— Извините, сэр, — сказал мальчик, — нам очень жаль. Вы очень добры. Но мы сегодня больше не желаем видеть диких зверей.
Член парламента пригласил их в гостиную, где играла музыка. Детям позволили петь гимны. На другой день они пришли сами и просили члена парламента повторить игру с дикими зверями; но ему не было времени, он был занят письмами.
Пьеска всем понравилась. Викарий уверял, что он где-то видел эту пьесу ранее, но это невероятно. Автора многократно вызывали, причем за кулисами происходили пререкания. Наконец появилась вся труппа с Вероникой в середине. Я вижу в ней задатки первоклассной актрисы.
В следующей пьесе, моего сочинения, Робина и Бьют играли роль новобрачных, которые не знают, как приняться за ссору. Мне всегда казалось, что люди гораздо лучше ссорятся на сцене, чем в действительности. На сцене человек, решившись затеять ссору, входит и запирает дверь, он закуривает папиросу; если же он член общества трезвости, то наливает себе стакан содовой воды с вином. В это время его жена хранит глубокое молчание. Очевидно, он собирается ей сказать нечто неприятное, а болтовня может его рассеять. Пока он готовится к объяснению, она пробегает страницы нового романа или тихо ударяет но клавишам. Он переходит к вопросу с спокойствием человека, свободно распоряжающегося своим временем.
Она слушает его с напряженным вниманием, не думая ему противоречить, боясь прервать нить его мыслей. Она ограничивается краткими заключениями в таком роде: «Хорошо. Ты так думаешь. Положим, что все это так». Вставляя эти слова только тогда, когда он останавливается, чтобы перевести дыхание. И изредка укоризненно просит продолжать. Он продолжает. Наконец, когда он намеревается покончить свою речь, она обращается к нему, как партнер в игре, со словами: «Все ли ты сказал? Нет ли чего еще?» Иногда этим дело не кончается, и он самое лучшее приберегает к концу.
— Нет, — отвечает он, — это еще не все. Остается еще кое-что.
Этого для нее достаточно. Больше ей и знать не надо. Она предложила вопрос на всякий случай. Если вопрос не исчерпан, жена усаживается в кресло и приготовляется слушать. Когда он высказался, она встает в свою очередь.
— Я терпеливо вас выслушала, — заявляет она.
(Сам черт этого бы не мог отрицать. Слова терпеливо недостаточно, можно бы выразиться: с самоотречением.)
— Теперь, — продолжает она, повышая голос, — выслушайте вы меня.
Господин, в роли супруга, вежливо кланяется, немного натянуто, приготовляясь исполнить с достоинством роль ответчика. Чтоб подчеркнуть перемену их положений, дама переходит на ту сторону сцены, где он находился ранее, тогда как он, в то же время, переходит на противоположный конец комнаты. Затем мы выслушиваем всю историю с ее точки зрения. На этот раз джентльмен хранит молчание, не желая мешать даме высказаться. В конце побеждает тот, кто был прав. В действительности все дело кончается более или менее бурно. На сцене никогда. Если правда на стороне мужа, его голос, постепенно повышаясь, раздается торжественно по всему дому. Дама, убедившись в своей вине, удивляется, как она не поняла этого раньше, благодарит за урок и просит прощения. Если же, с другой стороны, вина на стороне мужа, дама займет место на средине сцены, а несчастный муж, чувствуя свое унижение, постарается исчезнуть под стол. В действительности же дело происходит немного иначе. На деле спор ведется несистематично. Нет ни порядка, ни определенного плана. В действительности ссора ведется как попало и в результате кончается ничем. Муж, занятый своим бритьем поутру, решается все высказать и покончить это дело. «Он знает наперед, что будет говорить. Он сам себе все повторяет в течение дня, решая сказать одно раньше, другое позднее. Ему кажется, что это займет не более четверти часа. Он еще успеет одеться к обеду.
Когда все кончено, оказывается, что на это потребовалось времени гораздо больше. К тому же он почти ничего не сказал. Дело не ладилось с самого начала. Он вошел в комнату, затворяя за собою дверь. Дальше дело не пошло. Папиросы он не закуривал. За фотографией на камине должна была находиться коробочка спичек. Конечно, ее не оказалось. Жена выходит из себя, вспоминая, что про спички говорилось сотни раз прежде. Она обвиняет его в том, что он похищает собственные спички.
Целых пять минут продолжается спор между ними, а затем они ссорятся еще десять минут из-за того, что муж сказал, будто женщины не понимают, что такое юмор, а жена пристала к нему, откуда он это знает. После того она подсчитала последнюю четверть счета за электричество и какими-то таинственными путями разговор коснулся вечера в хоккей-клубе. Муж уверял, что он в эту ночь вернулся домой не позже обыкновенного, и ему только что удается снова перейти к интересовавшему его предмету, как в комнату ворвалась простоволосая служанка от соседей с просьбой одолжить камертон. Конечно, камертон оказалось найти не так-то легко, и, когда она ушла, разговор пришлось начать снова.
Это взяло больше полутора часа, и чтоб билеты в театр не пропали даром, пришлось отправиться без обеда. Вопрос о спичках так и остался открытым.
Мне пришло в голову, что с помощью драмы можно доказать, как легко внести улучшение в домашние ссоры. И я написал пьеску, которую сыграли. Адольфус Гудбоди, достойный молодой человек, глубоко привязанный к жене, тем не менее, чувствует, что обеды, которыми она его кормит, постоянно угрожают его пищеварению. Он решается, во что бы то ни стало, добиться изменения. Эльвира Гудбоди, прелестное существо, искренне любящая своего мужа, тем не менее способна иногда вскипеть, особенно когда дело коснется ее хозяйственных распоряжений. Взвинтив свое мужество до последней степени, Адольфус приступает к щекотливому вопросу, и я намеревался посвятить всю первую половину акта развитию домашней ссоры, не такой, какая она должна была бы быть, но такой, какова она есть. Слово «кухарка» между ними не произносится. Первое упоминание слова «обед» заставляет Эльвиру, быстро заметившую, что на горизонте собираются темные тучи и спешащую воспользоваться преимуществом первого выпада, вспомнить, что два раза в прошлом месяце муж обедал не дома и вернулся только на рассвете. Теперь она желает знать, будет ли конец подобным вещам. Если участие в масонских заседаниях влечет за собой распадение семейной жизни, то ей остается только сказать… Но оказывается, что остается сказать… еще очень многое. Адольфус — когда ему удается вставить свое слово, — возражает, что про одиннадцать часов вечера вряд ли можно сказать «на рассвете», и что «женщины никогда не ограничиваются одной чистой правдой». С этой точки сцена, так сказать, пишется сама собой. Ссорящиеся проходят все обычные ступени и с преувеличенным спокойствием начинают обсуждать план развода, который, как оба теперь убеждены, кажется неизбежным, когда вдруг у двери раздается стук и входит общий друг.
Супруги поспешно стараются скрыть следы душевного разлада, которым насыщен воздух, но им не удается провести друга. Он замечает, что по спокойной поверхности согласия пробежала рябь, и допытывается, что случилось.
— Что случилось? — Муж и жена переглядываются. Конечно, проще всего ответить, что ничего не случилось, а разговор коснулся и попугая, и недостаточной аккуратности со стороны жены, и того, что муж употребил нож для масла, чтобы разрезать пастилу, и потерял туфли на Рождество; касались также вопроса о воспитании, и счета портнихи, и друга мужа, Джорджа, и соседской собаки…
Общий друг прерывает перечисление. Ясно, что спор готов возгореться снова; но на этот раз, если они захотят отдаться в его руки, он обещает победу тому, кто прав.
Эльвира — у нее кроткий, хотя вспыльчивый характер — бросается ему на шею.
— Ей только того и надо! Лишь бы можно было убедить Адольфуса…
Адольфус схватывает друга за руку.
— Лишь бы только Эльвира выслушала его.
Общий друг — он старый театральный режиссер — устраивает сценарий.
Эльвира сидит у камина в кресле и вяжет крючком. Входит Адольфус.
Он зажигает сигаретку и бросает спичку на пол. Затем ходит взад и вперед по комнате, засунув руки в карманы; мимоходом отбрасывает ногой скамеечку, попавшуюся на дороге.
— Скажите, когда мне начать, — шепчет Эльвира. Общий друг обещает дать ей надлежащее указание. Адольфус останавливается посередине комнаты.
— Мне крайне, крайне прискорбно, — начинает он — но я должен сказать вам одну вещь… которую, может быть, вам будет не совсем приятно выслушать.
На это Эльвира, не переставая вязать, должна ответить:
— Что же это такое?
Но Эльвира с этим не согласна. Она вскакивает со стула и, прежде чем общий друг успевает удержать ее, у нее вырывается:
— Послушай! Если ты вернулся домой только для того, чтобы дразнить меня…
