– Лейтенант, – сказал человек. – Тебе решать. Я понимаю, чего прошу – отправиться на верную смерть. И тебе самому, и свой отряд отправить. Но у нас другого варианта не получилось придумать – а временные волны хоть и инертны, но необратимы. И вмешательство должно быть именно таким. Локальным. Без побочных афтерэффектов (человек заметно торопился и слов уже не выбирал). Не я тебя прошу. Человечество будущего. Вот тебе доказательство, что я правду говорю.
Человек нажал какую-то кнопку на своем «компасе» – и исчез. Был – и нет. Только пачка махорки на столе, спички, да кусок хлеба на тряпице.
Через несколько минут в «курятник» заглянул Береснев – видать, испугался наступившей тишины.
– Палыч, а где мужик? – удивился.
Бойко задумчиво посмотрел на него.
– Ушел.
– Как ушел? А кто он был-то?
– Важный это человек. Из самого Центра.
– Во как… А чего я не заметил, как он выходил? – все еще недоумевал Береснев.
– Надо так, – жестко подвел черту Бойко. – Значит так, выступаем немедленно. Собирай людей.
***
Силы иссякли от рассказа и лейтенант отключился. Просто уснул. И уже глаза не открыл, потому что утром умер, не приходя в сознание – училка из села Высокое пыталась сделать что-то – но что она могла сделать?
Командира схоронили тут же, у костра, старик Пахомов ножом у ближайшего дерева обозначил пятиконечную звезду – если вдруг жив кто останется и могилу найти чтобы смог, а потом партизаны отправились искать бригаду Красильникова. Услышанное не обсуждали – каждый решил для себя, что умирающий лейтенант просто бредил.
Над головой пару раз пролетали немецкие самолеты. Но партизан немцы увидеть не могли – их, как всегда, оберегал лес. Суровый смоленский лес – столетиями защита и оборона для своих. И всегда такой злой к чужакам.
Ему позвонили по телефону.
– Рабочие бунтуют на приисках, хотят подписания колдоговора, – сказал голос в трубке.
– Шлите их к черту! Не нравятся – пусть уходят – завезем папуасов. Папуасы будут работать без колдоговора за одни харчи!
– Но…
Он уже бросил трубку.
Снова стал разглядывать ежедневник. Нашел там что-то важное для себя, нажал кнопку интеркома:
– Наберите его превосходительство генерала Голынцева.
Тут же отключился.
Встал. Размял отекшие от сидения ноги. Подошел к окну. За окном было солнце, жара, небо без единого облачка. Прямо перед окном висел плакат какой-то туристической компании: «Вы бывали на Таити? Если нет, пора ехать!» Равнодушно отвернулся.
– Обрати внимание на его реакцию, – сказал Старший Младшему. – Это очень типично для него. Он за все это время ни разу не был в отпуске.
– Голынцев на проводе, – сказала секретарша в «интеркоме».
Он снял трубку.
– Здравствуйте, Николай Петрович! Не узнали?
Голос его странным образом переменился – в нем не было уже не капли стали, а, наоборот, появилась какая-то напевность и патока.
– А, ты это! Ну, здравствуй, здравствуй!
– С днем ангела вас, Николай Петрович! От меня и от всех сотрудников товарищества на паях «Измайловское». И супруге вашей, Антонине Егоровне, мои самые горячие приветы.
– Спасибо, спасибо, передам, обязательно передам. А ты приходи-ка завтра в ресторацию – я там собираю однокашников по кадетскому корпусу, да сослуживцев по министерству. Так что увидишь там хороших людей, и они на тебя, красавца, посмотрят.
– Спасибо вам, Николай Петрович, всенепременно и обязательнейшим образом буду.
– И программа там будет хорошая: цыгане будут, Филипп Киркоров будет. С новой песней: «Миллион алых роз». Модная песня, сам государь император, говорят третьего дня утром напевал: «Миллион, миллион алых роз, из окна, из окна видишь ты…»
– Я очень рад, Николай Петрович. Буду, всенерпеменно буду!
– Вот и славно.
И его собеседник повесил трубку.
– Сука с бакенбардами, – выругался он. – А название ресторана и время? Ладно, узнаем.
Он сделал запись в ежедневник.
– Государь император? – спросил Младший задумчиво. – Я не очень разбираюсь в древней истории, но какой-то вроде анахронизм, нет?
– Да какая разница! – отмахнулся Старший.
Он сел за компьютер, стоящий в углу кабинета. Просмотерл сайты биржевых сводок, потом новостную ленту «Императорской служы новостей».
Почему-то оглянувшись на дверь, включил з а п р е т н о е…
– А вот это не пойдет! – сказал Старший, нажал что-то на своем виртуальном дисплее.
«Посещение данного сайта запрещается согласно Уголовному кодексу Российской Империи. Вы получаете предупреждение. При повторном…»
Он быстро переключился на новости.
Снова зазвонил телефон.
– Да? – сказал он, не скрывая раздражения.
– На шахте «Залесская» взрыв метана. Возможно, больше сотни погибших…
– Быстро. Немедленно. Продавать акции шахты. Бросай всех своих брокеров и продавай. Через час они будут стоить меньше туалетной бумаги.
– А что с погибшими… – начал голос.
– Да срал я на твоих погибших! Закопают чумазых, водки попьют и забудут. Акции. Продавать. Немедленно!
Старший отключился.
– Не могу. Я не железный. Извини, перерыв. Пойдем подышим свежим воздухом.
Они вышли из белого кабинета через балкон, спустились по лестнице и оказались на площадке для флайеров.
– Вообще и работа у вас… – с сочувствием сказал Младший.
– Да уж, не самая приятная.
Старший подошел к самому краю площадки, стал смотреть на тайгу, лежавшую перед Центром. Некоторое время висело молчание.
– Надеюсь, уже немного осталось. Понимаешь, мальчик с самого начала поражал всех своей асоциальностью. Воровал у ребят вещи, сладости, пытался что-то выменивать и разменивать, врал, один раз избил кого-то. Были привлечены лучшие специалисты-педагоги, даже академик Хайруддинов.
– Сам Хайруддинов?
– Сам. И он ничего не мог сделать. Настолько мощного взрыва атавистического сознания не было в истории педагогики по крайней мере последние сто лет, если не больше.
Младший подошел к краю площадки, взялся за поручни, тоже стал смотреть на темно-зеленый океан перед ними.
– Неужели нельзя было пойти на психокоррекцию. В порядке исключения?
– Нельзя. Так называемая поправка Замятина. Был такой сейчас почти забытый русский писатель – нарисовал общество принудельной унификации. Когда коммунизм победил окончательно, основатели федерации страшно боялись повторения ошибок коммунистов первой волны. Насильно толкать людей к счастью. Поэтому была принята поправка к Коммунистическому Кодексу: вмешательство в психику человека и переделка сознания с использованием средств психокоррекции абсолютно запрещается.
Они оба, словно по команде, посмотрели на ели видимый на дневном летнем небе серпик Луны.
– Да, – тяжело вздохнув, сказал Старший. – Даже в отношении львовского маньяка на нарушение не пошли. Хотя он убил трех человек сорок лет назад. Отправили его на темную сторону, создали ему замкнутый цикл на брошенной станции – и предали забвению.
– Он жив, кстати?
Старший пожал плечами.
– Вроде бы в информсети не было сообщений о его смерти. Над станцией висит контрольный спутник – если бы тот умер, зафиксировал бы.
Снова немного помолчали.
– А вот этому было решено создать реальность, в которой он будет счастлив. Пригласили реконструкторов и историков, сконструировали наиболее подходящую для него квазиреальность – и он уже живет в ней пятый год. С ограничителями, естественно – чтобы не давать ему совсем расчеловечиваться. В Темное время таких возможностей было много, особенно для людей, у которых были так называемые деньги.
– А почему вы говорите, что скоро с ним закончится? – Младший кивнул назад, на здание Центра.
– Хроноинженеры нашли, наконец, решение. Найден какой-то тупиковый хроноотрезок – там по какой-то причине первая стадия коммунизма потерпела поражение и вся цивилизация зашла в тупик. Вот его туда и забросят. В самый для него подходящий период истории. Это страшно энергоемко – практически годовая энергетика всей Солнечной Системы, но иного варианта мы так и не нашли.
– Первый пункт? – спросил Младший.
– Да, пункт первый Коммунистического Кодекса. «Каждый человек имеет право на счастье».
Старший повернулся.
– Пошли поедим. Надо мне потом кое-что проверить – что-то и у меня ощущение, что реконструкторы недоработали в смысле анахронизмов. Коли так, кое кому в Институте экспериментальной истории здорово попадет по шее.
– Но неужели нельзя ничего сделать – кроме как отправлять такой подарок, прямо скажем, пусть и в тупиковый хроноотрезок? Там ведь тоже люди.
– Людей мы понемногу вытаскиваем оттуда. А сделать? Ничего. Мы даже сексуальные аномалии научились благополучно корректировать – не разрушая личности людей, не подавляя, а трансформируя и сублимируя. А вот такой букет – в виде жадности и подлости – ничего не смогли. Это очень обидно – лечим ранее неизлечимые болезни, летаем к звездам, меняем свойства пространства и времени – и не можем победить этот синдром. Его даже назвали в честь этого молодого человека.
