В 80-х годах в Англии насчитывалось 150 корреспондентов, вхожих в лобби и, соответственно, пользовавшихся привилегией общения с депутатами обеих палат и членами кабинета. Разумеется, им разрешалось далеко не все. В частности, они не имели права садиться на обитые кожей скамьи в палате общин и предавать огласке все, что удавалось подслушать или увидеть, например, как один депутат ударил другого.
Вы спросите: «А кто определил, что можно, а что нельзя делать? Кто ввел все эти ограничения?» Ответ: сами парламентские корреспонденты!
В качестве платы за доступ к министрам и членам парламента они подвергли себя удивительной по сути и замысловатой по форме самоцензуре.
Ежедневно на Даунинг-стрит, 10 пресс-секретарь премьер-министра проводил брифинг для вхожих в лобби, а еженедельно аналогичные брифинги устраивали в парламенте лидер палаты общин и лидер оппозиции. Разумеется, с условием, что полученная информация будет использована «без ссылок на источники».
По признанию самих парламентских корреспондентов, в обмен на добровольную самоцензуру они получили уникальную возможность детально знакомиться с планами правительства и их обоснованиями. Профессиональные политики буквально обожали систему лобби, поскольку могли, ничем не рискуя, допускать утечку любой устаревшей чепухи, которая, как правило, заглатывалась целиком и без остатка. Получая информацию конфиденциально, газетчики были искренне убеждены в ее абсолютной правдивости.
Как показывает ретроспективный анализ, лобби – лишь единичный пример методов борьбы британского истэблишмента с опасными критиканами и инакомыслящими: блестящее решение проблемы – задушить их в собственных объятиях.
Лобби, безусловно, отучило парламентских корреспондентов от активного поиска материалов, поскольку единственное, что для этого требовалось, – сидеть в баре «У Энни» и ждать очередной утечки от великих мира сего.
И наконец, несколько слов об утечках, как таковых. Из-за отсутствия открытого доступа к информации, она просачивалась в Уайтхолле изо всех дыр. Иного способа заставить «колеса крутиться» просто не существовало.
Но, с другой стороны, все единодушны в том, что утечка – это «недостойный ход», «нечестная игра», «запрещенный удар» и тому подобное. Ведь политическая сдержанность в Уайтхолле ценится превыше всего. Даже выше надежности. А точнее говоря, сдержанность можно считать главным показателем надежности!
В случае обнаружения очередной утечки Уайтхолл буквально содрогается от негодующих воплей и премьер-министр немедленно создает комиссию по расследованию. Хотя результаты таких расследований крайне редко становятся достоянием гласности – ведь чаще всего источником утечек является сам Номер Десять – эвфемизм, – а в области бюджетной политики – Номер Одиннадцать – еще один эвфемизм – резиденция министерства финансов. – Ред.)
30 марта
Сегодня в конце дня я встретился с Уолтером Фаулером, как и было условлено, в баре «У Энни» и в ходе беседы «проговорился» о своем намерении положить конец незаконной практике слежки за согражданами.
Уолтер был настроен скептически. Он отметил благородство моих побуждений, однако выразил сомнение, что мне удастся претворить их в жизнь. Недоверие лишь укрепило мою решимость бороться до конца. «Со временем мы доберемся и до министерства внутренних дел», – пообещал я. А затем поинтересовался, представляет ли это интерес для серьезной прессы. (В том, что представляет, я, конечно, не сомневался, но журналисты – особенно парламентские корреспонденты – обожают, когда их просят высказать свое мнение.)
– Пожалуй, – подтвердил Уолтер. – Можно будет сделать достаточно громкую статью: «МИНИСТР БОРЕТСЯ ПРОТИВ СЛЕЖКИ ЗА СОГРАЖДАНАМИ!» Да, в этом что-то есть.
Он шумно выдохнул и залпом осушил кружку пива. Я спросил, где ее поместят. «Скорее всего, в разделе внутренней хроники», – последовал ответ. Я был слегка разочарован.
– Не на первой полосе?
– М-м… – с сомнением протянул он, – вот если бы мы могли пустить ее под заголовком «МИНИСТР РАЗОБЛАЧАЕТ!…»
Я категорически отмел этот вариант.
– Ну а откуда в таком случае ко мне попала информация? – недоуменно пожал плечами Уолтер. – Полагаю, было бы попросту нелепо ссылаться на «официальные источники» или на «представителя правительства»?
– Верно, – согласился я.
Несколько минут мы молча перебирали в уме варианты.
– Может, «источники, близкие к МАДу»? – предположил Уолтер.
– Не годится, – отверг я. – Все тут же поймут, что вы узнали это от меня. Послушайте, а вам не подойдет что-нибудь вроде «В Вестминстере ходят слухи…»?
– Слабовато. – Уолтер покачал головой и снова с шумом выдохнул. Как старый аккордеон.
Затем своими пухлыми, словно сардельки, пальцами с черной каймой под ногтями вытащил из громадного кармана чудовищных размеров трубку и набил ее дешевым табаком.
– Ну а если просто «из неофициальных источников»? – предложил я, раньше чем меня окутали первые клубы удушливого дыма.
– Не пройдет. Нельзя же пользоваться ими трижды в течение одной недели, – отозвался Уолтер и с видимым удовольствием принялся отравлять никотином «мозговой центр» Лондона.
Действительно, на этой неделе он уже дважды ссылался на «неофициальные источники», я это заметил.
– Кабинет течет, как дырявое решето, вы не находите, Уолтер?
Он кивнул и подсыпал табаку в темное жерло своей трубки.
– Да… а кстати, не приписать ли это «видному представителю решета»? – Поймав мой взгляд, он тут же поправился: – Э-э… кабинета.
Я многозначительно промолчал. Тогда он, как бы размышляя вслух, заметил:
– В принципе вас, конечно, можно было бы сделать «информированным источником»…
Действительно, а почему бы нет? Неплохая мысль. Ведь я вот уже несколько недель не был информированным источником.
– Отлично, Уолтер! Считайте меня информированным источником.
Уолтер неожиданно захихикал.
– Ладно, но вообще-то это очень смешно.
– Что? – не понял я.
– Называть «информированным источником» человека, чьим постоянным заместителем является сэр Хамфри Эплби.
Он ощерил в ухмылке свои желтые зубы. Я не стал улыбаться в ответ – просто показал зубы и все.
31 марта
Сегодня в Лондон приехала Энни, и я ей рассказал, что мы находились под негласным наблюдением. Честно говоря, я ожидал вспышки гнева. К моему удивлению, она отнеслась к новости довольно спокойно, чтобы не сказать – равнодушно.
Я начал говорить о чудовищном произволе, допущенном по отношению к нам.
– Каждое слово по телефону, каждая фраза друг другу – все, буквально все записывалось на пленку, прослушивалось, вносилось в досье… Это же унизительно!
– Да, конечно, – задумчиво произнесла она. – В том, что кому-то из МИ-5 стало известно, насколько скучна и однообразна наша жизнь, есть действительно что-то унизительное.
– Что?…
– Теперь все будут знать… вернее, уже знают: дома ты говоришь то же, что и на работе, – о валовом национальном продукте, о необходимости субсидировать государственный сектор, о повестке предстоящей партийной конференции…
Я объяснил ей, что имел в виду совсем другое. Сам факт подслушивания наших семейных разговоров.
– Вот как? Я об этом и не подумала… «Ключи от машины у тебя?…» – «Нет, я думала, они у тебя…» – «Да нет же, я отдал их тебе…» О господи, это точно приведет к падению правительства!
Я начал сердиться.
– Энни, ты слишком легкомысленно к этому относишься.
– Ты так считаешь?
– Неужели тебе до сих пор не ясно? Они вторглись в нашу личную жизнь! Ведь они… они, возможно, прослушивали наши разговоры… даже в постели!
– Ну и что из этого? – спросила она с притворным удивлением. – У тебя что, храп шифрованный?
Кажется, она на что-то намекает. Не далее, как на прошлой неделе она уже поставила меня в неловкое положение своим интервью какому-то женскому журналу. На вопрос, не сотрясается ли мир, когда она ложится со мной в постель, Энни ответила: «Нет, и даже кровать не сотрясается».
По-моему, это начало семейной кампании против меня.
Я не ошибся, так как ровно через минуту она сказала:
– Послушай, Джим, скоро пасха. Почему бы нам не устроить себе небольшие каникулы… Денька на два-три? Помнишь, как бывало?
Вначале подумал, что вряд ли смогу, а потом: «Почему бы и нет?» И не нашел против этого довода никаких возражений. В конце концов, государственным деятелям тоже нужно отдыхать!
– Давай съездим в Кингсбери-даун, – предложила она.
– Отлично! Где это?
Она с удивлением посмотрела на меня.
