Сидевшие за круглым столом судьи высказали свои мнения — по старшинству — и голоса их, как водится, разделились: 4–4. И все взоры вновь обратились к самому младшему из судей. Пеппер внутренне застонала. Она представила себя вернувшейся в «Шестой зал» и Пистера, стоящего перед ней в цепях, в ярко-оранжевом тюремном костюме. «Мистер Пистер, согласно решению суда, вас отведут прямо отсюда на место казни…»
— Судья Картрайт? — произнес Деклан.
— Мм… — отозвалась Пеппер.
— За кого вы отдаете ваш голос?
— Я бы, ну… разделила его между обеими сторонами, — ответила она. — Истец очевидным образом намеревался обокрасть…
— Речь идет не об этом, — перебил ее Харо.
— А должна была бы идти, — сказала Пеппер. — С другой стороны, и признаки дискриминации просто-напросто бросаются в глаза… И все-таки…
Тиканье стоявших в углу зала старинных часов казалось ей ударами отбивающего полдень Биг-Бена.
— Монетки ни у кого не найдется? — спросила она.
— Виноват? — произнес Деклан.
— Орел — он выиграл, решка — проиграл.
— Весьма передовой способ истолкования Конституции, — пробормотал судья Готбаум.
— Ну хорошо, — сказала Пеппер. — В таком случае нанесем удар от имени мусульманок, притворяющихся магазинными воришками. Я голосую за Пистера.
Когда судьи расходились, до Пеппер донесся рассчитанно звучный голос Сантамарии, говорившего Якоби: «Будем молиться о том, чтобы в ближайшие тридцать, скажем, лет нам никаких критически важных дел рассматривать не пришлось». Харо с чрезвычайно обиженным видом проследовал за Декланом в его кабинет.
В тот же вечер Деклан, обедавший с Пеппер в итальянском ресторане, сказал ей:
— Харо рвет и мечет по поводу расследования ФБР. «Громилы в сапогах», «штурмовики». Слушая его, можно подумать, что я возродил порядки Третьего рейха. По мне же, суд каким либеральным был, таким и остался.
— Я всегда подозревала в вас тайного фашиста, — ответила Пеппер, поддевая вилкой кусочек linguine alla vongole.[89] — Послушайте, если все так страдают, отмените расследование. Пусть все останется как есть, шеф.
— Я не могу этого сделать, — ответил Деклан. — Передача в газету сведений о предстоящем решении суда переходит все границы дозволенного. Тем более когда она производится кем-то из людей, работающих в самом суде. И кстати сказать, сделано это было для того, чтобы поставить в неприятное положение вас.
— Я же не прошу о защите, — ответила Пеппер. — Я девушка взрослая. У меня есть пистолет. И я умею им пользоваться.
— Речь идет не о вашей защите, — серьезно ответил он.
Пеппер отпила кьянти.
— А что касается неприятного положения, я о нем уже и забыла. По другую сторону стены унижения лежит свобода.
Деклан округлил глаза:
— Халиль Джебран или надпись на магнитике для холодильника?
По-настоящему — и с близкого расстояния — Пеппер смогла разглядеть стену унижения несколько дней спустя, когда в «Вашингтон пост», в колонке «Из надежных источников» появилось следующее:
Прямые контакты. Член Верховного суда Пеппер Картрайт и его председатель Хардвизер уютно отобедали тет-а-тет в «Силе прецедента». Как сообщает наш источник, судьи пришли к полному согласию по обсуждавшимся ими важным юридическим вопросам и несколько раз даже жали друг другу руки. Oyez, oyez! И та и другой в настоящее время переживают развод. Если дела об этих разводах предстанут перед высоким судом, мы можем ожидать голосования со счетом 2:0…
Через несколько часов на сотнях веб-сайтов и юридических блогов уже кишмя кишели рассуждения о том, можно ли ожидать от влюбленной парочки членов Верховного суда независимых суждений. Негодование, призывы к импичменту, оскорбление достоинства суда…
Под вечер в дверь кабинета Пеппер постучался Криспус.
— Я, конечно, помню, что попросил вас сказать председателю пару дружеских слов, — начал он. — Но, видит Бог…
— Ой, замолчите, — ответила Пеппер.
— Я сказал бы, — продолжал, усаживаясь в кресло, Криспус, — что выглядит он в последнее время намного спокойнее. И мятой уже не так пахнет. Примите мои поздравления. Вам удалось спасти истерзанную душу. Вы никогда не думали о карьере консультанта по решению личных проблем?
— Похоже, с ними я справляюсь лучше, чем с конституционными законами, — сказала Пеппер.
Криспус выпятил губы:
— Раз уж вы заговорили о законах…
— Давайте, давайте, — разрешила Пеппер.
— Ваше голосование по «Пистеру»? Если честно, судья Картрайт, создается впечатление, что вы лишились рассудка. Или он покинул вас по собственному почину?
— Точно так же проголосовали еще четверо судей.
— В этом и состояла основная причина? Большинство есть последнее прибежище негодяя. Ваш бедный дедушка-шериф, надо полагать, вертится по ночам с боку на бок. Хоть он еще и не лежит в гробу.
— Вы пришли сюда, чтобы начистить мне рыло?
— Какой изысканный словарь. Вам известны сочинения мистера Уильяма Шекспира?
— Меня назвали в честь одной из его героинь.
— Пеппер? Я что-то не припоминаю в каноне барда никаких Пеппер.
— Пердита. Ну-ка посмотрим, хорошо ли вы сами знаете Шекспира.
— «Зимняя сказка».
— Два очка. Очень неплохо.
— Я-то, собственно говоря, имел в виду Полония.[90]
— Позвольте догадаться. «Будь верен самому себе».[91] Ужас как оригинально.
— Боже, какие мы нынче запальчивые. Мы, случайно, не провели эту ночь на ложе из кактусов? А я-то полагал — любовь смягчает душу.
— При чем тут любовь? Мы просто пообедали вдвоем.
— Я попытался, о Злобная Ведьма Дикого Запада, прояснить для вас нечто такое, в чем вы и сами готовы себе признаться, но с чем, будучи законницей, никак не можете согласиться, а именно: принимая ваши сверхзаконные решения, вы стараетесь вести себя как член Верховного суда, вместо того чтобы руководствоваться присущим вам здравым смыслом. Вы были очень приличным судьей — в то время, когда стояли, расставив, подобно колоссу, ноги, посреди бескрайней бросовой земли юриспруденции. В «Шестом зале» ваши решения по крайней мере отличались отвагой.
Поднимаясь по красным кирпичным ступенькам к двери георгианского особняка, Пеппер ощущала себя приближающейся к судейскому месту. И поняла вдруг, что не делала этого уже очень давно. В последние шесть с чем-то лет любое сближение происходило в другом направлении — от тех или иных людей к ней.
Она нажала на кнопку звонка. Дверь растворилась с почти подозрительной быстротой. Дворецкий провел Пеппер в кабинет с темно-красными стенами и горящим камином. В любом вашингтонском особняке, стоившем потраченных на него денег, имеется своя Стена Самолюбования, однако та, которую Пеппер увидела здесь, производила впечатление по-настоящему сильное. На этой висели фотографии, запечатлевшие хозяина дома с… Пеппер пересчитала их… с восемью президентами, начиная с Эйзенхауэра. В большинстве своем фотографии были подписаны — именно подписаны, а не проштампованы факсимильным штемпелем. Несколько в стороне от них висел окруженный пустым пространством стены снимок молодого человека в военной форме. Он улыбался в объектив — в руках автомат, открывшиеся в улыбке зубы лихо сжимают сигару. Неужели это… нет, конечно, не он. Такую форму армия ввела относительно недавно. Зато на другой стене она обнаружила фотографию, на которой был снят уже точно он. Одетый также в военную форму, он стоял бок о бок с рослым мужчиной, большеносым, в кепи. Приглядевшись, Пеппер поняла, кто это — де Голль. И этот снимок тоже был подписан:«A G.C., avec les sentiments respectueux de son ami C. de G.»[92] И Пеппер вспомнила слышанные ею где-то разговоры о том, что во время войны он служил в стратегической разведке и сыграл — работая за линией фронта — немалую роль в подготовке вторжения в Нормандию.
— Узнали кого-нибудь? — спросил Грейдон Кленнденнинн, видимо уже простоявший некоторое время в проеме двери.
— Впечатляюще.
Старик улыбнулся:
— Так оно и задумано. Садитесь, садитесь. Чем могу быть полезен? Во время нашего телефонного разговора мне показалось, что вы несколько distrait.[93]
— Вы узнали это слово от вашего приятеля генерала де Голля?
— Нет, от моей французской гувернантки. Выпить не желаете? Я — до смерти, так что, даже если вам не хочется, проявите воспитанность и составьте старику компанию. Правда, я не уверен, что у меня найдется текила.
— Я буду пить то же, что вы.
— Хорошо. Два мартини, Джордж. И может быть, что-нибудь поклевать.
Дворецкий вернулся с двумя бокалами и какими-то штучками из горячего сыра.
