Стала она тогда к прохожим бросаться, за руки их и за ноги хватать.
— Ой, подскажите, люди добрые, кто я такая есть на самом деле и как моя фамилия?
А люди ничего понять не могут, только диву даются и разбегаются в разные стороны… А она — нет, не отстает! Липнет, как банный лист: скажите да скажите? Уж давай тогда они от нее шарахаться, обходить и объезжать ее на крейсерской скорости… Что это, думают, такое с бабенкой, бешенство у нее, что ли?
До-о-лго провоевала она с ними, до вечера… А никто ничего путного ей так и не подсказал… Откуда же им знать-то, что она, Марина Пожарская, и есть автор знаменитых порнографических романов? В школе-то ее еще не проходят.
А скоро и темнота из подворотен поползла, фонарики замигали… А она, бедная, все мечется по улице, кричит истошным голосом: кто я да кто я?
Тут в аккурат и подваливает к ней уважаемая милиция, с дубинами, с собакой на поводке… «Что это, — думает, — такое? Все уже давно по хатам сидят, чай-вино пьют, спать укладываются. А тут какая-то бабенка скачет, исполняет греческие танцы, брызжет темпераментом во все стороны».
Берут они ее ласково под локоток, спрашивают:
— Ты что это, бабочка, под фонарем вьешься, крылышками бяк-бяк-бяк делаешь, честным трудом не занимаешься, к гражданам пристаешь? Нет еще у нас такого закона, чтоб свободно к гражданам приставать.
А Марина обрадовалась, что родная милиция ее своим вниманием удостоила, милиция-то она — умная, все знает. Кинулась она им в объятия.
— Ой, скажите, добры молодцы, кто я такая есть на самом деле? — и для подсказки плащ распахивает… А под плащем у нее из одежды только ажурное черное белье надето. И есть на что его надеть. Всего — не мало. Она же мастер знаменитых порнографических сцен и сюжетов, марку-то держать надо.
— О-о-о, — сладко причмокнули милиционеры, — хороша Мальвина и вся экзотика при ней… — только никак нельзя с ней душевно пообщаться, они же на службе. А на службе — ни-ни, баловства ни грамма.
А Марина не отстает! Не привыкла она отступать! Бросается к ним со всей страстью и пылкостью:
— Да разгадайте же меня, расшифруйте, расколите, наконец, парни, — кто я такая? — а сама на милицейскую собаку ласково поглядывает… А собака у них — большая, страшная, милицейская, одним словом, — кобель.
Стала она вдруг в связи с собакой что-то важное для себя припоминать… Но подлянка-мысль несколько раз забрезжила в голове и погасла, как лампочка Ильича… Так и не вспыхнула во весь накал. А вспомнить Марина пыталась один персонаж свой… У нее героем-любовником в одном романе пес выступает: здоровый, черный — доберман.
А милиционеры уже и сами не рады, что к ней подошли. Слишком уж навязчивой дамой она оказалась. И, опять же, оставить ее никак нельзя, очень уж она себя распахнуто и восторженно ведет…
«Нет, — решили они, — так не пойдет. Культура — прежде всего. А бескультурию — бой».
— Давай-ка, — говорят ей, — Магдалина, прокатимся к нам в номера… Тут — недалеко.
Обрадовалась Марина, что хоть одни добрые люди нашлись, решили ее приютить и обогреть, залезла она к ним в машину — по-свойски, по-товарищески. А что стесняться-то? Все — свои ребята. Сидит — улыбается. А в машине у них — тепло, сухо и бензином пахнет.
Повезли они ее по городу, проветриться, чтоб голова от переживаний отошла… А она по сторонам поглядывает, с любимым городом заново знакомится и родные улицы припоминает… Вот неоновая вывеска «Фотография» мелькнула… Увидела она это название — словцо заковыристое, и разволновалась не на шутку… Завертелось у нее в голове другое словцо заковыристое, только кончиком одним завиляло, хвостом крысиным: «…ография… графия… фия…» Стали разные ассоциации наворачиваться… Вот-вот осенит ее, вспомнит она это словцо, вспыхнет оно, как пароль, у нее в голове, засияет ярко, во весь накал, как лампочка Ильича, и тогда она, наконец, и все остальное, и себя — вспомнит… А это ее любимое слово «порнография» крутится, мерцает и сверкает алмазными гранями в сознании, мучает, да никак форму и смысл обрести не может…
Привезли ее туда, куда надо… Стали выяснять всю подноготную, а ей и сказать нечего, кто она и откуда, рада бы все им на блюдечко выложить, а выложить-то… нечего. Намучились с ней порядочно, и она сама намучилась… Хорошо, конечно, в гостях у добрых людей, а дома — всяко лучше. Только где он дом-то? Хрен его знает.
Спасибо, журнал на столе валялся… А с обложки на нее любимый престарелый президент с достоинством взирает, лапку в приветствии поднял… Всполошилась Марина, схватила журнал, застучали ей мысли по темечку — и по-о-шел-поехал поток сознания: «Президент… семья… власть… Кремль… бардак… дом терпимости… проституция… порнуха…» И тут — осенило ее наконец, вспыхнуло у нее в голове ярко-якро, как лампочка Ильича, и засияло во всей красе любимое слово «порнография»! И все она конечно вспомнила, прозрела наконец: «Порнография! Да, конечно же! Романы и рассказы! Она знаменитый автор!»
Подскочила она со стула да как закричит:
— Да вы знаете кто я? Я — Марина Пожарская, автор знаменитых порнографических романов и рассказов! Да я член всех союзов писателей, какие только есть, и — лауреат премий! А вы меня, как Сивку, укатали! Да по какому праву?
Так расшумелась, что сам начальник прискакал.
— Что такое?.. — испугались маленько милиционеры, оказывается, поймали золотую рыбку, да не ту…
Ну, на всякий случай, проверили для порядка: есть ли такая вообще? И там ли проживает, где говорит? И в базу свою умную заглянули… А Марина еще успела им и все паспортные данные сказать, она их наизусть помнит. Память-то у нее о-го-го какая! Выдала она им данные и еще — по первое число выдала! Заглянули милиционеры в свою умную базу, в щелочку… В щелочку глядят, а там все хорошо-о видно. Все у них в эту базу с потрохами влезли, никто не укрылся. Все — точно оказалось, никакой лажи нет. Она это. Самая Марина Пожарская — и есть. И проживает на Осенней улице… Все совпало.
Ну, раз такое дело… Извинились они перед ней подобострасто: ошибка, мол, в расчеты вкралась, с кем не бывает… Сами домой ее отвезли… А как же? Не часто к ним знаменитые авторы на огонек заскакивают.
Ворвалась Марина в свою квартиру, как метеор… А дома — хорошо, тишь да гладь, все спокойненько и пристойненько, как на кладбище, муж-то от нее давно сбежал, от стыда… Глядит она, а на тумбочке-то — елки-палки! — кошелек с паспортом лежат, красуются… Вот здорово! Спешила она на литературную тусовку к братьям писателям и впопыхах забыла.
Обрадовалась Марина такому повороту событий, хватанула кофейку с коньячком с устатку и так взбодрилась и воодушевилась, что осенило ее в очередной раз, снизошло прозрение. А почему бы, спрашивается, не написать роман с участием милиционеров и собачки милицейской? Сколько тут остроты и новизны будет, сколько свежего дыхания! И вот уже сюжет заклубился, заклокотал у нее в голове, — сам на бумагу просится. Хорошее варево получится! Не долго думая, прыгнула Марина за компьютер и давай музыкальными пальцами по клавишам долбить… И — пошел-поехал творческий процесс!
Человеку в жизни надо время от времени прозревать. А настоящее прозрение — всегда мгновенно приходит.
КАК Я В КОМИТЕТЕ КОМСОМОЛА ЗАСЕДАЛ
Люди разными хорошими делами гордятся. И у меня есть чем гордиться. Я в Литинституте членом комитета комсомола был. Избрали меня. Других не избрали, а меня — с удовольствием, даже единогласно.
На первом курсе приползли мы из колхоза, уработались там на славу, самих колхозников загоняли насмерть, и только пошли учиться… сразу трах-бах! — комсомольское собрание. Институтское.
Я, конечно, тоже комсомольцем был… А до этого — пионером. Все у меня с этими ленинскими делами в порядке, честь по чести было, не отщепенец какой-нибудь. А раз так, ничего не поделаешь, надо идти. Явка — строго обязательна. А то вдруг еще за неявку из института попрут. Не успел поступить — уже поперли. За неуважительное отношение к комсомолу. Или, хуже того, — к стенке поставят. Сказали, что присутствовать сам Мальков будет, партсекретарь. А один такой Мальков, в бытность свою главным охранником Кремля, любил это дело больше жизни. Так что с Мальковым шутить опасно.
Пришел и я на комсомольское собрание… Прокрался… Сел в последнем ряду, чтоб меня не видно, не слышно было. А народу до хрена собралось, яблоку негде упасть.! Все — комсомольцы. А на меня что-то зевота навалилась, сижу, дремлю потихоньку, кемарю… А мы в пивбаре были, нагрузились основательно. А собрание идет само по себе, решаются глобальные проблемы, и я сам по себе сижу, накрылся пивным колпаком и никому не мешаю. Я — вроде как есть и вроде меня как бы и нет. Хорошо.
Потом стали думать, кого бы от первого курса в комитет избрать, чтоб он человек серьезный и ответственный был, чтоб можно ему хорошее комсомольское дело поручить, а он его не запорол? Стали кандидатуры предлагать. Вначале какую-то девушку… Ну, а с девушки какой толк? Разве это кандидатура? Ясно, что никакой серьезности и ответственности не будет. Замяли это дело… Потом Сашу Сундукова предложили. А он, правда, серьезный молодой человек был, активный, энергичный и говорун хороший. Всегда у него говорильня ладно и складно получалась. Любую тему мог развить и любого к стенке припереть. Ну, прирожденный оратор, почти — трибун. Стало быть, ему самое место и в комитете заседать. А он вдруг — ни в какую, отказывается напрочь, берет самоотвод. Короче, пошел человек в отказ — и все! На какую-то страшную занятость ссылается. А он действительно на тот момент уже кем-то в клубе «Молодой литератор» заделался: или массовиком-затейником, или тамадой? Не помню уже…
