Даже непосвящённым с первого взгляда стало бы ясно, что и Кингхэм-Мэноре этой ночью взялись за дело не на шутку. Окна ярко светились, музыка гремела, и ещё с улицы было слышно шарканье ног дворецких, лакеев, шофёров, горничных, служанок, судомоек и, в чём я не сомневался, поваров, желавших хоть один раз в жизни отдохнуть от кухни. Короче говоря, в Кингхэм-Мзноре веселье было в полном разгаре.
Оргия происходила на первом этаже здания в зале с застеклёнными дверьми, распахнутыми настежь, и я остановился перед одной из них. Оркестр играл живую, заводную мелодию, и при других обстоятельствах мои ноги начали бы пританцовывать сами собой. Но сейчас у меня были дела поважнее танцев. Мне нужен был ключ от чёрного хода, и чем скорее, тем лучше.
Глядя на толпу, перемещавшуюся по залу, я пытался отыскать в ней Сеппингза, и в конце концов мне это удалось: он выделывал какие-то немыслимые кренделя и носился как угорелый. Я несколько раз окликнул его по имени, но он был слишком увлечён и ничего не видел и не слышал вокруг. Подождав, пока обезумевший дворецкий допляшет до двери, я привлёк к себе его внимание, ткнув пальцем под рёбра.
От неожиданности он подпрыгнул, отдавив своей партнёрше обе ноги сразу, и повернулся ко мне, гневно сверкая глазами. Однако, убедившись, что перед ним Бертрам, он сразу же остыл. На его лице появилось изумлённое выражение.
— Мистер Вустер!
Я не собирался вести с ним долгих разговоров.
— Не «мистер Вустер», а ключ от чёрного хода, — резко сказал я. — Мне нужен ключ от чёрного хода, Сеппингз.
Казалось, он не уловил мою мысль.
— Ключ от чёрного хода, сэр?
— Вот именно. Ключ от чёрного хода Бринкли-корта.
— Но ключ в Бринкли-корте, сэр.
Я раздражённо прищёлкнул языком.
— Мне не до смеха, мой добрый старый дворецкий, — сказал я. — Я проехал девять миль на полуразвалившейся швейной машинке не для того, чтобы выслушивать плоские шутки. Ключ лежит в кармане ваших брюк.
— Нет, сэр. Я отдал его мистеру Дживзу.
— Вы: что?!
— Да, сэр. Перед моим уходом мистер Дживз обратился ко мне с просьбой отдать ему ключ от чёрного хода, так как он собирался погулять вечером. Мы договорились, что он оставит ключ снаружи на оконном карнизе кухни.
У меня отвалилась нижняя челюсть. Я уставился на Сеппингза во все глаза. Руки у него не дрожали, взгляд был ясный. Он ничем не напоминал дворецкого, основательно заложившего за воротник.
— Вы хотите сказать, что всё это время ключ был у Дживза?
— Да, сэр.
Я не мог вымолвить ни слова. Вполне объяснимые чувства сдавили мне горло до такой степени, что у меня отнялся язык. Само собой, я был в растерянности и не понимал, почему так произошло, но одно я знал твёрдо: как только я проеду на своём дурацком драндулете девять миль до Бринкли-корта и окажусь на расстоянии полусогнутой руки от Дживза, я постараюсь не медля ни минуты выяснить, почему он вдруг решил подложить мне свинью. Зная о том, что в любую секунду может разрядить обстановку, Дживз заставил тётю Делию торчать на лужайке en desbabille, и, хуже того, он спокойно стоял и смотрел, как его молодой господин отправляется в никому не нужное восемнадцатимильное путешествие.
Мне никак не верилось, что Дживз на такое способен. Я бы ещё не удивился, если б так поступил его дядя Сирил, у которого было не всё в порядке с чувством юмора, но Дживз:
Я вскочил на велосипед, едва удержавшись от крика боли, когда натёртая часть моего тела прикоснулась к жёсткой коже седла, и отправился в обратный путь.
Помню, Дживз как-то сказал мне (забыл по какому поводу, возможно, ни с того ни с сего, как он часто делает, зная, что его словечки и хлёсткие выражения могут пригодиться мне в будущем), что в аду не сыщешь ярости такой, как в сердце девы оскорблённой. И до этого момента мне казалось, Дживз был абсолютно прав. Лично я никогда не оскорблял женщин, но Горилла Твистлтон как-то оскорбил одну свою тётю, наотрез отказавшись встретить её сына на вокзале Пэддингтон, угостить его ленчем и отправить в школу с вокзала Ватерлоо, после чего вышеупомянутая тётя не давала Горилле житья. Он поведал мне, что получил от неё не одно письмо, но их содержание отказался рассказать, заявив, что я всё равно ему не поверю. Кроме того, тётя прислала ему с дюжину гневных телеграмм и одну открытку с изображением памятника Павшим Воинам.
Так вот, как я уже говорил, до этого момента я не сомневался в том, что Дживз был прав. Хуже оскорблённых женщин нет ничего на свете, считал я. Оскорблённые женщины — в первую очередь, а все остальные — во вторую, таково было моё мнение.
Но сейчас мои взгляды резко переменились. Если хотите узнать насчёт ярости в аду, советую вам познакомиться с мужчиной, которого самым жульническим образом надули, заставив отправиться в долгое и никому не нужное путешествие на велосипеде ночью без фонаря.
Обратите внимание на слова «никому не нужное». Именно они ранили душу и, грубо говоря, наносили удар ниже пояса. Я имею в виду, если бы речь шла о том, что необходимо съездить за доктором, так как ребёнок умирает от крупа, или быстро смотаться в одно из заведений, потому что в доме закончились веселящие напитки, никто не бросился бы к велосипеду быстрее меня. Прозовите меня молодым Лохинваром, и вы не ошибётесь. Но пройти, так сказать, огонь, воду и медные трубы ради того, чтобы удовлетворить чьё-то болезненное чувство юмора: Вы меня простите, но это уже ни в какие ворота не лезет, и я не собирался этого терпеть ни за какие коврижки.
Поэтому, как вы сами понимаете, хотя Провидение, которое хранит всех добрых людей, надо мной сжалилось, и на обратном пути я не встретил ни козлов, ни слонов, к входной двери Бринкли-корта подкатил злой, хмурый и мстительный Бертрам. А когда я увидел, как мне навстречу спускается с крыльца чья-то тёмная фигура, я приготовился высказать всё, что было у меня на уме, душе и языке.
— Дживз! — произнёс я сквозь стиснутые зубы.
— Это я, Берти!
Голос, прозвучавший в моих ушах, почему-то напомнил мне сладкий сироп, и даже если б я не узнал Медлин Бассет, я, вне всяких сомнений, немедленно догадался бы, что вижу перед собой не того человека, с которым мне хотелось разобраться как можно скорее. Сами понимаете, фигура, стоявшая передо мной, была в твидовом платье и обратилась ко мне по имени, а Дживз, несмотря на все его недостатки, не носит юбок и не называет меня Берти.
Само собой, после ночной битвы с кожаным седлом мне меньше всего на свете хотелось видеть Медлин Бассет, но вежливость — прежде всего.
— Салют! — сказал я.
Наступило молчание, и я принялся осторожно массировать икры. Надеюсь, не надо объяснять, что я говорю о своих икрах.
— Вам удалось попасть в дом? — спросил я, подразумевая, что в противном случае она не смогла бы переодеться в твидовое платье.
— О, да. Примерно через четверть часа после того, как вы уехали, Дживз нашёл ключ от чёрного хода на карнизе кухонного окна.
— Ха!
— Что?
— Нет, ничего.
— Мне показалось, вы что-то сказали.
— Нет, нет, ничего.
И я действительно замолчал. Прямо-таки загадочная история, но каждый раз, когда мы оставались с девицей наедине, беседа у нас не клеилась, хоть убейся. Шептал ночной ветерок, но не Бассет. Чирикала птичка, но ни звука не слетало с уст Бертрама. Просто поразительно, до какой степени один вид этой особы лишал меня дара речи, да и она в моём присутствии вела себя так, словно язык проглотила. Похоже, наша совместная жизнь после свадьбы мало чем отличалась бы от двадцатилетнего заключения в монастыре монахов-траппистов.
— Вы случайно не видели Дживза? — спросил я, усилием воли поборов свою молчаливость.
— Он в столовой.
— В столовой?
— Прислуживает за столом. Подаёт яйца, бекон, шампанское: Что вы сказали?
Я ничего не сказал. Я хмыкнул. Они пировали и веселились, нимало не заботясь о том, что меня, быть может, в это время козлы тащили по пересечённой местности или слоны топтали ногами. Мысль об этом была мне невыносима. Должно быть, такая же ситуация сложилась перед Великой Французской революцией: высокомерные дворяне торчали по своим замкам и в ус себе не дули, а страдальцы скитались где попало, борясь с несчастьями, сыпавшимися на их головы.
Голос Бассет вторгся в мои мысли:
— Берти?
— Да?
Молчание.
— Да? — переспросил я.
Нет ответа.
Совсем как в телефонном разговоре, когда кричишь в трубку: «Да? Да?», не подозревая, что твой собеседник ушёл попить чайку, но забыл тебя об этом предупредить.
Минуты через полторы её всё-таки прорвало:
— Берти, мне надо вам что-то сказать.
— Что?
— Мне надо вам что-то сказать.
— Да, я понял. Я спросил: «Что?»
— О, а я думала, вы не слышали, что я сказала.
