пробурчал Питер.
— Никакое не надувательство! — возмущенно воскликнул Клодд. Она приняла это за книжный шкаф, значит, всякий примет! Ты сможешь сидеть здесь и часами упражняться на инструменте, — объяснил Клодд Томми, — а как только услышишь на лестнице чьи-то шаги, сразу и прекратишь.
— Да как же она сможет услыхать, если она... — воскликнул Питер, нашедший блистательный довод. — Послушайте, Клодд, вы же практичный человек, — перешел Питер на вкрадчивый тон, прибегая к Сократову методу, — а что, если мы купим ей какое-нибудь игрушечное пианино... ну, вы меня понимаете, по виду совсем как настоящее, только совершенно беззвучное, а?
Клодд покачал головой.
— Нет, это никуда не годится. Невозможно будет определить результат занятий.
— Так-то оно так! Но, с другой стороны, Клодд, не кажется ли вам, что порой результат способен охладить рвение начинающего?
Клодд выразил мнение, что с подобным расхолаживанием надо бороться.
Томми, усевшаяся за пианино, принялась играть гамму в обратном направлении.
— Что ж, мне пора забежать в типографию напротив, — сказал Клодд, подхватывая свою шляпу. — В три у меня встреча с Гриндли. А ты работай себе, работай. Регулярно, хотя бы по полчаса в день, вот и добьешься замечательных результатов.
С этими ободряющими в адрес Томми словами Клодд исчез.
— Хорошо ему! — с горечью произнес Питер. — Вечно у него встреча в тот момент, когда она принимается за упражнения.
Казалось, в свою игру Томми вкладывает всю душу. Прохожие на Крейн-Корт останавливались, обращая встревоженные лица к окнам первого этажа дома, где помещалась редакция журнала «Хорошее настроение», затем спешили по своим делам.
— Какие пальсы, какой мощный утар! — прокричал доктор в самое ухо Питеру. — Увитимся... вечером! Кое-што нато скасать...
Низенький, толстый доктор, взяв шляпу, удалился Томми, внезапно оборвав свои экзерсисы, подошла к Питеру и присела на ручку кресла.
— Ты сердишься? — спросила Томми.
— Да нет же, я не против громких звуков, — пояснил Питер. — Я смирюсь с этим, как только появится первый положительный результат.
— Это поможет мне выйти замуж, папа. Правда, мне это представляется несколько странным. Но так считает Билли, а Билли разбирается абсолютно во всем.
— Не могу понять, как ты, такая разумная девушка, прислушиваешься к подобной чепухе, — сказал Питер. — Это меня тревожит.
— Папа, да неужто ты ничего не понял? — воскликнула Томми. — Посмотри, как вертится Билли! Ведь он мог бы найти на Флит-стрит полдюжины журналов и зарабатывать по пять тысяч в год в качестве рекламного агента, ты же сам знаешь! А он этого не делает. Он привязан к нам. И если то, что я дурачусь на этой жестяной кастрюле, которую ему продали в качестве пианино, приносит ему хоть какое-нибудь удовольствие, ну разве это с моей стороны не правильно и не разумно, не говоря уже о симпатии и благодарности, которые я к нему испытываю? Знаешь, папа, я приготовила ему сюрприз. Вот послушай!
И Томми, соскочив с ручки кресла, побежала к пианино.
— Ну как? — спросила она, кончив играть. — Ты понял, что это было?
— По-моему, — сказал Питер, — похоже на... Послушай, это не «Родной и милый дом», а?
Томми захлопала в ладоши.
— Ну конечно! Тебе это в конце концов самому понравится, папочка. Мы станем устраивать домашние музыкальные вечера.
— Скажи, Томми, как ты думаешь, правильно ли я тебя воспитываю?
— По-моему, неправильно, папа! Ты слишком поощряешь мою самостоятельность. Помнишь поговорку: «У хороших матерей вырастают дурные дочери». Клодд прав. Ты меня испортил, папа. Помнишь, родной, как я впервые явилась к тебе семь лет тому назад, маленькое уличное отродье в лохмотьях, которое само даже не имело понятия, девочка оно или мальчик? И знаешь, что я про себя подумала, как только увидала тебя? «Вот сидит старый, безвольный простофиля. Вот бы мне попасть к нему в дом!» Когда барахтаешься в нищете, учишься видеть жизнь, умеешь распознавать человека по лицу, с первого взгляда.
