Никакой натуры на заводе нет, потому что завод, а тем более — актовый зал — серьезно, не хихоньки-хаханьки с голыми девками.
Художник рисовал либо по памяти, либо создавал абстрактный образ женщины.
Лёха не пожурил художника, и перевел взгляд на другую нарисованную женщину — на коленях, как собака.
Здесь художник не старался, возможно, что он — тот, кто нарисовал женщину с перекошенной, как Пизанская башня, талией.
Лёха видел Пизанскую башню на картинах, но она не произвела большого впечатления — напильник и то интереснее, чем башня, что падает.
Нет в Италии больше интересных мест, поэтому по-казывают падающее здание, похожее на водокачку.
Женщина на картинке стояла в позе собаки, груди её опять же безобразно свисали почти до пола, а лицо похоже на морду гиены.
Лёха присмотрелся — чернила те же, что и на нарисо-ванной с перекошенной талией, а это значит — один ху-дожник безобразник, передвижник и ухудшатель женщин.
Если взялся за рисование обнаженной женщины, то не уродуй её, без художников достаточно уродок на ули-цах.
Лёха послюнявил палец, провел по картинке, но слюна и палец рабочего человека не сотрут вековые чернила Советской шариковой ручки — искусство, пусть даже корявое — бессмертно.
«Может быть, другая картинка порадует новизной, свежестью и мастерством исполнителя?
Если я с утра до вечера даю стране план, то почему парни после работы на профсоюзном собрании не помога-ют мне, не дают план по нарисованным голым женщинам?
У меня нет таланта к рисованию голых женщин, по-этому я не рисую, но рассказываю так, что парни хохочут, будто им водку подожгли».
Другая картинка — русалка — обрадовала Лёху, словно новую спецовку получил.
Возможно, что русалку изображал бывший балтиец, хотя и не мастер рисования, но за три года службы на фло-те рука уверенно изображала русалок — даже Пикассо от-дыхает.
Рыбий хвост с тонко прорисованной чешуей красиво изгибался — так изгибается человек-змея на арене цирка на Ленинских Горах.
Спереди, под пупком русалки, небольшое темное — так художник наметил половой орган русалки, но без пош-лости нарисовал, а с любовью к животным и русалкам.
Груди русалки умеренно большие, но не безобраз-ные, не карикатурные.
Лёха мысленно осудил карикатуристов, которые хотя и хорошо рисуют, но в комиксах для смеха украшают женщин пивными бочками вместо грудей.
Волосы у русалки длинные, и это правильно, потому что не видел еще Лёха русалок с короткими волосами.
Короткие волосы — позор женщины, а русалку с ко-роткими волосами подводный царь задушил бы мощными руками, а затем проткнул бы трезубцем.
Личико у русалки миленькое, круглое, как у смазли-вых учетчиц, но никак не удлиненное, не киношное.
На правом плече русалки художник изобразил якорь, небольшой, но проработанный до малейшей черточки, словно русалка — не главная в картине, а она — фон для яко-ря.
Лёха усмехнулся, представил, как он живет с русал-кой, как она ползает по квартире, оставляет за собой мок-рые следы, а Лёха вытирает их тряпкой из «Ашана», слов-но полотер бесплатный.
«И кровать русалка намочит не по понятиям.
Нет, не нужна мне русалка в жены, не нужна!
Рабочий человек и простой женщиной счастлив, словно сметаны объелся.
Пусть с русалками живут богачи, у которых в доме огромный бассейн с рыбами и морской водой.
Для богача русалка — утеха, как медведь с цыганом.
Для рабочего человека русалка — обуза, женщина с ограниченными возможностями».
Лёха зажмурился, представил на миг себя с русалкой, ухмыльнулся и открыл глаза, словно заново родился в Пятнадцатой Московской городской больнице.
Следующая нарисованная женщина поразила Лёху до глубины души, остановила его дыхание — так струя из аэрозольного баллончика останавливает сердце астматика.
Почти обнаженная женщина на картинке, но не со-всем обнаженная, а как бы прикрытая прозрачной корот-кой юбкой, но все равно обнаженная смотрела со спинки кресла на Лёху без вызова, без робости, без подобостра-стия, но и без особой любви и преданности.
Женщина должна любить, но эта нарисованная не любила, чем принижала своё природное предназначение.
На голове — маленькая корона, значит — Принцесса.
Лёха осторожно провел пальцем по нарисованной фломастером короне — не выпуклая ли, не гравировка ли, как на подстаканнике?
Но корона не выпуклая, а мастерски нарисована вы-пуклой, будто художник только для того пошел на завод, а затем — на профсоюзное собрание, чтобы рисовать на спинках кресел девушек в выпуклых коронах.
Нарисованная стояла на мысочках, на ножках — пу-анты, с ленточками, как у первоклассницы.
Лёха ходил на балет, видел балерин, и не сомневался, что художник в порыве страсти и любви к искусству изоб-разил балерину.
Но рабочая кость не позволяла нарисовать одетую балерину, в пачке и майке, как пловчиху через индийский океан.
Рабочие парни одетых женщин на спинках кресел в актовом зале не рисуют, словно сняли с глаз шоры.
Художник умудрился — нарисовал на балерине (а что — балерина, так Лёха нашел еще одно доказательство — поднятые красиво над головой тонкие руки) легкую про-зрачную юбочку, похожую на ветер.
Лифчика на балерине нет, но маленькая, потому что балеринья, грудь смотрится не пошло, а вызывает легкую грусть, недоступность — так сосиська на витрине вызывает у голодного бродячего пса меланхолию.
Нарисованная девушка поразила Лёху, обрадовала, вызвала в нем бурю чувств, словно шел из шалмана и по-дрался с обезьянами.
Лёха крутанул головой, ударил себя ладонями по ко-ленкам, будто искал на коленках балерину:
«Надо же! Во как! И в юбке, и в пуантах, и в короне, а совсем голая пляшет! Даже п…да видна!»
Лёха вдруг обнаружил себя в пустом колодце, со страхом поднял глаза: Сергей Никифорович молча с уко-ром смотрел на него со сцены, будто сокол осуждает жир-ную мышь за воровство колосков с полей.
В зале подозрительная тишина — так тихо в цеху, ко-гда отключают электричество.
Все в зале повернули головы к Лёхе, рассматривали с интересом: одни с осуждением, другие — с одобрением.
Лёха понял, что, когда разглядывал нарисованную красавицу балерину, то произнес громко: «Надо же! Во как! И в юбке, и в пуантах, и в короне, а совсем голая пля-шет! Даже п…да видна!», поэтому в величайшем смуще-нии опустил голову и тихо сказал:
— Во как!
После трудового дня Лёха заглянул в шалман около платформы электрички на Новой.
Серёга, Колька и Митяй обещали подойти через час — у них дело — поехали в «Ашан» за дешевой водкой.
Лёха ждал, пил пиво средней цены и думал о том, что ручка у напильника треснула: либо новый напильник в хозчасти бери, либо эту ручку синей изолентой перемо-тать, как мумию.
— Как так? Вы думаете, что они не смогут, потому что — импотенты политические?
Вы, наверняка, знаете их подноготную? — к Лёхе по-дошел сильно выпивший мужчина в костюме, белой ру-башке, галстуке в горошек и бордовых штиблетах, как у Элвиса Пресли на Том Свете.
Под мышкой у мужчины рыжий кожаный портфель (Лёха видел подобные портфели в старинных кино), в ру-ках поднос, полусъеденный и полувыпитый, как пожилая невеста выпита другим.
— Опомнитесь! Как вы не примете новую реальность с Дягилевским балетом и Шопенгауэрским те-атром?
Срамота, помилуйте, братец, срамота! — мужчина смотрел в Лёху, разговаривал с ним, но, очевидно, прини-мал за другого, за своего приятеля спорщика из интелли-гентной среды, где мужчины девушек по попке не похло-пывают в рабочий полдень.
Лёха глядел на интеллигентов свысока: разве интел-лигент отработает смену и даст стране железяку, нужную в быту и на производстве конфет?
Интеллигент пьет кровь из рабочего класса и трудо-вого крестьянства, но пьет с умом, как пиявка, и называет своё кровопийство просвещением.
Интеллигент погрозил Лёхе пальцем, протер галсту-ком запотевшие, как окна в бане, очки:
— Ничего особенного о нём не знаю, словно у меня мозги вырвали с корнем.
Но как она решилась на подобное безрассудство, за-чем потеряла родовые корни и поставила себя на одну сту-пень с узницей из склепа?
Проклятый олень с золотыми рогами — сколько еще чужих бед он поднимет на рога и затопчет копытами, ве-личиной с дом?
Помяни моё слово, братец, всё сбудется, всё пойдет путём, но не тем путем, которым шел товарищ Ленин, а путем пойдет околоточным, таинственным, особым, вы-годным подлецам и особым людям с экстренными надоб-ностями.
Видел ли ты кабана в лесу, милейший?
— Кабана видел, секача! — Лёха влился в разговор мутной струей портвейна. — Кабан кабану рознь.
Кабана не только видел, но и подстрелил, как в очко попал.
