— Как можно! — Волобуев даже обиделся.
— Любого дворянина с самого детства учат воевать, — объяснил Тизенгаузен. — А заодно и штопать дырки, которые случаются в людях от войны. Лекарь я, конечно, неумелый, но пулю извлечь, промыть рану и зашить её — смогу. Иначе вспыхнет в ране антонов огонь, и если придётся руку отрезать, считай, ещё повезло. Нужен тебе однорукий боцман?
— Капитан дело говорит, — подтвердил канонир Оглоедов. — Пётр Петрович, ваше благородие, сколько водки в деда заливать?
Тизенгаузен бросил короткий взгляд на Шугая, который что-то невнятное бормотал в бреду.
— Всю, — сказал Пётр.
*****
Пиратская шняга пряталась в камышах целый день, с неё для большей скрытности даже сняли мачту. Команда стирала бельишко, чинила одежонку да рыбачила, стараясь особо не высовываться. Троих самых неприметных Тизенгаузен послал берегом в Большие Концы, продать на рынке шёлка, прикупить водки и чего-нибудь вкусненького.
— Вернётесь пьяными — оставлю на берегу, — сказал капитан. — Не вернётесь — тем более.
Волобуев тоже очень хотел сбегать в село, но он был рыжий и высокий, такой сразу бросится в глаза. Оглоедов со вздохом сказал: «Меня там слишком хорошо помнят, нюхнули они моего пороху…» — и даже не попросился. Впрочем, обоих Тизенгаузен не отпустил бы. Из рыжего детины буквально на глазах вырастал отличный старпом, а уж с канониром «Чайке» слишком повезло, чтобы им хоть как-то рисковать.
Дед Шугай тихо похрапывал и улыбался во сне. Лицо его налилось здоровым румянцем, то ли от водки, то ли вообще.
Посланцы вернулись мало что трезвые, так ещё и удачно поторговавшиеся. Разузнали новостей: комендант рвёт и мечет, затеял пороть своих инвалидов, а народ радуется.
— Чему радуется-то? — не понял Тизенгаузен. — Пираты нос властям утёрли, тут сердиться надо бы. Ну, народ… Ну, страна…
— Это в вас немецкая кровь бунтует, ваше благородие, — подсказал Волобуев. — Порядку ей хочется.
— Да сколько её, той крови, осьмушка разве, — Пётр безнадёжно махнул рукой. — Русский я — и по пачпорту, и по физиономии. А всё одно в толк не возьму, отчего на моей родине, куда ни плюнь, такой перекосяк.
Дед Шугай сказал, отчего. Голос его звучал ещё слабо, но вполне убедительно.
— Ура! — воскликнул Пётр. — Боцман с нами! Налейте-ка мне по такому случаю.
Водка была тёплая и отдавала олифой. Тизенгаузен привычно пошарил рукой, но бочки с квашеной капустой рядом не нашлось.
— Ну? — спросил он неопределённо.
— Готовы к отплытию, — доложил Волобуев. — Идём на Куросаву!
— На Кюрасао, — поправил Пётр. — А ведь придётся вам, братцы, учить нерусские языки. Там по-нашему не говорят.
— Не умеют? — удивился Волобуев. — Научим.
— Всех не научишь. Карибское море, — сказал Пётр, — это тебе не Волга-матушка.
— Нешто нерусь такая тупая? — удивился Волобуев.
Дед Шугай метко заметил, что тупые всюду есть.
С тем и отвалили.
*****
Некоторое время плыли без происшествий. Горизонт был пуст, ещё пустынней выглядел берег. Оглоедов начищал свою пушчонку, Волобуев следил за порядком, дед Шугай, временно освобождённый от боцманских обязанностей, выздоравливал. Сыграли забавы ради боевую тревогу, после наловили рыбки, сварили прямо на борту вкуснейшей ушицы.
— Ну, живём, — сказал Тизенгаузен, поглаживая сытый живот. — Будто не пираты, а обыватели какие, самовара не хватает с баранками.
— Гармошку бы ещё, — поддакнул Оглоедов.
И затянул весёлую пиратскую песню:
Как по матушке по Волге,
Да по Волге-Волге, ё!
Проплывает да по Волге
Вот такое ё-моё!
Проплывает вот такое,
Да по Волге-Волге, ё!
Совершенно никакое,
Честно слово, не моё!
— А самовар у этих отнимем, — добавил Оглоедов, всматриваясь из-под ладони в речную даль. — Может и гармошка у них тоже найдётся.
Пётр схватился за подзорную трубу, глянул вперёд и похолодел.
Встречным курсом шла чёрная, как смоль, пушечная барка. Паруса у неё тоже были чёрные, и длинный чёрный вымпел развевался по ветру.
Тизенгаузен ждал чего угодно, только не этого. «Чайка» едва начинала флибустьерскую карьеру, а тут ей навстречу попались всамделишные истопники, русские речные пираты, те самые, что «…и за борт её бросает в надлежащую волну». Пётр думал, они остались только в былинах и рыбацких песнях, извели их на Волге-матушке, ан нет.
— Это мне кажется, или у них кто-то болтается на рее? — неуверенно пробормотал Тизенгаузен себе под нос.
— Дозволь обозреть, капитан, — раздалось сзади.
Пётр обернулся. На него выжидающе смотрел дед Шугай. Тизенгаузен отдал трубу боцману. Тот неловко принял её одной рукой.
— На плечо мне клади, — разрешил капитан.
— Благодарствую, — сказал боцман, и от этой вежливости сердце Тизенгаузена натурально ушло в пятки.
Дед едва глянул на барку и чуть не выронил трубу.
— Holy shit! — пробормотал боцман.
Тизенгаузен почувствовал, что ему становится дурно.
— Там правда удавленник висит на рее? — спросил он несмело.
— Там всегда кто-то висит, — тихо ответил боцман.
И добавил — кто, да за какое место.
Барка дала предупредительный выстрел из носовой пушки. В воду плюхнулось ядро и заскакало по невысокой волне.
Пётр поднял руку, давая команде понять, что раньше времени суетиться не надо.
— На прямых курсах шняга от этой чёрной дуры не оторвётся, — сказал он негромко. — Но у нас лучше манёвр. Можем славно покрутиться вокруг да попортить барке обшивку. Конечно, рано или поздно накроют бортовым залпом… Что посоветуешь, старина?
Дед Шугай посоветовал.
— А если серьёзно?
Дед Шугай метко заметил, что положение серьёзнее некуда. И совет его вполне к месту. Ну, можно ещё выброситься на берег и ломануться врассыпную по кустам.
— Я свой корабль не брошу, — отрезал Тизенгаузен. — Не для того мы отправились в путь.
Он повернулся к Волобуеву и отдал приказ спустить паруса.
Барка надвигалась на шнягу, как чёрная смерть. «Чайка» ощетинилась ружьями и топорами. Оглоедов колдовал у пушчонки. Тизенгаузен нацепил шпагу, проверил и заткнул за кушак пистолеты.
— Молитесь, кто умеет! — посоветовал он команде и сам зашептал «Отче наш».
— Эх, отче наш! — вторя капитану, рявкнул Волобуев. — Иже еси на небеси! Дальше забыл, короче говоря, аминь и кранты. Веселее, братцы! Не позволит Никола-угодник, верховный спасатель на водах, чтобы нас — да за просто так! Всем по чарке — и к бою! За капитана Тизенгаузена, пиратские морды!
— Ё!!! — проорали пиратские морды. — Аминь!
Барка тем временем тоже убирала паруса, ход её замедлился. Палубные надстройки отливали смолью, пушечные стволы медью, матросы бегали по вантам, повешенный на рее вяло болтал ногами. Над «Чайкой» навис высокий чёрный борт, сверху, как приглашение, упали швартовые концы и верёвочный трап.
— В гости зовут, — Оглоедов недобро прищурился. — Ну-ну…
— Швартовы принять, — скомандовал Тизенгаузен. — Сидеть тихо, ждать меня, Волобуев за старшего. Если не вернусь… Тогда тем более Волобуев за старшего. Не поминайте лихом.
И полез по трапу.
Через несколько ступенек он почувствовал, что за ним кто-то увязался. Тизенгаузен раздражённо посмотрел вниз. Там карабкался дед Шугай.
— Я пригожусь, капитан, — сказал дед.
Пётр недовольно поджал губы и полез дальше.
Вахтенные ухватили его, помогли встать на палубу. Тизенгаузен отряхнул камзол, поправил шпагу, заложил руки за спину. Всё это он проделал для того, чтобы как можно позднее встретиться взглядом с капитаном барки, сидевшим под мачтой на перевёрнутой бочке. А когда Пётр набрался храбрости поднять глаза, капитан уже глядел мимо.
— Hеllo, Sugar, you, bloody bastard! What the hell are you doing here?!
«Здорово, Сахар, чёртов ублюдок, — перевёл Тизенгаузен про себя. — Какого дьявола ты тут делаешь?».
Дед Шугай ответил, какого дьявола.
— Твою мать! — воскликнул пират. — Тысяча чертей!
Он вытащил из-за бочки костыль и встал на ноги. Точнее, на одну. Только сейчас Пётр разглядел, что другая нога у капитана деревянная. Но всё равно этот пожилой богато одетый моряк выглядел смертельно опасным. От него так и несло погибелью.
Одноногий ловко подскочил к Шугаю.
— Я вижу, ты словил пулю. Как в старые добрые времена, не правда ли?
Дед Шугай сказал, что капитан хорошо заштопал его.
— Этот?.. — одноногий смерил взглядом Петра.
— Капитан Тизенгаузен, — представился тот. — Пиратская шняга «Чайка». Честь имею.
— …Капитан! — фыркнул одноногий, поворачиваясь к Шугаю. — Тысяча чертей! Между прочим, Сахарок, один наш общий знакомый, Слепой Пью, просил тебе передать стальной привет в печёнку.
