— Пожалуста, сигару выньте изо рта! Сигару! — кричала Матильда вальсировавшему съ ней Гельбке. — Вы мнѣ ей ткнули въ лицо.
— Ахъ, пардонъ, фрейлейнъ… — вскричалъ запыхавшійся Гельбке, остановился, вынулъ изо рта сигару, положилъ ее на тарелку и снова завертѣлся.
Они танцовали чуть не до упаду, и раскраснѣвшіеся, съ потными лицами, плюхнулись на стулья.
— Хорошо повеселились, Матильда? — спрашивала мадамъ Гельбке, обмахиваясь носовымъ платкомъ.
— О, ja, мадамъ Гельбке. Мерси за удовольствіе.
— Танцы не входили въ программу сегодняшнихъ увеселеній, — сказалъ Гельбке. — Это сюрпризъ дамамъ. Амальхенъ, могу я дать шарманщику пять копѣекъ? — спросилъ онъ жену.
— Да… Но за это ты, когда будетъ дождикъ, долженъ ѣхать по конкѣ вмѣсто внутренняго мѣста на имперіалѣ и сдѣлать экономію.
— Хорошо, — сказалъ Гельбке и полѣзъ въ карманъ за деньгами.
— Не надо. Я дамъ шарманщику, — остановилъ его Аффе и, вынувъ пятачекъ, понесъ шарманщику, прибавивъ:- Мы съ сестрой пользуемся сегодня угощеніемъ отъ васъ, стало быть музыка должна быть наша.
— Очень любезно съ вашей стороны, — кивнула ему мадамъ Гельбке.
— Теперь wollen wir gehen въ Беклешовскій садъ кататься на лодкѣ, - сказалъ Гельбке. — Такъ говоритъ наша воскресная программа. Kinder! Фрицхенъ, Густя! Сбирайтесь кататься на лодкѣ, - обратился онъ къ дѣтямъ. — Герръ Аффе! Расходы по катанью на лодкѣ пополамъ.
— Ну, герръ Аффе можетъ заплатить только третью часть. Во-первыхъ, ихъ только двое, а насъ четверо, а во-вторыхъ, онъ шарманщику платилъ, — смилостивилась мадамъ Гельбке.
Всѣ засуетились, сбираясь въ Беклешовъ садъ. Черезъ пять минутъ шествіе тронулось. Впереди шли дѣти, держа другъ друга за руку, какъ имъ было приказано родителями. За дѣтьми шествовала мадамъ Гельбке съ Матильдой, а сзади самъ Гельбке съ Аффе. Мадамъ Гельбке шла и разсказывала Матильдѣ, что въ будни она хочетъ замѣнить за столомъ салфетки — бумажками, такъ какъ это будетъ стоить много дешевле.
— За границей это введено даже во многихъ ресторанахъ, — прибавила она, обернулась съ мужу и сказала:- Францъ! Не шаркай такъ сильно ногами по песку. Ты и то много сапоговъ носишь.
Семейство Пестиковыхъ ходило гулять въ Беклешовъ садъ, но вернулось оттуда со скандаломъ. Клавдія Петровна Пестикова сцѣпилась съ какой-то Доримедонтихой и дѣло чуть не дошло до зонтиковъ. Дѣло въ томъ, что Доримедонтиха, купеческая вдова, сидѣвшая «на выставкѣ», то-есть на скамейкѣ около пруда, въ сообществѣ своей прихлебательницы, старой дѣвы Бирюлкиной, прошипѣла что-то вслѣдъ Пестиковой на счетъ ея платья. Пестикова обернулась и сказала:
— Гдѣ ужъ намъ за всѣми шлюхами въ нарядахъ угоняться! У меня платье сдѣлано на трудовыя деньги мужа, а не на награбленныя деньги, оставшіяся отъ стараго купчины-подрядчика.
— Что? — заревѣла Доримедонтиха.
— Ничего. Проѣхало. Повторять для васъ не стану. Ежели-бы хотѣли слушать, такъ ототкнулибы прежде уши.
— Клавдинъка! Клавдинька! Оставь… Что-ты! — суетился мужъ, но дамы уже награждали другъ друга эпитетами «крашеная выдра», «трепаная кляча» и т. п.
Пестиковъ подхватилъ дѣтей и побѣжалъ по направленію къ темнымъ аллеямъ, ибо скандалъ вышелъ публичный. Супруга вскорѣ нагнала его. Она была просто разсвирѣпѣвши и кричала мужу:
— Тряпка вы, а не мужчина! Вмѣсто того, чтобы защитить жену, вы бѣжите прочь.
— Душечка, но вѣдь я долженъ избѣгать скандала: я на коронной службѣ. Выйдетъ огласка, узнаетъ начальство… Могутъ быть непріятности.
— Молчите! Вы истуканъ мѣдный, а не мужъ.
— Поневолѣ будешь истуканомъ, если надо себя беречь. Тутъ шляются разные репортеришки. Ну, что за радость попасть въ газету? Всякій будетъ спрашивать въ чемъ дѣло, начнутъ смѣяться, подтрунивать. Да наконецъ и она можетъ подать на насъ мировому. Ей что! Ей наплевать. А меня могутъ выгнать со службы и семейство останется безъ куска хлѣба.
— Она на насъ подастъ къ мировому! Я на нее подамъ къ мировому! — вопіяла мадамъ Пестикова. — Она меня первая оскорбила.
— Нѣтъ, ужъ ты этого не дѣлай… Бога ради, не дѣлай… Ты меня пощади.
— Васъ щадить, такъ дойдетъ до того, что меня по щекамъ будутъ бить.
— Ну, полно, полно…
Перебраниваясь такимъ образомъ, они дошли до своей дачи, вошли въ палисадникъ и все еще продолжали перебраниваться. Мужъ говорилъ вполголоса и поминутно прибавлялъ:- «Тише, Бога ради тише, насъ могутъ сосѣди услышать», но жену это еще больше раздражало и она голосила еще сильнѣе.
— Господи, что-же это такое! Какъ воскресенье, какъ праздникъ, такъ у насъ скандалъ и перебранка! — вздыхалъ онъ.
— Сами виноваты. Зачѣмъ завезли меня въ этотъ поганый Лѣсной? Здѣсь иначе и дѣлать нечего, какъ перебраниваться. Здѣсь всѣ перебраниваются, въ клубѣ и то перебраниваются, даже дерутся. Тутъ скучища страшная, народъ оболдѣваетъ и лѣзетъ другъ на друга.
— Но вѣдь ты сама нанимала здѣсь дачу.
— Вы должны были предупредить меня, остановить, доказать, что здѣсь ни погулять въ уединеніи, безъ вытяжки, нельзя, ни…
— Душечка! Но, когда мы жили въ усадьбѣ въ Новгородской губерніи на дачѣ, ты сама роптала, что бродишь какъ дикій звѣрь одна. Какъ на тебя угодить
— Довольно. Достаточно. Тряпкой вы были, тряпкой и останетесь.
Въ это время мадамъ Пестикова обернулась и увидала, что съ сосѣдней дачи съ верхняго балкона на нее уставились два женскіе глаза и смотрятъ черезъ заборъ, очень внимательно прислушиваясь къ крикамъ.
— Вамъ что надо? Вы что выпучили глаза въ нашъ садъ? — крикнула она сосѣдкѣ.
— Ахъ, Боже мой! Не выколоть же мнѣ себѣ глаза. Я на своемъ балконѣ…
— Быть на своемъ балконѣ вы можете, но разсматривать чуть не въ микроскопъ нашъ садъ вы не имѣете права. Мы за вами не слѣдимъ и вы за нами не слѣдите.
— Ахъ, Боже мой, какія строгости!
— Да-съ… Строгости. Вы-бы еще биноколь наставили, взяли слуховую трубу.
— Зачѣмъ мнѣ слуховая труба, если вы кричите на весь Лѣсной? Я лежала на диванѣ и читала книгу, но вдругъ такой крикъ, что я думала — ужъ не пожаръ-ли. Я и выскочила.
— Ну, выскочили, а теперь и убирайтесь обратно. Вишь, какую обсерваторію у себя на балконѣ завели!
— Не ты-ли мнѣ это запретишь?
— Я. Что это въ самомъ дѣлѣ! Нельзя у рыбака сига купить, чтобы ты съ вашей вышки не высматривала и не звонила въ колокола по всему Лѣсному, что у насъ пирогъ съ сигомъ, что за сига я дала шесть гривенъ.
— Позволь, позволь… Да какъ ты мнѣ смѣешь говорить «ты»!
— Какъ смѣла, такъ и сѣла! Вѣдь и ты мнѣ говоришь «ты». Людямъ дѣлать нечего, они каждый часъ съ своего балкона глаза на нашъ садъ пялятъ, да еще не смѣй имъ ничего сказать! Скажите на милость, какія новости!
— Полно врать-то! Что ты мелешь! Ты сама шляешься около оконъ нашей кухни да вынюхиваешь, что у насъ на плитѣ кипитъ, — доносилось съ балкона.
— Некогда мнѣ вынюхивать, у меня дѣти, мнѣ впору только съ дѣтьми заниматься, а вотъ какъ у тебя, кромѣ двухъ паршивыхъ мосекъ, никого нѣтъ, такъ ты и завела обсерваторію. Ты хоть у мосекъ-то-бы блохъ вычесывала.
— Ахъ, ты дрянь эдакая! Да какъ ты смѣешь мнѣ это говорить!
— А за эту дрянь хочешь на полицейскіе хлѣба, шлюха ты эдакая?
— Сама шлюха грязнохвостая!
— Брешь! Я не шлюха, а надворная совѣтница, кавалерша.
— Оно и видно, что надворная! Совсѣмъ надворная, а не комнатная.
— Молчать! Ты думаешь я не знаю, кто такое тебѣ этотъ плѣшивый полковникъ, который къ тебѣ ѣздитъ! И про жида знаю, какой ты съ него браслетъ сорвала. Вдова… Вдовой-то ты только числишься, а на самомъ дѣлѣ…
— Ого-го-го! Постой я въ тебя, мерзкую, горшкомъ кину. На вотъ… Получай! — крикнула сосѣдка, швырнувъ съ балкона цвѣточнымъ горшкомъ, но горшокъ не перелетѣлъ черезъ заборъ.
— Ты кидаться! Ты кидаться! Такъ ладно-же, и я у тебя всѣ стекла въ дачѣ каменьями перебью.
Мадамъ Пестикова пришла въ ярость и начала искать въ саду камень.
— Клавдинька! Клавдинька! Опомнись! — слышался шопотъ мужа съ терассы. — Вѣдь это чортъ знаетъ что такое! Смотри, около нашего палисадника посторонній народъ останавливается.
— Вы что тамъ шепчетесь! Берите полѣно и идите сюда на подмогу.
— Другъ мой, ты иди сюда!
Съ балкона полетѣли въ садъ картофелины. Мадамъ Пестикова поднимала съ дорожекъ сада куски битаго кирпича и швыряла на сосѣдній балконъ.
Пестиковъ сидѣлъ на терассѣ за драпировкой и въ отчаяніи воздѣвалъ руки съ потолку.
— Боже милостивый! Что-же это такое! Съ одинъ день два скандала! — шептали его губы.
Семейство Гельбке и Аффе съ сестрой возвращались домой съ прогулки изъ Беклешова сада, гдѣ они катались на лодкѣ. Когда они подходили къ своей дачѣ, то у калитки палисадника ихъ уже дожидались гости — Грусъ, рыжеватенькій молодой человѣкъ съ усиками и въ веснушкахъ, и Грюнштейнъ, худой черный какъ жукъ мужчина съ чертами лица, напоминающими семитическое происхожденіе. Они стояли и смотрѣли на встрѣчу приближающимся Гельбке, причемъ Грусъ вынулъ изъ жилетнаго кармана часы и держалъ ихъ въ рукѣ.
