— Улавливай мух, да поскорее! И лучше более, чем менее, — одобрил идею Поплавок. — Быстро! Понял?
Но Умудренский, делая вид, что спешит, уже взбирался в гору.
На душе у него было радостно: не придется сидеть с удочкой в руке и ударять лицом в грязь. Охоту за рыбой Умудренский считал монополией малолетних бездельников и скучающих ответработников. Находясь в промежуточной стадии, о «с удовольствием взялся за оперативное задание, где, как ему казалось, он сможет сверкнуть талантом.
— Дам сейчас мальчишкам в деревне по двугривенному, — рассуждал Умудренский, — и тысяча отборнейших мух обеспечена! А я буду тем временем попивать холодное молочко в тени яблонь.
Тропинка шла через поле. Вдали краснели крыши Горелова. Где-то вверху, казалось в самой стратосфере, пели жаворонки. Столько красоты было в этом полевом приволье, что даже хладная душа Умудренского умилилась.
«Плохо же мы знаем природу, — думал он. — Сидишь в городе, занимаешься сложными проблемами, а природу как-то не замечаешь… А вот ведь какая красота кругом… Эх!.. Ух!.. Ах!..»
Если бы Умудренский обладал феноменальной памятью, то он обошелся бы без междометий. Он просто вспомнил бы частенько мелькающие в субботних номерах газет «Уголки фенолога».
— Вот это да! — восторгается обычно наивный читатель после прочтения очередного «угла». — Вот это отобразил!
«…Роями вьются пчелы и насекомые в расцветших вершинах лип. Желтый пламень махровых цветов зажигается утренним лучом на кудрявых макушках деревьев. И зноем пышет нежный аромат, и жужжат пчелы, словно мед закипает в зелени листвы, позолоченной цветочными венчиками и бледными крылышками прицветников»[1].
Или еще забористей:
«…Залихватским росчерком речистого голоска только один зяблик может так молодецки поставить восклицательный удалой знак, заключительный аккорд в конце своей нежнозвучной песенки. А его супруга дивит орнитологов несравненным изяществом и уютом оригинального гнезда-полушария. Само превосходство над гнездами других птиц, пожалуй, объясняется именно тем, что строительством занимается не он, а только она — радетельная клуша-наседка» [2].
…По мере приближения к селу мысли Умудренского приобретали все более практическое направление. Куда обратиться прежде всего? Первым строением оказалась свиноферма.
«Мухи обожают грязь, — рассуждал он, — следовательно, надо прежде всего зайти сюда. Свинья не выдаст — она любит грязь еще больше, чем насекомое…»
На ферме охотника за мухами встретил пушистый старичок. Седой пух покрывал ею голову и щеки. Из ушей, похожие на струйки пара, вились седые пряди.
— Комиссия или просто так? — осведомился старичок.
— Я, собственно, потребитель, — сказал Умудренский. — Мне бы мух. Улавливаете мою мысль? — и он даже пожужжал немного для пущей ясности.
— Или вы того, — весело сказал старичок, щелкнув себя по кадыку, — или вы этого, — он покрутил пальцами перед лбом.
— Могу дыхнуть, — мрачно ответил Умудренский. — Кроме варенца, сегодня ничего не пил. Просто для некоторых опытов научного характера… нужны мухи.
— У нас ферма, извиняюсь, не мушиная, а свиная, — вдруг рассердился старик. — И мух в свинарниках нету. Потому чистота — залог здоровья… А здоровая свинья — колхозу чистый доход. Понял, мил-человек? Ступай отсюда подобру-поздорову!
— Уловил вашу мысль, — печально сказал Умудренский и, грустно взглянув на чистенькие свинарники, пошел прочь.
«Хитрый дед наверняка принял меня за ревизора-инкогнито, — решил Умудренский. — Свинья — чистоплюй! Хо-хо? Так я и поверил!»
Искатель мух принадлежал к тому числу скептиков, которые с большей охотой верят в грязь, чем в чистоту. Их мало таких, сомневающихся во всем, но они еще есть. Глядя на солнце, они видят на нем только пятна, потому что смотрят сквозь закопченные стекла предубеждения. Такие люди примечают временный деревянный забор, но не хотят увидеть за ним стройку гигантского размаха и чудесной красоты.
Умудренский готов был поклясться самым для него дорогим, что от него умышленно прячут грязь в колхозе и утаивают желанных мух.
— Неужели есть такие деревни? — вслух размышлял Умудренский. — Впрочем, где-то читал я об этом. Не то Дедоевского, не то Пальцева произведение… Нет, меня не обманешь. Надо зайти в избу, завести деловой разговор и сразу предложить денег. А то на фермах, наверное, много народу, и каждый боится заработать при свидетелях частным образом… несколько рублей.
В первом же доме — он сразу активно не понравился Умудренскому своим подозрительно аккуратным видом и свежей крышей — старичок с мальчонкой, чистившие картошку, очень удивились незнакомцу.
— Здравствуйте — произнес Умудренский таким задушевным тоном, каким обычно разговаривал с начальниками, и быстро обшарил глазами стены. Лицо его сразу померкло: никаких признаков существования мух в комнате не было.
Ответив на приветствие, старичок и мальчик вопросительно посмотрели на незваного гостя.
Умудренский почувствовал себя неуютно.
«С чего начать? — засомневался он. — Так сразу вроде неудобно…»
— Митек, — сказал хозяин дома, не сводя глаз с Умудренского, — вон Прохор Калинкин идет, кликни его.
— Дедушка Прохор! — зазвенел мальчуган, выскакивая на улицу. — Дедушка Прохор! К нам подозрительный дяденька зашел!
— Вы ошибаетесь, я совершенно не подозрительный… — начал было Умудренский, но в избу уже вошел легонький старик в полувоенном кителе. Мощная борода, точно охапка свежих стружек, лежала на его груди. Взгляд у бородача был такой воинственный, что искатель мух сразу же полез в карман за документами. Удостоверение сотрудника Облкожпромсоюза удовлетворило Прохора Калинкина.
— А что же ты, батюшка, не объяснил, зачем зашел-то? — спросил смущенно хозяин дома. — По сторонам смотришь, словно икону ищешь, глаза странные…
— Это я мух высматривал, — смутился Умудренский. — Меня послали их купить очень крупные люди.
— Мух? — не веря ушам своим, переспросил Калинкин.
— Опыты на них ставить будут! Строго секретно!
— Эх ты, «облкож» да еще «пром», — рассмеялся Калинкин. — Нешто муха скотина, что ее в хозяйстве иметь надо? От нее микроб и сплошная эпидемия.
Калинкин говорил, бурно жестикулируя. Все знаки препинания он ставил пальцем в воздухе.
— Мы эту живность ликвидировали еще в четвертой пятилетке! — и Прохор Калинкин поставил в воздухе восклицательный знак.
— Ну-ну, — фыркнул хозяин дома, — это ты уж, Прохор, хватил. Можно еще и у нас мух достать.
Калинкин задумался на мгновение и поставил в воздухе пальцем вопросительный знак. Потом пошелестел бородой и объявил:
— Верно! Можно! Трындычиха, вот кто вам нужен! Впрочем, я тоже в том направлении двигаюсь, так что могу проводить.
— А далеко она живет, ваша Трындычиха? — спросил Умудренский, когда они вышли из дома и под ребячьи крики «Мухолов, мухолов!» зашагали по улице.
— Во-первых, она не наша, а сама по себе, единоличница, — сказал дед Прохор, аккуратно расставляя в воздухе запятые. — Выгнали ее из колхоза два года назад. Баба дошлая. Она за копейку любое безобразие совершить может. За медный пятак — и этак и так. А уж полтину — дугой спину… А ведь дело-то не в гроше, а в душе. Душа подороже гроша. Так я говорю?
— Ого, кого я бачу! Сдается, то старый знакомый, Умудренский! — сказал чей-то бас. — Каким ветром?
Умудренский увидел оператора Благушу. Рядом с ним стояла какая-то девушка.
— Здравствуйте, — прижав руку к сердцу, ответил Умудренский.
— А я, Прохор Матвеевич, умираю от нетерпения, — сказал Благуша. — Музей старого быта надо снимать. Мы с Надей шукали вас по всему селу.
— Я вот с гражданином занят был, — усмехнулся Калинкин. — У него дело большой важности — мух ловит. Для нужд промкооперации.
— Да я, собственно… — забормотал Умудренский. — Да я ничего… Промкооперация для меня самое дорогое…
— Вот оно, виднеется уже, Трындычихино гнездо, — махнул рукой Прохор Матвеевич, — трухлявый дом:, в конце улицы стоит… На одних проводах держится! Если бы не электрический шнур, так бы под землю и ушел!.. Этот дом приезжие часто с нашим колхозным музеем старого быта путают.
— Благодарю за хорошее отношение, — торопливо сказал Умудренский, — это для меня самое дорогое…
И фигура мухолова, похожая издали на контрабас, зашагала по улице.
— Деликатного обхождения человек, — сказал Прохор Матвеевич. — Уж доподлинно: такой мухи не обидит.
— У нас в Виннице говорят: «В потихонях чорт сидит», — откликнулся Благуша.
Прохор Матвеевич, Надя и Мартын неторопливо шли по дороге.
