– Что мы должны сделать для улучшения жизни тех, кого ты, отец, назвал «основным элементом общества» – наших крестьян?
– Прежде всего, в стране не должно быть безземельных крестьян. Нужно ограничить наделы крупных землевладельцев и распределить земельные участки среди бедняков в соответствии с плотностью населения того или иного края страны, в зависимости от степени плодородия земли.
– Отец, что нам необходимо, чтобы поднять Турцию до уровня современных, передовых наций? Иностранный капитал? Обучение нашей молодежи в странах Европы или привлечение иностранных специалистов?
– Можно сказать, что мы ни в чем не нуждаемся. Нам не хватает только одного: трудолюбия!.. Если мы исследуем наши социальные беды, то не обнаружим более тяжкого недуга. И первое, что мы должны сделать, это избавиться от этого недуга. Надо привить нации трудолюбие. Достаток, счастье – право только тех, кто трудится.
– Отец, с кем и с чем связать нам наши надежды?
– Есть два Мустафы Кемаля. Один – это я, смертный Мус-стафа Кемалъ; другой тот, который как идеал живет в нации, представителем которой я являюсь. Хотя я и появлялся на общественной арене в момент, когда страна была в опасности, меня родила турецкая мать. Разве турецкие матери теперь не родят таких же Кемалей? Знайте, успех принадлежит нации, а не мне. И надежды надо возлагать на свои силы.
***
Погасли факелы. Все кругом померкло. Рыдания, которые двадцать лет назад сковали мое горло, которые застыли в моих глазах, разразились.
В то утро шеф отдавал чиновнику политической полиции следующий приказ:
– Чжан, я поручаю тебе очень важное дело. Смотри в оба! Для тебя это самое почетное задание за все время службы у нас. Конечно, если ты справишься.
Чжан, разглядывая носки своих поношенных ботинок, спросил застенчиво:
– А премию дадут, господин начальник?
– Конечно, если ты успешно справишься. Ты получишь три тысячи юаней. Прочисти свои уши и слушай меня хорошенько.
Начальник политической полиции все время что-то говорил, но Чжан ничего не понимал. В голове его вертелись три тысячи юаней. Три тысячи, как будто и большие деньги, но на базаре не очень-то разойдешься на них.
– Ты прошел обучение на курсах у специалистов американской секретной службы? – спросил шеф.
– Что? – откликнулся Чжан, голова которого все еще была забита тремя тысячами юаней.
– У американских специалистов, – повторил шеф.
– А-а-а, да, да… Я получил самые высокие отметки.
– Тогда я могу на тебя положиться. Чжан, слушай меня внимательно. Ты должен хорошо загримироваться. Наденешь на себя лохмотья. Будешь просить милостыню напротив большого розового здания, что на проспекте Чань Ань-цзе. Ты понял? С утра до вечера ты там.
– Я понимаю, шеф мой. Мне нетрудно облачиться нищим.
– Старайся выследить всех, кто посещает это большое здание. Каждый вечер я буду ждать доклада от тебя.
– Слушаюсь, шеф мой.
Чжан так искусно изменил свое лицо и одежду, что люди давно знавшие его, глянув на него, сказали бы: «Этот человек родился нищим». Во всем Китае не было лучшего нищего.
В первое утро, когда Чжан начал нищенствовать, передним прошел шеф и, бросив монетку, молвил:
– Поздравляю тебя, Чжан. Если бы я не знал, что это ты, ни за что не догадался бы.
В первый день работы Чжан еле успевал собирать и класть в карман монеты, которые ему бросали прохожие. У него почти не оставалось времени на выполнение своих полицейских обязанностей. Как, оказывается, много в этой бедной стране людей, отзывчивых на чужое горе! Он сел на перекрестке, поджав под себя ноги, и расстелил перед собой носовой платок. На платке моментально появились деньги.
Чжан удивился. Здесь, не сходя с места, он за три дня заработал больше, чем за месяц в полиции, гоняясь день и ночь по городу.
Как-то утром на второй неделе Чжан услышал над ухом свистящий голос:
– Чжан, ты до сих пор не представил ни одного доклада!
Нищий со страхом поднял голову:
– Ради всевышнего… Завтра вечером принесу… Милостивый господин, пожалейте… Я представлю доклад, шеф мой… Подайте немного несчастному, бедному, одинокому…
Люди вокруг, ничего не подозревая, бросали нищему милостыню. Шеф сказал:
– Жду доклада!
Чжан нищенствовал около месяца. Начиная работу, он не предполагал, что сумеет собрать такие большие деньги. К тому же без особого усилия. И главное, он был независимый и свободный. Хочет – работает, хочет – не работает. Он сразу принял решение и утром предстал перед шефом.
– Поскольку ты так запоздал, у тебя наверняка хорошие результаты?
– Да, – ответил Чжан, – вот мой рапорт, пожалуйста! Когда шеф прочитал бумагу, протянутую Чжаном, его желтоватое лицо сделалось белым, как рис. Чжан просил отставку.
– Ты с ума сошел, Чжан? Почему ты собираешься на пенсию? Плюешь на работу, где столько лет прослужил?
– Плюю, – ответил Чжан.
– Такой опытный, как ты…
– Пусть…
Шеф положил руку на плечо Чжана. Он пронизывающим взглядом, выработанным за долгие годы работы в политической полиции, посмотрел в глаза Чжану, словно собирался проникнуть в его тайное тайн.
– Чжан, тебе не удастся втереть мне очки, тут что-то не так…
Чжан с тревогой глядел на шефа. Затем достал из кармана тетрадку, где записывал каждый день сумму денег, которую собирал, и показал шефу:
– Я все деньги собрал благодаря вам, поэтому говорю с вами откровенно, – никому другому не сказал бы. Я вас прошу об этом не говорить никому из наших сотрудников.
Шеф с любовью посмотрел на Чжана и сказал:
– Помилуй, Чжан! Смотри и ты никому не проболтайся. Пусть эта тайна будет между нами. Я тоже собираюсь найти подходящий угол на одной из многолюдных улиц и сесть, как ты, с разложенным платком.
Тюрьма взволновалась, потрясающая новость ходила из камеры в камеру:
– Слышал, Ихсана Вазелина схватили?
– Эй, приятель, а кто такой этот Ихсан Вазелин?
– Вы, молодежь, его не знаете! Когда он процветал, вы еще сосунками были.
Ихсан Вазелин отсидел две недели в карантине, потом его перевели в камеру во втором отделении. Там, считалось, сидели привилегированные мошенники. Старые рецидивисты, его бывшие дружки, приветствовали Ихсана:
– Добро пожаловать, приятель!
Вскипятили чаек на очаге в камере. Ихсан Вазелин небрежно бросил на чайный поднос сотенную бумажку. Снова заварили чай.
И он начал рассказ о том, как его сцапали. Напротив Ихсана сидел Нури-бей, осужденный на восемь лет за злоупотребления по службе.
– Как все это получилось, Ихсан-бей? – спросил Нури.
– Честное слово, все, что я сейчас расскажу, вам покажется чепухой, вы не поверите ни одному моему слову. Я и сам не могу поверить. Уж кто-кто, а я-то воробей стреляный! Слава богу, мне уже пятьдесят, волосы давно поседели, но в такой переплет еще никогда не попадал! На этот раз я попался за то, что исполнял свой гражданский долг! Для родины старался!
Теперь, как вы знаете, я содержу кофейню. Однажды приходят ко мне двое из тайной полиции и говорят: «Пройдем с нами в управление». Старых полицейских я всех знал. Новичков, понятно, мне знать не довелось. Ну что ж, идти так идти. Я же не объелся горьких баклажанов, живот у меня не болит. Смотрю, в управлении сидит Добряк Хайдар… В мои времена он уже служил в тайной полиции, а сейчас стал старшим комиссаром… У него глаз слегка косит, и смотрит он вяло, поэтому его и прозвали Добряком. На самом же деле – Аллах свидетель – он горше перца.
– У тебя дело ко мне, братец? Ты приказал мне явиться! – спрашиваю я Добряка.
– Садись, пожалуйста, Ихсан! – ответил он и указал на стул. Я, понятно, сразу догадался, что керосином здесь не пахнет. Я знаю нрав Добряка. Если бы я не по важному делу нужен был ему, он зверем бы на меня набросился и оплеух надавал.
– Хайдар-бей, – говорю, – я порвал с прошлым окончательно. Зарок дал… Ты ведь знаешь, – повторяю, – после той большой добычи я со всеми полностью рассчитался и благодаря тебе завязал узлы. Старые счета погашены. И срок их истек. Что ты сейчас от меня хочешь?
Выслушал он меня и говорит:
– Старые счета погашены и быльем поросли. Сейчас нужда в тебе другая. Мы призвали тебя выполнить свой гражданский долг, для родины постараться.
Я про себя думаю: что это такое – долг перед родиной? Военная служба? Конечно! Что же, значит, меня вызвали для того, чтобы я отслужил в армии?
– Помилуй, братец, – говорю я, – готов целовать твои пятки, но я исполнил свой гражданский долг. На флоте отслужил шесть лет, день в день.
Когда я так сказал, Добряк Хайдар велел подать мне чашечку кофе, сигарой угостил. Тут я сообразил – они под видом долга перед родиной хотят что-то вытянуть у меня.
– Братец, – сказал я, – если ты имеешь что-то другое в виду, скажи открыто, пожалуйста, что могу – с удовольствием… Кофейня, считай, не моя – твоя…
