Однажды до моих ушей донесся убедительный диалог.
— Чего вы от меня хотите? — твердым голосом спросила кухарка одну из разъяренных посетительниц. — Чтобы я приготовила это на обед?
— Это мой кот! — ответствовала леди. — Разве не ясно?
— Но сегодня я собираюсь готовить пироги с другой начинкой, — хладнокровно парировала кухарка. — Положите его вон туда. А это мой стол.
На первых порах мир удавалось восстановить с помощью монеты достоинством в полкроны, однако вскоре побежденные соперники подорожали. Прежде подобный товар казался мне весьма дешевым, а потому резко возросшая цена не могла не вызвать удивления, которое постепенно переросло в раздражение. Появились мысли о целесообразности разведения кошек на продажу. Судя по обстановке в нашей деревне, бизнес мог бы принести солидную прибыль.
— Только взгляните, что натворил ваш разбойник! — воскликнула одна рассерженная особа, к которой мне пришлось выйти, прервав обед.
Я взглянул. Томас Генри расправился с чахлым, изможденным созданием, которое, возможно, добровольно предпочло смерть убогому существованию. Если бы жалкий страдалец принадлежал мне, то я поблагодарил бы победителя. К сожалению, некоторые из сограждан не понимают собственной выгоды.
— Не возьму за него даже пяти фунтов, — заявила леди.
— Дело хозяйское, — ответил я, — но, на мой взгляд, отказываться вряд ли стоит. За ободранное животное лично я могу предложить всего лишь шиллинг. Если считаете, что где-то дадут больше, несите туда.
— Но это был не кот, а настоящий христианин, — упорствовала леди.
— Мертвых христиан не покупаю, — не сдавался я, — но если бы даже покупал, то за подобный экземпляр все равно много не дал бы. Можете видеть в убиенном христианина или кота — как вам угодно. В любом случае шиллинг — красная цена.
В конце концов сошлись на восемнадцати пенсах.
Количество самоуверенных слабаков, с которыми умудрился расправиться Томас Генри, потрясало. Казалось, идет планомерное истребление окрестного хвостатого населения.
С некоторых пор у меня появилась привычка каждый вечер заходить в кухню и проверять ассортимент поступивших за день неудачливых бойцов. И вот однажды среди прочих на столе оказался образец с необычным черепаховым окрасом.
— Этот кот стоит полсоверена. — Хозяин кота стоял рядом и пил пиво. Я внимательно осмотрел животное.
— Ваш зверь убил его вчера, — горестно продолжил владелец. — Стыд! Позор!
— Мой зверь убил его уже трижды, — уточнил я. — В субботу труп принадлежал миссис Хеджер, а через день несчастный погиб вторично — в пользу миссис Майерс. В понедельник я еще сомневался, но заподозрил неладное, а потому записал кое-какие особые приметы. И вот сейчас ясно их вижу. Советую немедленно закопать это безобразие, пока разложение не вызвало распространения инфекции. Понятия не имею, сколько жизней у кошки, но платить готов только за одну.
Мы надеялись, что Томас Генри одумается и исправится, однако грехопадение неуклонно продолжалось; с каждым днем пропасть становилась все глубже и мрачнее. К прежним преступлениям добавилась кража яиц, а потом очередь дошла и до убийства цыплят. Я устал оплачивать бесконечные жестокие злодеяния.
Обратился за советом к садовнику, и тот сказал, что, к сожалению, иногда с котами подобное случается.
— А какого-нибудь верного лекарства вы не знаете? — робко осведомился я.
— Видите ли, сэр, — задумчиво произнес садовник. — Слышал, что в ряде случаев неплохо помогают кирпич на веревке и глубокий пруд.
— Придется сегодня же воспользоваться средством, — вздохнул я.
Садовник исполнил предписание, и мучения всей округи прекратились.
Бедный, бедный Томас Генри! История его недолгой бурной жизни доказывает, что безупречность репутации находится в прямой зависимости от степени искушения. Разве мог бы сбиться с пути аристократ, родившийся, выросший и достигший зрелости в изысканной и утонченной атмосфере клуба «Реформ»? Мне очень жаль благородного джентльмена, павшего жертвой грубых соблазнов, а в моральные устои деревенской жизни я больше не верю.
Хронисты, создающие историю этого плоского, продуваемого всеми ветрами побережья, утверждают, что в давние времена пенистые океанские волны хозяйничали дальше, на востоке. А там, где сейчас среди предательских песчаных рифов плещется холодное Северное море, когда-то простиралась суша. В те дни между монастырем и морским простором стоял город, окруженный стеной толщиной в двенадцать камней. Каждый, кто приближался к берегу, издалека видел семь высоких башен и четыре добротные церкви. Город славился богатством и неприступностью. Монахи любили смотреть со своей горы вниз и из монастырского сада с интересом наблюдали за мирской суетой. На узких улицах шла оживленная торговля, верфи и причалы гудели разноязыким говором, а яркие мачты кораблей качали тяжелыми головами над мансардами и причудливо раскрашенными дубовыми фронтонами зажиточных домов.
Город процветал до той поры, пока одной греховной ночью не принес зло Господу и людям. Время было суровое, и обитавшим на побережье саксам приходилось нелегко: датские морские пираты сновали возле устья каждой судоходной реки, издалека чуя наживу. Они нередко появлялись в водах Восточной Англии, но еще чаще разбойников видели зоркие часовые города семи башен. Когда-то город стоял на твердой земле, а теперь покоится под толщей воды, на глубине двадцати морских саженей. Не раз возле толстых каменных стен бушевали кровавые схватки. С хриплыми стонами умирающие мужчины, с отчаянными криками покалеченные женщины и безжалостно израненные дети по пути на небеса стучались в ворота монастыря и призывали смиренных монахов оставить постели и вознести молитвы за пролетавшие мимо души.
Но настало время, когда и на эту многострадальную землю снизошел покой. Датчане и саксы договорились мирно жить по соседству: Восточная Англия — обширный край, и места хватало всем. Люди возрадовались, ибо все давно устали от вражды, и мысли каждого обратились к уютному, теплому уголку у очага. Бородатые датчане засунули за пояс теперь уже безобидные топоры и отправились бродить по щедрой земле в поисках удобного, никем не занятого местечка, где можно было бы без помех построить дом. Так и случилось, что на закате Хаафагер вместе с сородичами подошел к городу семи башен, который в те далекие дни стоял на неширокой полосе суши между монастырем и морем.
Завидев датчан, жители города широко распахнули ворота и встретили пришельцев мудрыми речами:
— Когда-то мы воевали, но настало мирное время. Входите и разделите наше веселье, а завтра поутру продолжите путь.
Но Хаафагер ответил так:
— Я уже стар и надеюсь, что вы не подумаете дурного. Да, сейчас на этой земле тишина, и мы благодарны за приглашение, но мечи еще не остыли от крови. Позвольте расположиться на ночлег за вашими стенами. Позже, когда на измученных битвами полях снова вырастет трава, а дети забудут о сражениях, мы повеселимся вместе, как и надлежит добрым жителям одной земли.
И все же обитатели города продолжали уговаривать Хаафагера, называя соседями и его самого, и его товарищей. Испугавшись новой битвы, с горы торопливо спустился настоятель монастыря и присоединил к просьбам свой голос:
— Войдите, дети мои. Пусть между вами воцарится согласие. Божье благословение да осенит наш край. Да пребудет мир и с датчанами, и с саксами.
Мудрый аббат видел, что горожане с симпатией встречают пришельцев, и понимал, что совместное питие веселит и рождает в душах братскую любовь.
Хаафагер знал о святости старца, а потому изрек такие слова:
— Подними свой посох, отец мой, чтобы тот крест, которому поклоняются твои люди, мог осенить тропу нашу. Мы войдем в город и не нарушим мира; пусть у нас разные боги, но каждый алтарь творит доверие между людьми.
Аббат поднял над головами гостей посох с крестом на конце, так что тень креста осеняла путь, и под святым знамением датчане вошли в город семи башен. Было их вместе с женщинами и детьми почти две тысячи душ, и накрепко закрылись за ними городские ворота.
И вот те, кто недавно сражался лицом к лицу, теперь праздновали за одним столом и по обычаю вместе поднимали хмельные кубки. Товарищи Хаафагера поверили, что сидят среди друзей, и отложили оружие. А потом, устав после пира, крепко уснули.
В ночи над городом раздался злобный голос:
— Кто эти чужаки, пришедшие сюда, чтобы делить с нами нашу исконную землю? Разве камни мостовых не алеют от крови жен и детей наших, убитых безжалостными врагами? Разве пристало людям отпускать волка на свободу после того, как удалось заманить его в ловушку щедрым куском мяса? Так нападем же на супостатов сейчас, когда они отяжелели от еды и вина, чтобы ни один не смог ускользнуть. Только после этого ни они сами, ни дети их впредь не причинят нам вреда.
