— Думаю, что могу. Но, если бы вы, милордъ, были такъ добры, что упомянули бы объ этомъ фактѣ лѣтъ тридцать тому назадъ, я бы обратилъ особенное вниманіе на свои грѣхи и думаю, что къ настоящему времени не только навсегда усыпилъ бы васъ и сдѣлалъ не чувствительнымъ къ человѣческимъ порокамъ, но превратилъ бы васъ въ гомеопатическую крупинку. О такомъ родѣ совѣсти можно сожалѣть. Развѣ я, превративъ васъ въ гомеопатическую крупинку, посадилъ бы васъ подъ стекло и сохранялъ бы на память? Нѣтъ, сэръ, я бы отдалъ васъ на съѣденіе псу! Это самое подходящее мѣсто для васъ и вамъ подобныхъ и для всей вашей пакостной породы. По моему, вы сотворены не для общества. Теперь другой вопросъ: много ли ты знаешь совѣстей въ здѣшнемъ округѣ?
— Множество.
— Дорого бы я далъ, чтобы увидать хоть одну изъ нихъ. Не можешь ли ты привести ихъ сюда? Могутъ ли онѣ быть видимы для меня?
— Конечно, нѣтъ.
— Я бы самъ долженъ былъ догадаться объ этомъ, нечего было и спрашивать. Но все равно. Ты можешь описать ихъ. Разскажи мнѣ пожалуйста про совѣсть моего сосѣда Томсона.
— Очень хорошо. Я близко знаю ее, знаю много лѣтъ. Зналъ ее, когда она была одиннадцати футовъ ростомъ и безупречна на видъ; теперь же она закарузлая, липкая, безобразная и почти ничѣмъ не интересуется. Что касается до ея роста, то она спитъ въ портсигарѣ.
— Очень вѣроятно, мало найдется въ этомъ округѣ людей гнуснѣе, мелочнѣе Гуго Томсона. Знаешь ли ты совѣсть Робинзона?
— Да, это призракъ отъ четырехъ до четырехъ съ половиною футовъ ростомъ; былъ прежде блондиномъ, теперь брюнетъ, но еще красивый и пріятный.
— Вѣрно. Робинзонъ хорошій малый. Знаешь совѣсть Тома Смита?
— Я знаю ее съ дѣтства, лѣтъ съ двухъ. Она была тринадцати дюймовъ ростомъ и нѣсколько безпечна, какъ всѣ мы бываемъ въ этомъ возрастѣ. Теперь въ ней тридцать семь футовъ, она самая величественная изъ всѣхъ насъ въ Америкѣ. Ноги ея еще болятъ отъ выростанія; времени у нея много. Никогда не спитъ. Она самый энергичный и дѣятельный членъ ново-англійскаго клуба совѣстей. Она предсѣдательница клуба. День и ночь вы можете видѣть, какъ она грызетъ Смита, надсаживаясь надъ своей работой съ засученными рукавами, съ лицомъ, оживленнымъ радостью. Она теперь блестящимъ образомъ овладѣла своей жертвой. Она можетъ заставить бѣднаго Смита вообразить, что всякій самый невинный его поступокъ — отвратительное преступленіе. Тогда она садится за работу и чуть не вытягиваетъ изъ него душу изъ-за этого.
— Смитъ благороднѣйшій человѣкъ во всемъ здѣшнемъ округѣ, и самый невиннѣйшій и вѣчно страдаетъ о томъ, что не можетъ быть хорошимъ! Только совѣсть можетъ найти удовольствіе мучить такую душу. Знаешь ты совѣсть моей тетки Лери?
— Я видѣлъ ее издали, но не знакомъ съ ней. Она живетъ на открытомъ воздухѣ, потому что нѣтъ двери, въ которую бы она могла пройти.
— Я могу повѣрить этому. Постой-ка, знаешь ли ты совѣсть этого публициста, который какъ-то разъ выдалъ мои стихи за свой «сборникъ» и заставилъ меня заплатить судебныя издержки, которыя я навлекъ на себя, чтобы отстранить его?
— Да, онъ пользовался громкою извѣстностью. Мѣсяцъ тому назадъ его показывали на выставкѣ вмѣстѣ съ другими достопримѣчательностями, въ пользу новаго члена кабинета совѣсти, изнывавшаго въ изгнаніи. Входные билеты и провозъ были дороги, но я проѣхала даромъ, назвавшись совѣстью издателя, и вошла за половинную цѣну, выдавъ себя за совѣсть священника. Однако, совѣсть публициста, служившая главною приманкою выставки, потерпѣла полное фіаско. Она была тамъ, но что же толку? Управленіе поставило ее подъ микроскопъ, увеличивающій только въ тридцать тысячъ разъ, и никто не могъ разсмотрѣть ее. Это возбудило вообще негодованіе, но…
Тутъ на лѣстницѣ послышались быстрые шаги. Я отворилъ дверь и тетя Мэри ворвалась въ мою комнату. Встрѣча была радостная, посыпался веселый дождь вопросовъ и отвѣтовъ относительно семейныхъ происшествій. Наконецъ, тетя сказала:
— Но теперь я должна пристыдить тебя немножко. Въ послѣдній день нашего свиданія, ты обѣщалъ мнѣ заботиться о нуждахъ этого бѣднаго семейства, что живетъ въ углу, такъ же усердно, какъ это дѣлала я. Ну, я случайно узнала, что ты не сдержалъ обѣщанія. Развѣ это хорошо?
Признаться сказать, я ни разу и не подумалъ объ этой семьѣ, и теперь чувствовалъ себя мучительно виноватымъ. Я взглянулъ на свою совѣсть. Моя душевная тяжесть сильно подѣйствовала на нее; тѣло ея наклонилось впередъ, она едва не падала со шкапа. Тетя продолжала:
— Подумай, какъ ты забросилъ мою бѣдную protégée изъ богадѣльни, милый ты мой, жестокосердый обманщикъ!
Я покраснѣлъ, какъ ракъ, языкъ мой не повиновался мнѣ. Сознаніе моей преступной небрежности становилось все сильнѣе и острѣе. Совѣсть моя начала покачиваться взадъ и впередъ, а когда тетя огорченнымъ голосомъ продолжала:
— Такъ какъ ты не разу не навѣстилъ ее, то, вѣроятно, тебя теперь не огорчитъ извѣстіе, что это бѣдное дитя умерло нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ, совершенно безпомощное и брошенное! — Моя совѣсть не могла больше снести тяжести моихъ страданій, свалилась внизъ головой съ своего высокаго мѣста на полъ съ тупымъ свинцовымъ стукомъ. Она лежала, корчась въ страшныхъ мукахъ и трепеща отъ страха и напрягала каждый мускулъ, чтобы встать. Съ лихорадочной поспѣшностью я подскочилъ къ двери, заперъ ее на ключъ, прислонился къ ней спиной и не спускалъ глазъ съ своего барахтающагося повелителя. Мои пальцы горѣли отъ нетерпѣнія приняться за свою смертоносную работу.
— О, что такое съ тобой дѣлается? — воскликнула тетя, отступая отъ меня и слѣдя испуганными глазами за моимъ взглядомъ. Я отрывисто и коротко дышалъ и едва могъ сдержать свое возбужденіе.
— О, не смотри такъ, ты меня пугаешь! О, что же это можетъ быть? Что ты видишь? Почему ты такъ смотришь? Что ты дѣлаешь съ своими пальцами?
— Молчи, женщина, — сказалъ я хриплымъ шепотомъ, — смотри въ другую сторону, не обращай на меня вниманія! Это ничего, ничего. Со мной это часто бываетъ. Черезъ минуту все пройдетъ. Это отъ излишняго куренія…
Мой побѣжденный лордъ съ дикими отъ ужаса глазами старался доползти до двери. Я едва могъ дышать. Тетка заломила руки и сказала:
— О, я знала, что это такъ будетъ! Я знала, что этимъ кончится. О, умоляю тебя, брось ты эту пагубную привычку, пока еще не поздно. Ты не долженъ, ты не будешь больше глухъ къ моимъ мольбамъ! (Моя барахтающаяся совѣсть выказала внезапные признаки утомленія!) О, обѣщай мнѣ, что ты откажешься разъ навсегда отъ этого рабства табака! (Совѣсть начала сонно раскачиваться — восхитительное зрѣлище!) Я прошу тебя, заклинаю тебя! Умоляю тебя! Умъ отказывается служить тебѣ! Въ твоихъ глазахъ безуміе! О, послушайся меня, послушайся, и ты будешь спасенъ! Смотри, я прошу тебя на колѣняхъ! — она опустилась на колѣни. Совѣсть моя опять закачалась, томно опустилась на полъ, бросивъ на меня послѣдній тяжелый, умоляющій взглядъ… — О, обѣщай, или ты погибъ! Обѣщай и будь спасенъ! Обѣщай, обѣщай и живи! — съ долгимъ соннымъ вздохомъ моя покоренная совѣсть закрыла глаза и впала въ глубокій сонъ!
Съ торжествующимъ крикомъ я прыгнулъ мимо тетки и въ одну секунду схватилъ за шиворотъ моего вѣчнаго врага. Послѣ столькихъ лѣтъ ожиданія и тоски онъ былъ мой, наконецъ! Я разорвалъ ее на мелкіе кусочки, раздавилъ кусочки на крошки, бросилъ окровавленный мусоръ въ огонь и съ наслажденіемъ втянулъ ноздрями пріятный запахъ моего жертвоприношенія. Наконецъ-то и навсегда умерла моя совѣсть!
Я былъ свободный человѣкъ! Я обернулся къ своей бѣдной тетѣ, еле живой отъ ужаса, и крикнулъ:
— Отстаньте вы отъ меня съ вашими бѣдными, вашими благотвореніями, вашими исправленіями, вашими промятыми нравоученіями! Передъ вами человѣкъ, жизненная борьба котораго окончена, душа спокойна, человѣкъ, сердце котораго умерло для печали, умерло для страданій, умерло для раскаянія, человѣкъ безъ совѣсти. Въ радости моей я щажу васъ, хотя могъ бы задушить васъ и никогда не почувствовать угрызеній совѣсти! Бѣгите!
Она бѣжала. Съ этого дня жизнь моя — блаженство, ненарушимое блаженство. Ничѣмъ въ мірѣ нельзя убѣдить меня, что у меня опять когда-нибудь будетъ совѣсть. Я осадилъ всѣ свои прежніе проступки и началъ жизнь новую. Въ первыя двѣ недѣли я убилъ тридцать восемь человѣкъ, всѣхъ за старыя провинности. Я сжегъ домъ, раздражавшій мое зрѣніе. Я отнялъ у вдовы и сиротъ ихъ послѣднюю корову, очень хорошую корову, но, кажется, нечистокровную: Я совершилъ всевозможные проступки и преступленія и наслаждался дѣломъ рукъ своихъ, тогда какъ прежде они, безъ сомнѣнія, истерзали бы мнѣ сердце и заставили посѣдѣть волосы.
Въ заключеніе заявляю, что медицинскіе факультеты, желающіе имѣть для научныхъ цѣлей хорошо подобранныхъ бродягъ, цѣликомъ, на сажени и на тонны, прекрасно сдѣлаютъ, если осмотрятъ мою коллекцію, прежде чѣмъ обратятся въ другое мѣсто; коллекція собрана и препарирована мною самимъ и можетъ быть уступлена за низкую цѣну, такъ какъ я намѣренъ освѣжить товаръ къ наступающему весеннему сезону.
