Ночующий на обочине лесовоз с нанизанными на бревна «Жигулями» предупреждает: не оставляйте транспортное средство без огней. А вертящиеся в вихре танца шесть автомобилей на кровавом шоссе, с обезумевшими управляющими внутри, гласят – тут тракторы везут помидоры на консервный завод.
А вот, обнявши столб мотором, дремлет силуэт «не слепите водителя», склонился над ним столб. А вот и спиленная половина, превращенная в мотоцикл. У бедняги одна фара горела. Но одна фара не горела. И встречные их поделили пополам. Конечно, наша дорога влияет на выбор автомобиля. Она выбирает сама: танки или БТР с экипажем из ядреных мужиков в спасательных скафандрах.
Отношение водитель – автомобиль складываются у нас проще. Как бы ни был туп наш водитель, – автомобиль еще тупее. Сколько случаев, когда он уже повернул, а она идет прямо. Он среагировал, а она прет. Он на тормоз. Она на газ.
Престижная «Волга», которая отняла у меня семь лет жизни, отечественная, плохоосвещаемая, плохопрогреваемая, плохоочищаемая, но труднозаводимая и от этого всего очень долговечная, для продления мучений. Машина, где водитель сидит справа от руля и в острые моменты не может нащупать рычаги управления и только выражением лица показывает встречным, куда он собирается ехать внутри машины. Эта машина еще известна тем, что управляющий поворачивает ее сам своим трудом без помощи каких-либо технических средств, понаблюдайте – это хорошо видно за лобовым стеклом.
«Запорожец», модификации которого вывели из строя огромное количество советских людей, известен тем, что его двигатель надо заводить после включения каждой из четырех прославленных передач коробки. Он также глохнет после включения фар, показателя поворота, стеклоочистителя. Зимой, с трудом заведя печь, работа которой очень похожа на работу двигателя, многие пытались начать на ней движение по дорогам.
Нам говорили об успехах в авиации и космосе – именно там, где нас нет. Там, где мы есть, виляя задом, стуча мостами и гремя коробками, носятся отечественные модели, неисправные все до одной. С одним достоинством – есть, где приложить мозги. Скульптурная композиция под названием «Вечность»: открытый гараж, поднятый автомобиль «ИЖ» и лежащий под ним владелец в жару, дождь, снег.
Отношения нашего с иномарками прошли несколько этапов. От недоверчивых ухмылок, пробования зубом: «чего-то уж очень блестит». Вместо серой, как взгляд алкоголика, окраски «Белая ночь» – какая-то ясность и блеск: «Ты смотри, и гвоздь не берет… Не-е, взял гвоздь, взял наш гвоздик, взял».
И много лет недоверия, как к красивой женщине. Нет, мы со своими, хоть косая, хоть хромая.
– Поверьте мне, Миша, я сорок лет за рулем, машина должна быть наша.
А с нашей нагнитесь ниже – это тосол под кроватью и колесо под подушкой, это плоскогубцы в вечернем костюме.
Зачем автомат? Кто его у нас отремонтирует? Зачем электроника? Кто ее у нас отрегулирует? А может, ее не надо ремонтировать, а может, ее не надо регулировать? Ходили, языком цокали. Не, не подойдет для нас… Ничего, подошло. И научились. И все Приморье на японских машинах. Все сидят справа. ГАИ яростно сопротивлялась. Они же не могли понять – где водитель? Идет машина без водителя. Пассажир есть – водителя нет. ГАИ сообразила, что водитель справа и сама села на Японию. Подошли нам и иномарка, и парламент, и свобода, и частная собственность. Как писали Ильф и Петров: лежали жулики у большой дороги, а настоящая жизнь, сверкая фарами, шла мимо. Времена изменились. Перебрались жулики на большую дорогу и вписались в Большую жизнь.
* * *
Я люблю все, что означает, движение: пароход, самолет, спичку, скрытый смысл, знакомство с умной женщиной, неоткрытую бутылку водки.
* * *
Простое одиночество – это мимика в темноте, пожимание плечами, негромкий стон в ответ на какие-то мысли. Явное одиночество – это уже разговор, тихий разговор с самим собой с упреками, угрозами, с отрицательным покачиванием головы и вздохом: «Нет, это невозможно».
Полное одиночество – это громкая беспардонная, болтовня с собой с ответным хохотом, пожиманием руки, рассматриванием удостоверения, хлопаньем самого себя по животу: «Ай да молодец, ну насмешил», с последующей задумчивостью и криком: «Нет, ты не пойдешь туда! А я сказал, нет!» – и слезами, прерываемыми: «Ну не рыдай же, как ребенок, ей-богу!»
* * *
Как кому, а мне нравится думать!
Первое: похорошел.
Второе: зеркало радует ежеминутно.
Третье: личная жизнь цветна и ярка невыносимо. Звук и цвет хочется приглушить, однако выключатель в других руках.
Четвертое: живот появляется первым, куда бы ни пришел. Ведет себя нагло. Мешает. Хотя кому-то служит полкой для рук.
Пятое: физическая стройность, о которой так много говорилось, продолжает вызывать много разговоров.
Шестое: нижний кругозор ограничен животом. Верхний очками.
Седьмое: ботинки на шнурках и пальто со змейкой вызывает желание поручить это все кому-то застегивать.
Восьмое: а публика требует смешное.
Девятое: почему никто не желает грустить? А «Мать» Горького? А «Анна Каренина»?
Десятое: хочет носить славу, но не имидж.
Одиннадцатое: мгновенно стал старше всех. Не по званию, к сожалению.
Двенадцатое: очень любит высокий заработок… Так дайте ему! В чем дело?!!
Тринадцатое: очень хочет быть мостом между Украиной и Россией, только чтоб не ходили.
Четырнадцатое:… очень хотелось бы, но не сможет.
Пятнадцатое: а даже, если сможет? Что делать потом – вот вопрос?
Шестнадцатое: в раздетом виде широк. В одетом скуповат.
Семнадцатое: напоминает попугая в клетке. Сидит накрытый одеялом. Вдруг поднимают одеяло. Яркий свет, тысяча глаз и он говорит, говорит. Опустили одеяло – тихо, темно, кто в клетке – неизвестно.
Восемнадцатое: дружбе и любви относится по-разному: ненавидит веревки, обожает нити.
Я его вызвал, и он пришел ко мне с тонометром.
– Вам 60 лет, – сказал он. – Что тут не ясно? Большой живот – вот результат.
Давление – результат.
Изжоги – результат.
Сердцебиение – результат.
Вам 60 и от чего-то надо отказаться.
Так от чего отказываться будем?
а) Бабы – вычеркиваем
б) Выпивка – вычеркиваем
в) Вкусная еда – вычеркиваем
г) Лежание с книгой – вычеркиваем
д) Ужин с друзьями
е) Утренний кофе
ж) Ночной коньяк
з) Жареное
и) Копченое
к) Газеты на ночь.
– Что там осталось? – просипел больной.
Остались: свежий воздух, утренний бассейн, вареная морковь, жена.
Неделю пролежал со списком.
Потом восстановил последний пункт.
Последний пункт, он легкий самый.
Одна газета на ночь…
Но там такие гадости, но там такие сволочи, но там такие выборы. Ну, не заснешь и все… Берешь хоть книгу.
А там такие гадости, а там такие мерзости, там все так мерзко красочно, и так умирают длительно от ран в паху.
Причем все в шестьдесят. Все в шестьдесят!
Ну, как тут не восстановить пункт «ж».
Чуть-чуть.
И тут оно как завертелось и выстрелило наблюдениями, итогами и меткими словами.
Ну как тут не поговорить чуть-чуть.
Ну не с мужчинами же, а?
Ведь надо ж «а» узнать, что есть…
Прощупать хоть по телефону… людей…
А дома спят. Из мужиков же по ночам почти никто не говорит.
Они все спят от вредности дневного…
Приходится слегка восстановить пункт первый.
Слегка… Чтоб жизнь почувствовать.
А там все оживились:
«Куда пропал? Что за манеры и когда?»
Зачем когда? Я просто так.
Ну просто так когда?
А о здоровье с дамой неприлично. Мы разные. Здоровье разное и разные врачи. За что и любим.
Понастыдили. Нарушил пункт второй по-крупному.
С ним третий. Как же без закуски.
И мужики не говорят так просто. Только с пунктом «д».
То есть оплачиваю я их выпивку, депрессию, рукопожатия.
А как там разглядишь копчености во всем масштабе нарушений.
От утреннего кофе отказался, хотя бы потому что наступает он в 16.00.
Ночной обед, дневная баба. Зарядка вечером, а утром мертвый сон. Живот, подагра, ревматизм, ангина, сердце, частый пульс, друзья, копчености, девицы с маринадом.
И он с тонометром.
– Так от чего откажемся? Давай попробуем от новостей.
– Нет, нет, – вновь просипел больной.
– От баб? – он поглядел на циферблат, – от выпивки, от чтенья на ночь, от ночных раздумий? Ты видишь, что нельзя от одного. Ото всего.
Ото всего. Ото чего? Ото всего!…
И что там остается?
Прогулки, свежий воздух, овощи, окно…
– И никаких ночных раздумий?
