Катится Колобок по лесу, а навстречу — Заяц. Не успел и рта раскрыть, а Колобок ему:
— Заяц, Заяц! Я тебя съем!
— Не ешь меня, Колобок, — взмолился Заяц. — Я тебе еще пригожусь!
— Ну, смотри, ловлю на слове, — согласился Колобок и покатился дальше. А Заяц остался стоять в недоумении и размышлять, что тут, собственно, произошло.
Наглость — второе счастье. А то и первое, если ничего другого нет.
* * *
— Послушай, а может, хватит? — спросил Буревестник.
Уж заложил очередной крутой вираж и приблизил голову к уху Буревестника.
— Что ты понимаешь, птица! Для тебя летать — это норма жизни. А ты представь, что значит полет для рожденного ползать!
Буревестник только покачал головой. А Уж, крепко обвившийся вокруг его шеи, возносился всё выше и выше…
* * *
Все в доме знали, что под шкафом живет ужасное чудовище. Котенок тоже это знал. Но сколько он ни лазил там, сколько ни вынюхивал пыльные углы — никого не нашел. Ужасные чудовища вообще славятся своим умением прятаться под шкафами от котят.
Наконец котенку это надоело, он вылез, тщательно умыл извазюканную в паутине мордочку и спросил у темноты под шкафом:
— Алло! Есть там кто-нибудь?
— Да, — отозвалась темнота под шкафом. Конечно, будь на месте котенка кто-то другой, он бы не услышал ответа. Но котята на то и котята, что умеют слышать даже то, чего никто больше не слышит.
— А кто ты такой? Ты правда ужасное чудовище?
— Я — твой Ночной Кошмар, — ответила темнота.
— Мой?.. — с восторгом переспросил котенок. — Мой собственный?
— А то чей же! — хмыкнула темнота.
— А почему я тебя не вижу? Зачем ты прячешься?
— Потому что я Ночной Кошмар, а сейчас день, — объяснила темнота. — Днем всё наоборот. Днем я сам тебя боюсь.
— Меня?
— Ну да. Ты мой Дневной Кошмар.
— Не может быть! Я же хороший, пушистый. И вообще маленький!
— А я, по-твоему, какой? — рассердился Кошмар. — Посуди сам — был бы я большой и страшный, поместился бы под шкафом?
— Нет.
— Ну вот видишь.
— А я так хотел на тебя посмотреть, — огорчился котенок, у которого не было почти ничего своего — только дом, хозяйка, корзинка и мисочка, а теперь, как выяснилось, еще и Кошмар. А толку-то, если его даже не видно!
— Ну, подожди до вечера, — предложил Кошмар. — Тогда я вылезу, и ты меня увидишь.
— Нее, — помотал головой котенок. — Вечером я уже спать ложусь. Я же домашний котенок, воспитанный.
— Значит, не судьба, — печально вздохнул Кошмар.
Котенок почесал задней лапкой за ухом, задумался, а потом прыгнул на диван, с дивана на подоконник, ухватил край занавески и зашторил окно.
— Вот! — гордо заявил он. — Давай считать, что уже вечер!
Он перепрыгнул на стол и ударил лапкой по кнопке настольной лампы, которую всегда зажигали по вечерам.
— Видишь? Раз горит лампа — значит, вечер самый настоящий. Ну, где ты там?
Котенок обернулся к шкафу и мяукнул от неожиданности и восторга. Рядом со шкафом, распластавшись на ковре, лежал Ночной Кошмар — большой, серый и страшный, самый настоящий! У Кошмара были острые треугольные уши, длинный пушистый хвост, и весь он был плоский, как промокашка — еще бы, ведь ему приходится жить под шкафом!
— Ой, как здорово! — обрадовался котенок. — Вот ты какой!
— Да, я вот такой! — гордо отозвался Кошмар.
— А вот так ты умеешь?
Котенок выгнул спину дугой. И Кошмар сделал то же самое.
— А хвостом шевелить?
Котенок пошевелил хвостом — и точно такое же движение повторил Кошмар.
— Я всё могу! — заверил он котенка.
— Урррра! — завопил котенок и прыгнул со стола. Кошмар тут же сорвался с места и легко взбежал на стену.
И так до самого вечера, пока действительно не наступила пора спать, котенок и его Ночной Кошмар играли в салочки.
* * *
Древние-древние допотопные времена.
На полянке, подвернув под себя хвост, сидит динозавр и задумчиво обрывает крылья бабочке.
Подходит другой динозавр.
— Чего сидишь? Пойдем поохотимся!
— Нее, я занят.
— А что ты такое важное делаешь?
— Не видишь, крылья бабочкам обрываю.
— А зачем?
— Ну как — зачем? Чтобы через 50 000 000 лет на выборах в Соединенных Штатах Керри проиграл Бушу.
* * *
Четверо слепцов добрались до большого города, нашли зоопарк, отыскали в нем клетку со слоном… а внутрь-то их и не пускают. Нечего, мол, зазря животное щупать, слон — животное нервное.
Ну, не уходить же им вот так, ничего толком не разузнав! Они и попросили кого-то из зрячих зевак, чтобы он описал им, как выглядит слон в вольере.
— Сколько у него ног?
— Четыре.
— А какого он цвета?
— Серого.
— А что он ест?
— Траву, овощи…
— А уши, уши у него какие?
— Большие такие уши, даже вниз свисают.
— А хвост?
— А хвост, наоборот, маленький. Не хвост, а фитюлька какая-то.
— А морда у слона какая?
— Ну какая… морда как морда. Нос вон шевелится. Глазки красные…
— А торчат ли у него зубы?
— Да, два зуба торчат сверху. А что?
— Пойдем домой, — сказал старший из слепцов. — Зря только ходили в такую даль, я теперь знаю, что такое слон. Это просто местное название кролика.
* * *
Жил-был один любопытный Слоненок, который долгое время задавался вопросом: если слон на кита налезет, кто кого сборет? Он думал об этом, думал, размышлял долгие годы — до тех самых пор, когда подрос, стал Слоном и смог сам провести этот эксперимент.
Собравшись, Слон отправился в дорогу к океану. А когда пришел, то остановился на берегу и стал громко трубить: «Кит, а Кит! Выходи, дело есть!»
Так он кричал три дня и три ночи, с перерывом на сон и обед. А на четвертое утро к берегу неторопливо подплыл Кит.
— Ну, чего тебе надо, малявка?
— Да ничего, вообще-то… — пробормотал Слон, повернулся и пошел восвояси.
А Кит хмыкнул и уплыл в океан, унося на своей спине целых трех Слонов да еще Землю в придачу.
* * *
В одной укромной долине жили-были кролики. А еще жила там змея, и жила она, как это водится у змей, в чужой норе. В кроличьей, разумеется. По ночам она выползала на охоту и возвращалась только утром, плотно закусив. Тоже кроликом, разумеется.
И вот однажды собрались кролики на совет и стали думать, что им делать со змеёй. Думали, думали, и наконец решили залить нору водой из ручья, а вход завалить, и пусть змея утонет. Но тут, как водится, стал возражать один из кроликов, хозяин этой норы.
— Как это так? — возмутился он. — Вы собираетесь затопить мою чудную уютную норку? И ради чего? Что вам такого сделала эта несчастная змея?
— То есть как — что? — удивились кролики. — Она же нас ест!
— Это ваши проблемы. Я давно знаю змею, она смирное, вежливое существо, даже голоса никогда не повышает, спит вместе с моими крольчатами и никогда не создавала проблем. Наверняка вы сами виноваты, обидели её чем-нибудь или еще как-то спровоцировали. Одним словом, ищите корень проблем в себе. А со змеёй вполне можно жить в мире, и я тому пример.
Задумались кролики. Устыдились. А и правда, может, мы были несправедливы к змее? Надо бы перед ней извиниться, а там, глядишь, и договоримся как-нибудь. Действительно, хватит уже валить всё на природу; мало ли у кого какая природа, хищник тоже живое существо, у него тоже душа есть, она прекрасного хочет… И не зря ведь змея этого кролика не трогает, значит, есть точки соприкосновения, значит, возможен диалог, это ж тоже понимать надо!
А понимать, на самом деле, было нечего. С точки зрения змеи, вся кроличья долина — это одна большая столовая — за исключением той норы, где она сама спит. А кто же ест кроликов в спальне?
* * *
В одном зоомагазине стояли рядом три клетки. В одной сидела канарейка и целыми днями распевала звонкие песенки о вольных просторах и свободном полете. Правда, она не представляла, что такое полет, и на вольном просторе никогда не была, но других песен просто не знала.
В другой клетке сидела старая крыса, непонятно зачем туда посаженная. Крыса не умела петь, но она прекрасно знала, что такое свобода, и каждую ночь подгрызала угол клетки, в надежде однажды выбраться оттуда.
Между крысой и канарейкой жила шиншилла. Спала на опилках, крутилась в колесе, чтобы поддержать фигуру, грызла семечки, от которых эта фигура необратимо портилась — словом, вела обычную шиншиллью жизнь, а больше она ничего и не умела.
Однажды, когда канарейка спела одну особо проникновенную песню об утраченной свободе, так что даже сама растрогалась, шиншилла её спросила:
