А у подруги по нему уже поминки в полный рост. И под эту музыку сосед подругу к аморальным действиям склоняет. И подруга в общем–то склоняется.
Посмотрел он на такое безобразие, расстроился — и молча вышел вон. Опять в окно, по той же траектории. А поскольку нужный градус из него к тому моменту вышел, руку с парой ребер на этот раз он всё–таки сломал. Зато бутылку уберег, так мы его в обнимку с ней коллегам и вернули.
Десантник, что ж поделаешь…
Вот и надейся после этого на тихое дежурство. Укатали нас в ту смену так, что ни в сказке сказать, ни пером описать. До усрачки нас за сутки уработали.
Нет бы мужику с утра разбиться как положено.
Рассказывая свои скоропомощные истории, я никогда не вру. А местами даже и не привираю. Фонендоскопом клянусь. Зачем придумывать, раз так оно и было?
Так что с выдумками — это не ко мне. По части что–нибудь такое–этакое сочинить муж у меня большой специалист. Это у него профессиональное, он у нас писатель. Меня он тоже как–то раз придумал — до сих пор икается. Не стану, впрочем, уточнять кому.
Ну да не суть. В конце концов, мы все немного персонажи. Особенно по пьянке, что существенно.
Благоверный мой не исключение. Ага, вот именно, не одному ему о других сплошные пасквили рассказывать. Пусть на себе теперь попробует, каково оно.
А началась эта история с того, что к нам опять Филиппыч заходил, еще один любимый мужнин персонаж. У Дайнеки все друзья рано или поздно персонажами становятся.
Филиппыч в жизни — светлый человек. Одна только беда: без спиртного в гости не приходит. Поэтому когда я на работу опаздываю и вместо «здрасте» за минералку в холодильнике хватаюсь, начальство понимающе кивает: а–а, опять Филиппыч заходил! И даже санкции ко мне не применяет.
Вот и на этот раз он три литровых упаковки винища приволок. А поскольку человек он тоже творческий, с фантазией, приспичило ему в процесс вульгарного алкоголизма романтики немного привнести:
— А пойдем с вином на крышу, — говорит, — типа как закатом любоваться!
Уговорил, пошли. Потащил он нас не просто на крышу, а на башенку–ротонду, на этой самой крыше торчащую. Забрались мы туда. И вправду — красота: осень, самый центр города, закат, фонари внизу уютно загораются. Мы, на граждан глядя свысока, благонравно так винишко попиваем, стихи почитываем, беседы философские беседуем. Самая что ни на есть романтика кромешная…
А когда три литра мы приговорили, вниз за добавкой дружно собрались.
Ну а внутри–то башенки темно. Лестница деревянная, типа винтовой, метра три высотой, потом площадочка с перилами — и еще пролет метра в три, а то и пять. Конструкция трухлявая; Филиппыч спереди идет, дорогу обозначает, за ним я ощупью сползаю, а муж мой драгоценный процессию замыкает.
Кто ж знал, что тут ему захочется наглядно показать, что по части, так сказать, повышенной летучести и чрезвычайной после этого живучести иные литераторы тем же десантникам ничем не уступают!
И не надо врать, что он, мол, не нарочно.
Мы еще до середины первого марша не спустились, как вдруг сзади что–то хрустнуло, огонек мимо нас пролетел — и на площадку снизу с жутким грохотом обрушился.
Я с перепугу:
— Что это?!! — кричу.
А дражайший мой спокойно:
— Это я. Я тут на перила, понимаешь, е*нулся! — писатель отвечает.
После чего удовлетворенно затягивается, и, не выпуская сигарету изо рта, вместе с перилами продолжает прерванный полет, сшибая по пути оставшиеся деревянные конструкции.
Только на полу чердака остановился, на сей раз окончательно. Мы с остатков лестницы кое–как сползли и давай к нему:
— Руки–ноги чувствуешь?
— Чувствую.
— Ну так вставай!
— Не встану.
— Почему?
— Не могу.
— Почему не можешь?!
— Потому. Потому что я беретик где–то потерял. А какой же я писатель без беретика?!
У них, у творческих, всё не как у людей…
Пришлось искать. Обшарили весь чердак. Нашли кепочку кожаную — не то, говорит. Сняли шапочку вязаную со спящего бомжа — шапочкой побрезговал. С третьего захода отыскали беретик, на голову надеже русской словесности нацепили — и домой страдальца повели. А он охает и морщится. Оно и понятно: мужским–то естеством да с трехметровой высоты да верхом–то на перила — мало не покажется.
Дома уложила я дражайшего в постель, а у него сомнения возникли по части мужской состоятельности. И то: я такие травмы на работе не раз видала, после них обычно только несостоятельность оставалась.
Вот муж мой и засомневался. И решил свои способности проверить, меня особо не спросясь. Лично мне довольно скоро стало ясно, что ничего такого важного ненаглядный мой себе не зашиб. Потом пришлось признать, что ему этот полет только на пользу пошел. А к утру мы уже в равном положении оказались: я как будто и сама на те перила с высоты, извините, е*нулась…
Ну, в том смысле, что, простите, приземлилась.
Всем бы мужикам так падать, бабоньки.
Рожденный падать скакать не может
Ну да падать я сама по молодости лет неоднократно падала. Что характерно — иногда так даже с удовольствием. Правда, в основном по делу. То есть по работе.
Нет, конечно, не по основной.
Это сейчас каскадер — профессия серьезная и местами даже уважаемая. А в тридевятом царстве, тридесятом государстве не было у нас такой профессии вообще. В том смысле, что официально не было.
Каскадеры–то, конечно, были. Как правило — отдельные энтузиасты, которые сами себе трюки придумывали, сами их готовили и исполняли. И всё это — в свободное от основной работы время.
При одной такой каскадерской команде я в те времена подвизалась, так сказать, нештатным доктором. Тоже в перерывах между дежурствами. Ну и кое–что из трюков выполняла, если в кадре требовалась женщина. Простенькое что–нибудь такое: могла на заднем плане в постановочной драке поучаствовать, с лестницы а ля Бельмондо в «Чудовище» скатиться, на ходу из машины в машину перелезть, из под колес под визг покрышек выпрыгнуть…
Но тут случилось чудо. Решили всё–таки тогдашние чиновники оформить эту странную профессию официально. То есть в Госреестре прописать.
А раз так, каждый, кто на этот профессиональный статус претендовал, обязан был перед высокой столичной комиссией все свои умения продемонстрировать, подать товар лицом. Вот народ и кинулся со страшной силой тренироваться — автомобильные трюки, рукопашные бои, верховая езда. А под шумок решили и меня поучить высокому искусству вольтижировки — вдруг пригодится!
Лошадей я всю жизнь любила. Но издалека. А тут закинули меня в манеже на спину жеребцу по кличке Кагор, привязали к передней луке седла веревочку и объяснили, что моя задача — встать на конскую спину, за эту самую веревочку придерживаясь. На всем конском скаку, что характерно. Тренер в центре манежа, шамберьером щелк — алле оп! — поехали.
Кагор сначала шажком, потом всё быстрее по кругу чешет. Я из стремян вылезла, раскорякой у него на крупе примостилась и торчу, пардон, в позе орла, вцепившись в веревочку изо всех сил. Тренер орет: «Выпрямляйся! Выпрямляйся, мать твою!!!» А у меня от страха ноги свело. А Кагор скорость набирает и набирает…
Всё же я зажмурилась и встала. Всё бы хорошо, но ведь и эта чертова копытная скотина тоже стала! На всем скаку. Как вкопанная.
Кагор стоймя, но я–то по инерции двигаюсь вперед! То есть через конскую голову — и намакияженной физиономией в опилки. По большой дуге, с воздушными кульбитами и переворотами. Очевидцы после признавали, что на камеру захочешь так — не сделаешь. А сделаешь — так после этакого «трюка» костей не соберешь.
А я — нормально. Ну, если не совсем, то в первом приближении. Подняли меня, почистили, конфеткой угостили. Фиг с тобой, говорят. Уж больно забавно смотреть, как ты враскоряку галопируешь. Но давай–ка мы тебя лучше научим на ходу с лошади спрыгивать и обратно запрыгивать.
Это вообще проще всего считается. Манеж с опилками пружинит, поэтому прыгаешь, держась за седло, вперед по ходу лошади, а тебя обратно как на батуте закидывает.
Ладно. Затащили меня опять Кагору на спину, кнутом щелк — алле оп! — понеслись. То есть это жеребец понесся. А я спрыгнула, как учили. А эту копытную тварь на полном скаку в сторону шатнуло. Такое впечатление, что в оправдание своей кликухи гадский жеребец с утра пораньше подло накагорился…
И пролетела я у него аккурат под брюхом, только копыто по волосам чиркнуло. Ну и как положено, по уже устоявшейся традиции — мордой в опилки. Лежу и пошевелиться боюсь. Может, мне уже полбашки снесло: встану — и отвалится. И тишина в манеже мертвая.
Народ на цыпочках подошел, смотрит — а я качественно зарылась. Откопали, трясут: скажи хоть что–нибудь! Хотела я от души выматериться, а изо рта вместо слов — фонтан опилок.
