Не обмолвившись перед тем ни словом о шахматном турнире, газеты Боготы вдруг засыпали Стокгольм телеграммами: "Высылайте телеграфом все партии, сыгранные Куэлларом".
Аккуратные шведы скрупулезно выполнили требование, выслав за океан шесть следующих партий Куэллара. В конце каждой из них против имени Куэллара стояло испанское слово "абандоне", что означает "сдался". Шведам не пришлось долго работать: после того как Куэллар проиграл еще дважды, из Боготы пришел новый приказ: прекратить высылку партий.
Тем временем с колумбийцем в Стокгольме творилось что-то невероятное. Начиная новую партию, он ставил перед собой огромный графин с водопроводной водой и маленькую бутылочку лимонада – для вкуса. Через час графин пустел, и тогда колумбиец просил наполнить его заново. И этого хватало всего на пять– шесть ходов.
– Почему вы так много пьете? – спросил я возбужденного колумбийского мастера в один из тех коротких перерывов, когда он прекращал глотать жидкость.
– Вот здесь горит! – воскликнул Куэллар, показывая на собственную грудь. – Нет сил!
Обилие поглощенной воды, однако, не улучшило турнирного положения колумбийца, и он стал еще больше нервничать. Во время одного из туров он заявил судье, что хочет посоветоваться с врачом.
– Совершенно не могу спать, – жаловался Куэллар. – Всю ночь не смыкаю глаз. Ни на одну минуту!
Врач внимательно выслушал пациента, ощупал его и посоветовал… поменьше пить воды. Тот послушался и во время следующего тура отставил графин в сторону. Может быть, именно это помогло: партию колумбиец выиграл. Но он давно уже испортил свое турнирное положение, и за океаном махнули на него рукой. Такое невнимание окончательно расстроило впечатлительного мастера, и назавтра вода вновь полилась рекой.
Тур шел за туром, Фишер одерживал победу за победой. Вечерами он по-прежнему захаживал к нам в гости. Я заметил, что юноша, часто отказываясь говорить с репортерами, охотно беседует с гроссмейстерами и мастерами. Он беспредельно любит шахматы, и эта любовь перерастает в уважение к тем, кто в его глазах является хорошим шахматистом. Невольно вспомнилось шутливое утверждение одного из корреспондентов: Бобби чурается девушек лишь потому, что они плохо играют в шахматы. Только одна представительница слабого пола вызывала в нем восхищение – жена гроссмейстера А. Бисгайера. Она, оказывается, обладает бесценным, по мнению Фишера, качеством: умеет дать мат слоном и конем одинокому королю!
Бобби как чумы боится репортеров: они ему изрядно попортили кровь. Отмахнувшись от какого-нибудь навязчивого газетчика, Бобби обычно сердито ворчит:
– Крези мен!
Этим эпитетом "сумасшедший" он честит писак, желающих заработать на какой-нибудь сенсационной выдумке или описать новый трюк экспансивного американца. Достается от Фишера всем, кто так или иначе хочет использовать его имя для своих деляческих целей. Однажды двое служащих, сгибаясь, внесли в турнирный зал что-то покрытое белой простыней. Когда сняли покрывало, под ним оказался скульптурный портрет Фишера. Его сработала молодая американка, несколько дней вертевшаяся около участников.
– Купите для шахматной федерации СССР, – предложила нам американка свое "произведение".
Сам Фишер испуганно отшатнулся, увидев, что с ним сотворила предприимчивая служительница муз.
– Крези вумен! – был стандартный приговор Бобби и этой даме.
Чего только не позволяют себе наглые прислужники газетных боссов по отношению к чемпиону! Как-то я увидел, что Глигорич и Штальберг читают американский журнал "Хеперс" и смеются. Было над чем! Журнал поместил обширную статью некоего Гинзбурга, интервьюировавшего Фишера, так сказать, в "непринужденной" обстановке.
"Я пригласил Фишера к себе домой, – начинает статью Гинзбург. – Войдя в мою квартиру, юный чемпион спросил: "Нет ли чего поесть?" Мы выпили виски (это с восемнадцатилетним юношей! – А. К.), закусили, потом подробно побеседовали".
Разумеется, полупьяный парень нагородил в этой "беседе" много всякого вздора и выглядел довольно неприглядно. "Я очень люблю ходить в ресторан,– заявил Бобби. – Мне нравится, когда меня обслуживает официант". А вот и знакомые интонации: "В метро мальчишки стараются наступить мне на ноги. Они завидуют моим красивым, дорогим туфлям".
Читатель узнавал далее, что Фишер живет один, что он ушел от матери. В его распоряжении четырехкомнатная квартира в Бруклине – одном из центральных районов Нью-Йорка. Видимо, мистер Туровер и его фонд неплохо делают свое дело! Бобби проводит дни однообразно. Встает, завтракает, слушает джазовую музыку, читает комиксы. Затем подолгу занимается шахматами. Иногда ходит в кино. Он бросил учебу и принципиально не знается с учителями.
– Что могут они дать для достижения цели моей жизни – стать чемпионом мира?!
– А вы собираетесь скоро стать чемпионом мира?– спросил Гинзбург.
– О да, очень скоро! – ответил Фишер.
– И что вы тогда станете делать?
– Это будет прекрасное время! – обрадовался честолюбивый юноша. – Прежде всего поеду в турне по всему свету. Буду давать сеансы одновременной игры и читать лекции о шахматах. Потребую неслыханные гонорары. Потом вернусь в Америку на лучшем пароходе в каюте люкс. Организую шахматный клуб своего имени.
Так и слышится хлестаковское: "Курьеры, курьеры, тридцать тысяч одних курьеров!"
Я не преминул спросить Фишера об этой, статье. Он сконфузился, было заметно, что он стыдится этого бреда.
– Этот Гинзбург – крези мен! – сердито махнул рукой Бобби, окрестив автора статьи своим любимым словечком.
В Стокгольме Фишер занял первое место, не проиграв ни одной партии. Все газеты Советского Союза отметили эту блестящую победу американского чемпиона, Советские участники тепло поздравили Роберта и дружески расстались с ним до встречи на турнире претендентов на острове Кюрасао. Нередко Тигран Петросян или Ефим Геллер восклицали в разговорах между собой:
– Бобби – хороший парень!
Фишер держался скромно в Стокгольме. Когда я спросил его, как он думает сыграть на Кюрасао, он ответил:
– Постараюсь взять первое место, но очень трудно! Такие противники: Таль, Керес, Геллер, Корчной, Петросян!
Прошло несколько недель. И вдруг из-за океана пришли новые удивительные сообщения. Прибыв на родину, Фишер разразился пространными и безудержно хвалебными интервью. Самовосхваление граничило с явной глупостью.
"Михаил Ботвинник?! Его я побью легко. Могу даже дать ему два очка вперед. Я уже готовлю книгу о матче с чемпионом мира. На Кюрасао возьму первый приз… Что вы говорите?! Нона Гаприндашвили? Разве женщина может хорошо играть в шахматы? Нет такой женщины в мире, которой я не смог бы дать коня вперед!"
Бахвальства в заявлениях Фишера не убавилось и после того, как на турнире претендентов на Кюрасао он занял… четвертое место. "Советские гроссмейстеры помогают друг другу, – заявил репортерам Фишер, несолоно хлебавши вернувшийся в Нью-Йорк, – По одному я их всех обыграю, но в турнире они держатся компанией".
С удивлением читал я эти строки. Слишком уж не вязался их тон со скромным обликом Фишера, того
Фишера, которого я знал по Стокгольму. Что случилось?
А ничего! Просто Фишер был "разный". Но родился-то он в городе Желтого Дьявола! Это всесильное божество и властвовало над его мыслями и поступками. Ведь Роберта сызмальства приучили почитать его. В 1957 году я получил письмо от матери Роберта – Регины Фишер. "Я хотела бы, чтобы вы издали сборник партий моего сына, – был смысл просьбы американки.– Бобби был бы рад иметь счет в русском банке". Это в возрасте четырнадцати лет!
Летом следующего года я возвращался в Москву из Белграда. В это время Фишер находился в Москве, куда приехал по приглашению Советской шахматной федерации. На аэродроме в Будапеште меня встретил мой давнишний друг Тибор Флориан.
– Посмотрите, какие письма идут от мадам Фишер, – сказал мне Тибор после того, как мы обсудили все интересовавшие нас шахматные новости. И показал письмо, полученное из Нью-Йорка.
"На пути из Москвы в Белград Бобби может на несколько дней остановиться в Будапеште и дать сеансы одновременной игры. Условия оплаты таковы (следовало перечисление довольно крупных сумм). Если будете делать ему подарки, просьба ничего спиртного не класть. Можно дарить оптику и ювелирные изделия".
Вновь свое понимание "позиции"! Заботливая мамаша направляла шаги сына и извлекала максимум выгоды.
С детских лет все те, кто окружал мальчика и служил для него примером, ревностно поклонялись долларовому божеству. Многолетний чемпион США Самуил Решевский перед каждым выступлением в турнире или матче затевает довольно воинственный спор с организаторами все на одну и ту же тему: "Сколько?" При этом ему безразлично, за что получать, лишь бы получать, Предприимчивый американец потребовал перед первенством мира 1948 года оплаты расходов жены по ее проезду и двухмесячному проживанию в Европе.
