Джигит
На «Трех мушкетерах» мне надо было сделать безобидный проскок. Помните, у палатки короля? Мне каскадеры говорят: грунт мокрый, надо походить на лошади, чтоб привыкнуть. Короче, пустил я ее в галоп. Рита Терехова сидит на стульчике, улыбается. Неожиданно лошадь спотыкается, мы с ней делаем сальто в воздухе и грохаемся о землю. Ритка закричала, забилась лицом в ворох платьев. Ну, шутка ли: на ее глазах Дуров себе шею сломал! Но мы с лошадью поднялись с земли совершенно целые. В Израиле на съемках «Мастера и Маргариты» я понял, что мое «лошадиное» правило распространяется и на верблюдов. Рабочее животное, совершенно нормальное и спокойное, стояло тихо и смирно, все на нем фотографировались. Но стоило мне на него залезть, как он вдруг шагнул в пропасть! При этом орет так, будто его режут. Я соскочил на землю и невероятным усилием вытащил его на твердую поверхность. Кстати, хозяин верблюда убежал, испугался, наверное, что я погиб в пропасти. Мы с этим верблюдом потом долго дружили…
А случай, происшедший со мной в Латинской Америке, наверное, все же связан с чертовщиной, с ведьмачеством. И животное здесь действовало под чьими-то колдовскими чарами.
Сам я к «потусторонним явлениям» отношусь скептически. Но однажды мой скепсис был подвергнут серьезному испытанию.
Это было в Мексике. Мы снимали фильм. И как-то утром режиссер собрал всю русскую группу и говорит:
– Сейчас мы едем в город Катемака. Только что там закончился слет черных ведьм. Я умоляю отнестись к моим словам серьезно: если кто-то из вас вдруг заметит на себе пристальный женский взгляд – отворачивайтесь и бегите!
Провели мы в этой Катемаке нормальный рабочий день. А после съемок я решил сфотографироваться на память. Там в массовке снимался один местный парень на настоящей ковбойской лошади. Я попросил у него – для экзотики – сомбреро и пончо, нарядился и взгромоздился в седло. Лошадник я старый, ездить верхом умею, лошадей знаю и чувствую хорошо. Эта лошадка была смирная, рабочая, у меня – ни шпор, ни хлыста. Приосанился я и говорю кому-то из наших актеров:
– Фотографируй!
И вдруг моя савраска мексиканская начинает пятиться, пятиться… и втискивается вместе со мной в невероятно узкую щель между какой-то бетонной стеной и толстенной пальмой! Резким движением поворачивает ко мне морду и со всего маху ударяется головой о пальму! Делает стойку и заваливается назад. Понимаю: все, конец – сейчас на меня рухнет махина в полтонны весом… И мы падаем! Рядом!
На следующий день приходит ко мне в номер наш оператор Толя Мукосей и спрашивает:
– Слушай, когда вчера в Катемаке снимали, говорят, лошадь на тебя завалилась. И где ты лежал?
– Между бетонной стеной, – говорю, – и пальмой.
– Точно?
– Ну, а как же! Я от пальмы отжимался что было сил и головой упирался в стену. А чем ты озабочен?
– Ты, – говорит, – там не мог лежать. Мне показали это место – там даже лошадь одна не помещается.
В ближайший выходной поехали мы с ним в Катемаку. Взяли операторскую рулетку. Замерили. Точно! Пространство настолько узкое, что там и жеребенок не уместился бы – ширина седла, не больше. Ни бетонную стену, ни пальму отодвинуть, сами понимаете, невозможно… Но я там лежал! Рядом с лошадью!
Режиссер объяснил невероятное происшествие так:
– В массовке явно была ведьмачка, это ее работа. Вы же громче всех подшучивали над моими предупреждениями. Вот она вас и напугала.
С другим артистом из нашей группы неприятность приключилась похлеще моей. У него, когда мы вернулись из Мексики в Москву, дикие боли в сердце начались. Просто умирал! Врачи ничего понять не могли, никакой болезни не находили. Продолжалось это около года. А потом ему один художник посоветовал, специалист по магии и чертовщине всякой: мол, в момент приступа постарайся как можно более ясно представить крест. Большой, деревянный. И пусть этот крест в твоем воображении вспыхнет.
Больной так и сделал. И все прошло. В одну секунду, после года бесполезного лечения и мучений.
Но я так до сих пор и не понял: то ли действительно мексиканские ведьмачки такие зловредные, то ли эта ковбойская савраска оказалась со странностями. Все-таки, что ни говорите, а иностранные животные здорово отличаются от наших и характером, и поведением.
Однажды мы поехали дикарями на юг. Нас была целая группа. И в скором времени денег у нас, конечно, не осталось, а кушать очень хотелось. И мы пошли на крайние меры. Увидев пасущихся гусей, бросили жребий, и один из наших «счастливчиков» пошел ловить птицу. Он догнал гуся и стал откручивать ему голову, крутил-крутил, отпустил, а голова по спирали раскрутилась, и гусь сделал так: «Гаа-га…» Наш друг проделал эту операцию еще раз, но вторая попытка тоже оказалась безуспешной. Все закончилось тем, что мы в страхе убежали с того места, а невредимый, но взбешенный гусь погнался за нами…
Когда я играл Анастаса Микояна в фильме «Серые волки», мы поехали сниматься в Завидово – это правительственный заповедник. Там начинается сцена охоты на волков. Никто, конечно, никаких волков не убивает. Их сшибают снотворным, обливают красной краской, и они спокойно лежат. Спят.
Стою я как-то и чего-то жду. А рядом топчется какой-то человек в телогрейке. А за отворотами телогрейки вижу на нем синий мундир. А солдатская ушанка сидит на нем как генеральская папаха. Весь подтянутый, красивый, и у него такое замечательное лицо: загорелое, здоровое. И его южный загар резко контрастирует с белым-белым снегом. И вот этот красавец долго топтался вокруг меня, пока я не выдержал и не спросил:
– Вы что-то хотите мне сказать?
А он и спрашивает:
– Константиныч, ты знаешь, кто я такой?
– Нет, – говорю, – не знаю.
– Я егерь Политбюро.
– Прости, – говорю, – но Политбюро уже сто лет как нет.
– А вот про меня забыли.
Вытаскивает трудовую книжку и показывает. Читаю и действительно: «Главный егерь Завидовского заповедника».
– Вот, – говорит, – вы про Хрущева тут снимаете, а ты знаешь, что Хрущев мне чуть всю жизнь не искалечил? Сейчас поймете, о чем идет речь.
И пока он рассказывал мне свою историю, я и плакал и губы себе перекусал. Перескажу эту историю так, как я ее запомнил.
«Помните, – начал он свой рассказ, – когда Вальтер Ульбрихт был у нас в России самым дорогим гостем? Никита всегда встречал его как родного. Уж и не знаю, чего он так полюбил его. Бог с ним. И вдруг звонок: Хрущев с этим Ульбрихтом приезжают на заячью охоту. А зайцев у нас в заповеднике нет! Что делать?
Ну, мы привыкли ко всему. Приезжают члены Политбюро, им солдаты выталкивают оленей, кабанов, кому что нужно. Они их стреляли и хвастались потом своими охотничьими трофеями.
Делать нечего, поехал я в соседнее хозяйство поменял на бутылки зайцев и привез их в клетке. А зайцы, паразиты, оказались очень хитрыми и умными. Они ночью умудрились открыть эту клетку и удрали.
Утром мне говорят:
– Слушай, главный, нет зайцев – все ушли.
– Братцы, – говорю, – что же будем делать?
А в это время слышу: «Вау! Вау!» – сирены орут. И едут с мигалками «членовозы». Я выбегаю навстречу и уже понимаю, что мне сейчас будут кранты, зная крутой характер Никиты. Вот машины останавливаются и вылезает из своей Никита. Я поприветствовал его и говорю:
– Никита Сергеевич, знаете, сейчас не сезон, и зайцев в заповеднике нет.
Тут он побагровел и стал топать ногой. Кричит:
– Как нет?! На Руси нет зайцев? Да я тебя сгною! У тебя дети попросят хлеба, а знаешь, что ты им дашь? Вот что ты им дашь!
И показывает определенный жест, что я им дам.
Короче, орал он, орал, орал, а потом и говорит Ульбрихту:
– Пошли!
И они зашли в охотничий домик.
Я стою и думаю: «Действительно, он меня, конечно, выгонит, а что я детям дам?..» И тут мне в голову приходит потрясающая идея.
Я вспомнил, что у нас в баньке висят заячьи шкурки. Какого черта они там висели – понятия не имею. Но я подумал: поймаем на помойке кота, зашьем его в шкурку и выпустим под стволы. Все равно руководители сейчас напьются и ни хрена не поймут. Так наш номер и пройдет.
Послал я ребят на помойку, они поймали одного голодного кота сеткой и зашили в эту заячью шкурку. Но, как известно, коты очень своенравные животные, самолюбивые и страшно обижаются, когда над ними измываются».
Здесь я перебью егеря и в подтверждение слов рассказчика расскажу историю своего кота Марта. Это был замечательный кот. Его кто-то выбросил из форточки в марте (отсюда и его имя), мы его подобрали и выкормили из пипетки. Это был преданный дому кот.
А тут как раз был юбилей Юрия Никулина, и мы с котом пошли его поздравлять. Март должен был читать приветственный адрес юбиляру. Я был уверен, что кот прочтет. Мы вышли с ним на сцену, и как я ни пытался заставить его читать, он отказывался. Я его стыдил:
