Герои посмотрели на трупы, на горы контрабандной меди, на невредимых себя, переглянулись и, не сговариваясь, пошли прочь курсом на закат, положившись на радушие Немти, местного бога караванных путей.
Закат расфуфырился подвявшей чайной розой. Лепестки опадали на песок и, впитывая жар, обугливались. Очень красиво.
Долго ли, коротко ли шли, неведомо. Но однажды, блин, они и не заметили, как оказались на территории законвенсированной военной базы. Ночь-старуха сверкала редкими зубами звезд и подглядывала бельмом луны. Замаскированная под элеватор, безмолвно ветшала мертвая казарма. Покосившиеся столбы с колючей проволокой имитировали загон для скота. Повсюду ржавели брошенные, как пустые бутылки, танки, декорированные под трактора, и боевые вертолеты, притворяющиеся комбайнами. Когда-то здесь саперы оттачивали боевое искусство на уборке картошки, а пулеметчики косили сено, не жалея патронов. В сумраке наши герои чуть не провалились в жижеотстойник, сиречь, в ракетную шахту.
– Бум-бум-бум, – ответило эхо.
– Ух ты, – восхитился осел.
– Эх ты, – отреагировало эхо.
– Может, плюнуть? – предложил разделить ответственность осел Игорь псу.
– Я те плюну! Чтобы ты пописал на включенный телевизор! Чтоб у твоего дома снесли пивной павильон! Чтоб ты всю жизнь работал на мелкорозничную торговлю! – голосом мусье Одоленьского с прикудахтыванием ответило эхо, и из шахты, шурупом ввинчиваясь в воздух, вымахал крылышками жирный петух. Маскировка базы оказалась на высоте, и вместо скотного двора Копчик посредством колдовства очутился здесь. – Я те плюну так, что пусти тебя Купала[19], по склерозу забыл его имя, в свою небесную ванну-джакузи, не отмоешься.
– Кто-кто в теремочке живет? – дал задний ход осел Игорь.
– Разве это жизнь? – резонно парировал отставной волхв. – Злой рок обрушился на мой дом и не пожалел ни дочь мою, красавицу писаную, ни меня. Знайте, простолюдины, вам довелось узреть бывшего верховного жреца городища Мутотеньск Берендейский.
– Ой, как я эту марктвеновщину не люблю, – скривился пес-стоматолог. – Я, может быть, тоже со знатными господами в библейские времена якшался.
– А я, – напомнил о себе осел, – когда-нибудь стану начальником отдела маркетинга и рекламы всея Древняя Русь. Послушайте мой беспроигрышный слоган...
– А я, – сказал невесть откуда возникший лебедь-шипун с ввалившимися боками, – был милым другом несравненной княгини Ознобы Козан-Остра, так что мы еще посмотрим, кому в теремочке-то обосноваться предстоит. Да не индексирует Лад[20] сбережения вашей отваги.
– Не припоминаю такого. У меня склероз, – нахамил Копчик, сущий скорпион по гороскопу и по жизни.
Граждане с любопытством оглядели друг друга с лап до головы, присматривая стратегически уязвимые эрогенные зоны. С неотвратимостью собрания акционеров намечалась драка за место в уютной ракетной шахте. Склонный к мазохизму зубной пес постарался вызвать у окружающих к себе как можно большую неприязнь. Воздастся сторицей:
– Ты, животное, – это относилось к ослу Игорю. – Про твои зубы трудно сказать что-нибудь плохое, если не профессионал. А у тебя, гадкий утенок драный, зубы иногда обретают самостоятельность, но не все сразу. А у тебя, – пришла очередь Копчика, – очень ровные, белые, красивые зубы. Их видно сквозь ноздри.
– Кто-кто в теремочке шумит, не по делу заводится? – раздался нежный, мелодичный женский голосок. Бархатнокожая княгиня Озноба, вдова по интонации, это была, конечно же, она, хлопнула ресницами-махаонами: – Приветик, герои-геморои. – Из-под ресниц-бабочек наших склочных зверющек внимательно оценивали ничего не выражающие холодные глазаа.
У вдовы по обязанностям была конкретная цель, порожденная конкретной мечтой. Мечта – это желание, которое приходит, когда чего-то не хватает. И от нехватки становится неуютно. Чувствуешь, чего-то не хватает. И начинаешь мечтать. И желание или исполняется, или не исполняется. Или остается мечтой, или становится реальностью.
– Заступница! – втянул клюв перепончатолапый. – Теперь все будет хорошо.
– Матушка государыня! – пустил петуха петух, спорхнул с бетонного края колодца и кинулся в ноги.
– Женщина, – бессмысленно констатировал осел, женщин он не понимал. В метафизическом смысле.
– Я так кумекаю, бить меня уже не будут, – вздохнул сникший, как объем продаж после праздника, Шмарик и вильнул хвостом. А куда деться?
Озноба Козан-Остра поняла звериный язык, этот талант остался у нее с козлиного инцидента. И не то чтобы обрадовалась встрече. С некоторых пор она разучилась радоваться. Да, внешне оставаясь прелесной манящей девой, вдова внутренне переродилась в мрачное, думающее только о достижении власти, существо. Готовое шагать по костям, загадывая желание: «Если ни разу не оступлюсь, пусть драпающий Кощубей не успеет вывезти золотой запас».
Теплую встречу княгиня Озноба приняла, как должное, как проигрыш нашей сборной на отборочных соревнованиях. И нисколечки не смущаясь, пронзила жалом лжи уши бесхитростных встречных. Нет, точнее спустила гадюк тщеславия на сусликов их, домашних животных, чаяний:
– Милостивые государи, спешу вам сообщить, что в настоящее время я являюсь представителем Счетной Палаты. И следую в Мутотеньск Берендейский с ревизией. В мои полномочия входит возможность привлечения добровольных помощников. И я предлагаю вам стать внештатными сотрудниками, ибо мне одной все взятки не унести. Считаю до трех. Раз, два...
– А что это нам даст? – бесхитростно полюбопытствовал честноглазый осел.
– Травоядное, – брезгливо прошипел лебедь, – ты не врубаешься, что Счетная Палата – это круче Палаты мер и весов? – и начал нервно точить когти о бетон. Извлекая таким образом препротивнейшие звуки, он надеялся привлечь внимание читателей к своей крайне эпизодической роли в романе.
– Неужели? – кудахтнул Копчик, далекий от мирского.
– И что, их никто никогда не бьет? – недовольно отреагировал пес-стоматолог и поднял лапку на столбик с ругательной надписью «Не копать. Электрокабель».
– Два с половиной! – напомнила вдова. – Если мы обнаружим в финансовой отчетности князя Кощубея нарушения, он выполнит любое желание каждого, кроме того вы все являетесь победителями конкурса и награждаетесь бесплатными путевками в Мутотеньск. За ваш счет только питание и гостиница. Да не оскуднеют на бензозаправках вашей решимости автоматы с семьдесят шестым и девяносто вторым.
– Я попрошу у волшебника ум, – решил осел, меланхолично слизнув валявшийся под ногами пук соломы, – и придумаю много-много красивых и нужных людям рекламных слоганов. Таких, как «мужчина любит галазми, а женщина – языком».
– А я, – надумал пес Шмарик, – потребую большое сердце. Ведь тогда я стану острее чувствовать не только свою, но и чужую боль. Железно. – После поднятия лапки у него на душе было светло и легко. Он твердо знал, что истинное призвание интеллигенции – страдать, как папа Карло...
– А я хочу получить смелость, – распушил перья на толстой шее так, что они стали похожи на львиную гриву, и кукарекнул маэстро петух. – Тогда я отважусь на исполнение условия, чтобы снова быть человеком. Ничто человеческое мне не чуждо.
– Ну что ж, ребятки, за мной на Изумрудный город... тьфу, на Мутотеньск Берендейский! Шаг вправо, шаг влево – авансовый отчет.
Собственно, само их путешествие описывать не стоит. Ну жажда, блин, лишения, ну миражи: Голливуд, Диснейленд, Уолл-стрит – ничего особенного. Княгиня Озноба смотрела и не знала, как убедить колдуна Кощубея вернуть скипетр, но знала, что обязательно расцарапает ему морду. Ведь по гороскопу она была рыбой, сначала прилипалой, потом золотой, потом летучей, теперь – иглой. Ну грифы каркали как положено...
Правда, случился один забавный эпизод. Повстречался им одинокий, как последняя сигарета, путник в греческом прикиде от «Совмехкастория».
– О, незнакомая милия дева в компании разных домашних питомцев.
Лик твой узрев, преклонил бы колени, когда б на ногах я держался получше.
Лет уже десять, как взяли мы Трою, но праздник слегка затянулся.
Я перепил всех, теперь возвращаюсь домой, а зовусь Одиссеем.
Как объяснить Пенелопе свое опозданье, не знаю.
– М-да, – холодно улыбнулась Озноба Козан-Остра, вдова с понятием, словно угостила мороженым. Она теперь улыбалась только холодно. – Будь здесь один мой «хороший» знакомый, он бы рассказал анекдот о том, как послал царь грека, асирийца и скифа в пещеру к циклопу...
Путник тут же прервал луноликую:
– О, незнакомая милая дева в компании добрых домашних питомцев.
Понял подсказку твою, и найду, что жене я ответить. – И быстро зашагал домой. Как никогда прежде говорившие в сию минуту были похожи на популярные портреты кисти Ореста Адамовича Кипренского (1782 – 1836): он на «Портрет Евграфа Владимировича Давыдова», она – на «Портрет Екатерины Сергеевны Авдулиной».
