ДЖОРДЖ, УИЛЬЯМ СЭМЮЕЛ ГАРРИС, Я САМ И МОНМОРАНСИ
Джером начинает «Трех в лодке...» с короткого вступления, где указывает, что «страницы этой книги представляют собой отчет о событиях, которые имели место в действительности», «работа автора свелась лишь к тому, чтобы их оживить», «в том, что касается безнадежной, неисцелимой правдивости, — в этом ничего из на сегодня известного не сможет ее превзойти». Это действительно так. Сами Джордж, Гаррис и Монморанси на самом деле были «отнюдь не поэтические идеалы, но существа из плоти и крови». Джордж, Гаррис, Монморанси и Джей «были» в действительности.
Было три друга: Джордж Уингрэйв, Карл Хеншель и собственно Джей — Джером К. Джером. Они на самом деле неоднократно ходили по Темзе и впоследствии на самом деле путешествовали по Европе на велосипеде. Даже Монморанси, которого изначально не существовало («Монморанси я извлек из глубин собственного сознания», — признавался Джером), — даже Монморанси позже материализовался. Пес, как говорят, был подарен Джерому через много лет после выхода книги, в России, в Санкт-Петербурге.
С Джорджем Уингрэйвом Джером познакомился когда работал клерком в адвокатской конторе. Джордж был мелким банковским служащим (который «ходит спать в банк с десяти до четырех каждый день, кроме субботы, когда его будят и выставляют за дверь в два»). Джордж и Джером снимали комнаты в одном доме, и хозяйка предложила им для экономии поселиться в одной. Они поселились в одной комнате, прожили в ней несколько лет и сдружились на всю жизнь. Джордж, оставшийся холостяком, в конце концов стал управляющим в банке «Барклай» на Стрэнде. Своих двух друзей он пережил и умер в возрасте 79 лет в марте 1941-го.
Карл Хеншель, он же Уильям Сэмюэл Гаррис, родился в Польше, в городе Лодзь, в марте 1864-го. Когда ему было пять, семья переехала в Англию. Его отец изобрел полутоновые клише, которые произвели переворот в иллюстрации книг и журналов. В четырнадцать Карл оставил школу, с тем чтобы присоединиться к процветающему делу отца. В двадцать три он взял дело целиком на себя и достиг в нем выдающегося успеха (которым впоследствии заслужил некролог в «Таймс»). Карл Хеншель умер в январе 1930-го, оставив жену и трех детей.
Мы знаем, что Джером в ранние годы увлекался театром и играл на сцене, и дружбу Джерома, Уингрэйва, затем и Хеншеля вначале скреплял театр. Хеншель вообще входил в число основателей «Клуба театралов» и утверждал, что был на каждой лондонской премьере с 1879-го, за несколькими исключениями.
[Илл. Настоящие «Трое», слева направо: Карл Хеншель (Гаррис), Джордж Уингрэйв (Джордж), Джером К. Джером.]
Таким образом, Джордж, Гаррис и Джей имеют совершенно реальных и совершенно неслучайных прототипов. Конечно, кое-что Джером «оживил» действительно. На протяжении всей книги, например, читатель не сомневается в том, что Гаррис изрядный любитель выпить (вспомним эпизод с лебедями у Шиплейка или замечание Джея об отсутствии кабачков, Гаррису неизвестных). Между тем Хеншель-Гаррис был единственным трезвенником из трех (откуда понятно, почему Хеншель, став Гаррисом, стал также греховодником).
У некоторых историй, которые приводит Джером, также имеются реальные прототипы. История об утопленнице из Горинга (Глава XVI), например, основана на случае самоубийства некой Алисии Дуглас. Это случилось в июле 1887-го, и Джером вычитал случай из местной газеты.
Что касается Темзы, она была «просто обязана» появиться в какой-нибудь книге Джерома. Как место отдыха Темза заняла главное положение в середине 70-х годов XIX века. Лондон разрастался не по дням, а по часам. Среднему и рабочему классу рано или поздно должны были открыться рекреационные возможности большой реки — с ее городками, деревеньками, уютными уголками (до которых можно было добраться по железной дороге купив дешевый билет). К концу 1880-х на Темзе возникает «пункт помешательства» — лодка. Джером писал о «самом последнем писке»: в 1888-м, когда вышли «Трое...», на реке было зарегистрировано 8 000 лодок, на следующий год — уже 12 000. Без сомнения, книга спровоцировала еще больший интерес к катанию на реке и повлияла на число зарегистрированных лодок. Но трое друзей были в числе самых первых, кто на этом «свихнулся». «Сначала, — вспоминал Джером, — река оставалась в нашем распоряжении почти полностью. Мы иногда устраивали себе речной поход на несколько дней, с ночевками, стоянками, все как надо, „по книжке”».
[Илл. Редкая фотография настоящих «Трех», слева направо: Ольга Хеншель, Джером, Карл Хеншель, неизвестная дама, Джордж Уингрэйв, Эффи Джером (жена Дж. К. Дж.).]
Словом, материала у Джерома было больше чем надо — и реального опыта на реке, и вечерних историй за уютным костром. Когда Джером брался за «Троих...», он уже был журналистом и уже вышли его книги «На сцене и за кулисами» (1885) и «Праздные мысли праздного человека» (в которой, как считается, он состоялся как автор юмористического очерка; 1886). Конечно, такой собиратель всячины, как Джером, на реке без блокнота не появлялся.
«Праздные мысли...» первый раз вышли частями, в ежемесячнике «Домашние куранты», и публиковать очередную работу Джерома взялся тот же редактор «курантов», Ф. У. Робинсон. Сначала Джером собирался назвать книгу «Повесть о Темзе». «Писать смешную книгу сначала я даже не собирался», — признавался он в мемуарах. Книга должна была сосредоточиться на Темзе и ее «декорациях», ландшафтных и исторических, и только с небольшими смешными историями «для разрядки». «Но так не получилось. Оказалось так, что смешным „для разрядки” стало все. С угрюмой решительностью я продолжал... Написал с дюжину исторических кусков и втиснул их по одной на главу». Робинсон тут же выкинул почти все такие куски и заставил Джерома придумать другой заголовок. «Я написал половину, когда мне в голову пришло это название — „Трое в лодке...”. Лучше ничего не было».
[Илл. «Трое в лодке», первое издание Дж. У. Эрроусмита, 1889.]
Первая глава вышла в августовском выпуске 1888-го, последняя — в июньском 1889-го. Джером тем временем добился взаимности в Бристоле, у издателя Дж. У. Эрроусмита, который купил и издал книгу поздним летом 1889-го. В течение 20 лет было продано более 200 000 экземпляров в Британии и более миллиона в Америке. (С американских продаж Джерому не перепало ни цента, потому что США в то время еще не присоединились к Соглашению об авторском праве.)
К настоящему времени книга переведена почти на все языки мира, включая японский, иврит, африкаанс, «фонографию» Питмана. Наибольшей популярностью при жизни Джерома «Трое» пользовались в Германии и России. На английском языке книга была экранизирована пять раз (с 1920-го по 2006-й), несколько раз адаптирована для телевидения и сцены, много раз читалась по радио и записывалась на кассету, как минимум дважды ставилась «театром одного актера», по ней был поставлен мюзикл.
Критики-современники сразу с неприязнью отметили «малолитературный» стиль книги. Джером с ранних вещей стремился избавиться от «викторианской болезни» — перегружать текст замечаниями, не имеющими непосредственного отношения к контексту, «тупиковыми ветками» с точки зрения развития изложения. Например, первый параграф книги в самой первой, журнальной публикации имел другой вид: «Был Джордж, Билл Гаррис, я (или нужно говорить „я сам”) и Монморанси. Вообще-то, нужно говорить „были”: были Джордж, Билл Гаррис, я сам и Монморанси. Странное дело, но правильная грамматика всегда кажется мне деревянной и странной; причиной тому, полагаю, было воспитание в нашей семье. В общем, были мы, и мы сидели у меня в комнате, курили и беседовали о том, как были плохи — плохи с точки зрения медицины, я имею в виду, конечно». (Об этом параграфе в наше время не знает почти никто.)
[Илл. Джером у себя дома, в Мэйденхеде; на стене — его портрет авт. Де Ласло.]
Зато у «простого читателя» книга сразу приобрела популярность — что объяснялось во многом новизной общего замысла. Очень популярные тогда Конан Дойл, Райдер Хаггард, Редьярд Киплинг, Роберт Луис Стивенсон предлагали читателю нереальных героев и таких же нереальных злодеев. У Джерома читатель встречает самых заурядных типов, которые находят себе развлечение, так сказать, «за углом» (причем буквально за тем же, за которым живет сам читатель). В эпоху, когда в напыщенности и высокопарности литература не испытывала недостатка, у Джерома можно было получить «глоток свежего воздуха».
Неувлеченность правильной грамматикой, которая «всегда казалась» Джерому «деревянной и странной», вызывала дополнительный гнев критики. Джером первый стал пользоваться самой обычной, «каждодневной» речью (как выразился один критик, «разговорно-клерковским английским образца 1889-го»), делал это очень смешно, и делал там, где, с точки зрения «правильной викторианской литературы», делать это категорически запрещалось — собственно в тексте повествования, за пределами реплик. Англичанин викторианской эпохи с подобным в литературе еще не сталкивался.
