— Одевайтесь! Все у вас чисто и благородно, как на похоронах на Красной площади, — врачиха мигом потеряла к общению с Лёхой интерес, пошла к столу, присела и писала в его карточке положительный отзыв — так учитель даёт характеристику школьнику в тюрьму.
Лёха надел трусы, оделся, воровато схватил карточ-ку, попрощался с холодной врачихой и выскочил за дверь, будто приём пошел по второму кругу.
— Во как! — Лёха сообщил очереди и в глубокой за-думчивости пошел к туалету — так скрипач идет к роялю.
Настюха пока не нашла себе продюсера миллионера, или покровителя на час.
Она не унывала — тюремная закалка — школа жизни.
В пятницу утром Настюха подошла к, работающему за станком, Лёхе и прокричала в ухо, так как бобина шуме-ла несмазанная (Михалыч истратил солидол на свою ма-шину, не подумал о заводе, словно продал его Англича-нам):
— Лёха! Сегодня ты пойдешь со мной в Большой Те-атр, на балет!
«Лебединое озеро»!
— А? Не слышу, милая! — Лёха показал на ухо, в гро-хоте не услышал бы и рев пикирующего бомбардировщи-ка.
Станок не выключал — не хватало ещё, чтобы ради разговора с женщиной прерывался производственный процесс.
Страна загибается в международных санкциях, кор-чится в предродовых муках, а Настюха мешает выйти де-тали из станка.
— «Лебединое озеро» сегодня, пойдешь со мной, — Настюха не отступала, потому что не привыкла, и нет у неё хода назад, не возвращается, потому что так запрограммирована матерью и отцом.
— Не слышу, — Лёха схитрил, он часть сказанного услышал, но не верил своим ушам, словно в них залили олово.
Неужели, возможно, чтобы сложились столько не-приятностей в одну корзину: не хотел Лёха с Настюхой, не желал — не нравилась она ему, а также люто ненавидел Лё-ха балет и балерин с балеронами, как классовых врагов.
— Мировое искусство, бля, — Настюха выключила станок (Лёха с неудовольствием посмотрел на задохнув-шийся резец — так заяц на полном ходу влетает в болото).
Она удивила Лёху, поставила морально на колени, принудила также морально, но от этого факта у Лёхи на душе стало еще тяжелее — хлебать парашу, а парашей Лёха называл балет и театры в целом.
Он понимал, что в современном обществе в центре Москвы без балета невозможно, как без дорогой черной автомашины «Мерседес».
Но то — центр Москвы, а Лёха в центр ездил редко, нет в центре заводов, одни только балероны, которые вы-зывали у Лёхи осеннее чувство тоски.
Настюха не поставила Лёху перед выбором, потому что не желала Лёхи, а желала его сопровождение, оттого что в театр одной — западло, с подругой — еще западлее, словно две шлюхи пришли на поиски клиентов, или два синих чулка наслаждаются искусством, а мужики им не нужны.
И то, и другое Настюху не устраивало, впрочем, её всё не устраивало, потому что уже второй месяц ищет миллиардера, а он спрятался, не приходит на помощь бу-дущей звезде эстрады.
— Я тебя не спрашиваю, Лёха, хочешь или не хо-чешь, — Настюха барабанила пальцами по кожуху, сильно стучала, и Лёха представил, что если Настюха пальцами ударит в кадык — смерть на месте, как от пули Калашнико-ва. — В театрах собираются пидоры, миллионеры, а мне наплевать на гей ориентацию, мне деньги нужны, и поверь, Лёха, раскручу на деньги миллиардера, он сделает из меня звезду не хуже Пугачевой.
Может, и тебе денег за службу отвалю, потом… по-сле славы…
Начинающие певицы ловят лохов миллиардеров по кабакам, по театрам, а затем разводят на продюссерство — так клофелинщицы разводят клиента на сказки.
Нафиг ты мне нужен, Лёха, как мужик, если что — скажу, что ты мой брат, одну не пускаешь в театр, опаса-ешься, что красавицу сестру украдут.
АХАХАХАХА! — Настюха хохотала долго и заливи-сто, поэтому Лёха поверил, что она и миллиардера разве-дет на продюссирование, и деньги заработает, и эстраду покорит с голыми ногами — сила смеха равна силе мышц и ума.
Лёха, как ни странно, после заявления Настюхи, что он ей не нужен, успокоился, но чувство лёгкой, словно пух гуся досады, что остальные парни Настюхе нужны, а он не нужен, летало, впрочем, не особо огорчало.
Вечером Лёха с чекушкой водки «Праздничная» в ле-вом кармане и с бутылкой портвейна в желудке пришел на свидание, как в бой.
Два часа пыток в театре Лёха выдержит, если заснет по-партизански.
Настюха оделась в театр сногсшибательно, как в пивную: короткое красное платье, красные туфли на каб-луках до неба, и прическа — выше крыши.
Ничто не шевельнулось у Лёхи ниже пояса, и он по-чувствовал себя импотентом, хотя с другими девушками (подругами по кабакам) мог и желал.
Он пришел в своём лучшем, потому что — един-ственном, костюме коричневого цвета, застиранной белой рубашке и черных ботинках (проплешины на ботинках Лё-ха закрасил фломастером).
Настюха придирчиво осмотрела Лёху, усмехнулась — будущая эстрадная дива, и произнесла с чувством правды:
— Неееее! На моего родного брата ты не тянешь, как не долетел до Луны.
Я красивая, ухоженная, перспективная, словно Сол-нышко, а ты — зачуханный работяга с окраины.
Скажу, что ты мой двоюродный брат, из деревни, сельским механизатором работаешь из последних сил, се-мью содержишь и трех свиней.
— Кто же тебя возьмет в певицы и даст миллиард, если у тебя брат зачуханный? — Лёха осмелел, проявил смекалку — портвейн помог, словно придал ума в три ком-пьютера. — Ты бы меня приодела, обула, к стилисту своди-ла, одеколонами за пять тысяч рублей пузырек побрызгала, чтобы собаки мой след не взяли. — Лёха иронизировал, хо-тя не знал понятия «ирония» — так пианист стучит по кла-вишам и не догадывается, что также в древности стучал по клавишам другой пианист — Бетховен.
— Нет у меня денег на всяких, — Настюха кривила лицо, думала с трудом, и каждая мысль находила отраже-ние в движении мышц лица — так змея ползет по груди спящей красавицы. — Никакой ты парень, Лёха.
Если работяга, то зарабатывай деньги, пей, гуляй с девушками, дебоширь, попадай за нарушение обществен-ного порядка в полицию, купи блатную кепку, вставь зуб золотой.
Не как рабочий выглядишь, Лёха, и не интеллигент-но.
Пожалуй, что будем играть роль незнакомых в теат-ре, как Ромео и Джульетта в общественном туалете Рима.
— Я тогда домой пойду, — Лёха обрадовался, ощупал чекушку в кармане немодного пиджака — так Джеймс Бонд берет в руку пистолет. — Ты второй билет продай, деньги возьми себе на эстраду.
Я простой человек, не Труфальдино, поэтому на жизнь смотрю с практической точки зрения, как мужик с бородой и фигой в кармане.
— Фигу ты себе оставь, Лёха! — Настюха гневно сверкнула глазами, стиснула зубы, провела пальцем по пухлым губам, словно проверяла — не украли ли: — Не освобождай себя от пут и обязанностей, пока я жива и приношу обществу пользу.
Ты, конечно, не понимаешь ситуацию, потому что у тебя ума нет и перспектив, словно твои чувства украли.
Ты тоскуешь по водке, но не видел идеалов и добро-детели миллионеров.
Если я сказала, что нельзя мне одной в театр, то пой-дешь со мной, как койот за марабу.
Сразу беги на свое место, садись, снимай пиджак — мой кавалер миллионер, а он обязательно будет, иначе, за-чем я потратила зарплату на билеты? — издалека примет тебя за моего брата из деревни: белая рубашка, она и в де-ревне и в Монте-Карло — белая рубашка.
Пиджак, штаны и штиблеты не видны, если ты си-дишь и кривишь рот в восторге от искусства.
Возвращаемся к легенде, но чуть меняем — ты теперь просто мой брат, не из деревни, а городской, интеллигент-ный — только рот не раскрывай и свою одежду не показы-вай — сразу линяй, как я тебе махну рукой от миллионера.
На, выпей, дружок на дорожку и за успех моего дела! — Настюха мудрая, достала из дамской сумочки чекушку водки «Праздничная» (подружка чекушки Лёхи), щедро отхлебнула и протянула бутылку Лёхе, как руку помощи.
Лёха выпил залпом, вытер губы и повеселел — театр временно не казался монстром, а балерины и балероны на сцене не вызовут чувство стыда за Родину.
В театре Настюха деловито купила себе программку, на Лёху деньги не потратила, а он и рад — не нужна ему программка, как лисице не нужны рога.
С программкой Лёха станет похож на писателя, а пи-сательство и поэзия — позор для мужчины, гейство и лес-биянство.
Лёха вознамерился пойти в буфет, он помнил из ки-но, из детства, что в театр все ходят ради театрального бу-фета, который манит сильнее, чем светящиеся трусы тан-цовщицы.
Настюха задержала Лёху за руку, словно буксир на Московском водохранилище.
— Постой, я же сказала — не мельтеши, как сурок.
Спрячься в зале и сиди тихо со своими манерами и одеждой комбайнера.
Не напрягайся, Лёха, не конь на пашне.
В Большом Театре цены в буфете дороже золота: за один бутерброд с колбасой отдашь недельную зарплату.
