Доктор кончил свои учёные, пересыпанные латынью пояснения и снова с любопытством посмотрел на пациента, что-то припоминая. Потом покачал головой и спросил:
– Вы приехали из Омска? Из какого полка?
– Я думаю, господин Ванек, что мне никакие полоскания не помогут, – с горечью сказал Швейк, – у меня, кажется, воспаление пивных трубок. Я знал в нашем девяносто первом полку одного фельдфебеля, некоего Ванека из Кралуп, он был аптекарем, и точь-в-точь, как вы, господин доктор!
– Ну, так я и знал, что это Швейк, – сказал быстро доктор, оглядываясь на пациентов, лежавших на койках. – Ну да, конечно, это вы. Кто ещё тут с вами?
– Позволю себе сказать, господин фельдфебель, что со мною также вольноопределяющийся Марек, – объяснил Швейк, а Ванек, нахмурив лоб, зашептал:
– Не называйте меня фельдфебелем, не говорите никому, что я был аптекарем. Здесь я доктор. Марек убежал к русским возле Дубна, меня забрали на другой день вместе с батальоном и с гейтманом Лукашем.
– Так господин обер-лейтенант Лукаш тоже здесь? – радостно воскликнул Швейк.
– Господин гетман Лукаш тоже здесь! – подтвердил Ванек, снимая халат, и Швейк хорошо заметил, что он был одет в форму врача.
Доктор поймал его удивлённый взгляд и небрежно проронил:
– Я пойду с вами к вольноопределяющемуся, мне надо из вашего эшелона составлять роты для работы на складах. Идите туда, там можно поворовать. Я скажу Мареку, чтобы он объявил себя медиком. Тут нужен будет второй доктор, меня одного недостаточно. Да кроме того, тут много частной практики, – разъяснил он, выходя за двери. – К тому же Марек знает по-латыни, я его научу специальным выражениям, и никто не догадается, что он не доктор. Ну, пойдём скорей к нему.
Через некоторое время они сидели в углу барака в стороне от других, на коленях у Марека лежал блокнот, и он записывал все те выражения, которые диктовал Ванек:
– Опухоли мазать йодом, скипидаром, глицерином. Скипидар, масло и нашатырь образуют вместе мазь линиментум волатили. Все болезни, которые ты не сможешь определить, называются инфлуэнцией. Нормальная температура до тридцати семи градусов, высшая – сорок два, после чего пациент умирает. Ревматизм лечат маслом, масло также действует и при запоре. Расстройство желудка по-русски называется понос, по-латыни энтеритис. При расстройстве даётся висмут. В венерических болезнях немного разбираешься? – спросил он его, – Может быть, тебя что-нибудь спросит местный доктор, ну да он дурак. Я тебе дам «Руководство воинского фельдшера», и необходимых знаний тебе будет достаточно. Приходи ко мне вечером. У меня есть водка, разведённый спирт.
Через двадцать четыре часа после своего прибытия они были одеты в старую, оставленную русскими солдатами форму, рубашки и брюки, в которых была масса вшей и гнид; они уже знали, что принадлежат к 208-й рабочей роте; у каждого на спине красовался этот номер, а под ним ещё личный номер каждого. У Марека в кармане лежало удостоверение о том, что он является младшим доктором в больнице военнопленных и имеет право свободного передвижения в районе Витебска. Горжин успел уже узнать, что в еврейском квартале есть одна улица, где в одной лавочке пленные продают краденые вещи и тут же могут их пропить. Ознакомившись с положением, пискун делился своими планами:
– Когда ты будешь доктором, то признаешь меня больным, и я буду шить. В городе колоссальное количество проституток, которыми пользуются русские офицеры, я уже их обежал и буду для них кое-что шить. Одна из них обещала меня устроить у адъютанта, да не думаю, чтобы он платил хорошо.
А вечером при свете свечки Марек старался вызубрить по книге «Руководство воинского фельдшера» советы, как оказывать первую помощь и как лечить людей, причём он проявил опасение относительно своего права с такими знаниями решать вопросы о жизни и здоровье людей. Швейк старался его ободрить:
– Я вот тоже пойду грузить сахар, а сам его никогда не грузил. В медицине многое общеизвестно, много вреда ты там принести не можешь, а тот, кто захочет умереть, умрёт и без медицинской помощи.
Однако это мало утешало Марека. Всю ночь даже и во сне он охал и ахал. Ему снилось, будто настаёт день последнего суда, по небу летают ангелы в униформе и трубят тревогу. Вот земля открывается, из гробов встают скелеты и собираются огромными толпами перед божьим престолом, и Бог говорит Мареку: «Эти вот, направо, умерли естественной смертью, рядом стоят убитые на фабриках во время работы; вон те умерли во время операций, а вон те, которых больше всего, – погибли во время войны. Да, а вот об этих что-то я ничего не знаю. Эй, вы, кто вас послал на этот свет?» – вскричал Бог. И Марек увидел, как из толпы выделился чудовищный скелет и голосом Швейка сказал: «Вольноопределяющийся девяносто первого полка Марек».
После этих слов все скелеты подняли свои руки и, щёлкая зубами, стали приближаться к Мареку. Марек протянул руки, чтобы защититься, закричал, и в этот момент над ним раздался приятный голос Швейка:
– Но-но, не опрокинь мне чай. Ну, так мы уже идём на работу. Выпей, пока он горячий; посмотри-ка, как ты вспотел!
На дворе складов их ожидал генерал Гавриил Михайлович Чередников со своим штабом фельдфебелей, распоряжавшихся работами, и снова обратился к ним с речью. Он говорил, что от усердия пленных, от их совести и заботливости зависит победа русской армии, чем они должны гордиться; тот, кто бы отверг эту честь помогать русской армии, во-первых, прежде всего получит по двадцати пяти горячих, во-вторых, будет расстрелян, и, в-третьих, что даже и для пленного солдата позорно, – будет повешен.
Под страшным впечатлением этой угрозы пленные вошли в склады, где хранилось богатство русской армии.
Я думаю, что всеобщее нарушение правила о неприкосновенности военного имущества объясняется тем, что люди на войне видели, как это имущество уничтожается, не принося никому ни пользы, ни удовольствия. Все, что солдаты брали в руки, все предназначалось к уничтожению, при котором люди вдобавок ещё мучились и страдали. Отсюда появилось стремление уничтожать это богатство, извлекая при этом максимум личного удовольствия. Все знали, что государство относится к этому товару-материалу безразлично, что оно стремится к его уничтожению, поэтому было абсолютно безразлично, изорвёт ли солдат свои сапоги на позиции, или сожжёт их на костре в тылу; будет ли сахар брошен куда-нибудь в реку, или его польют керосином и зажгут, или кто-либо возьмёт его себе, продаст, напьётся, поспит с женщиной и таким образом испытает маленькое удовольствие.
Способность красть – это врождённое свойство людей; люди крадут все, что возможно. В поле воруют хлеб, в лесу – лес, в банке – деньги. Ещё ни разу не случилось, чтобы кассир был пойман в поле ночью в тот момент, когда он уносит сноп, точно так же не уличали никогда дровосека в фальшивых записях в книгах. Большинство людей честны только потому, что им не представлялась возможность испытать свою честность и не было тех сумм, которые можно было бы безнаказанно украсть. Человек всегда зависит от различных условий, и ничто так быстро не меняется, как человеческая мораль, которая через каждый километр иная. В Младой Болеславе солдат считал бы бесчестным украсть коробку спичек; но через двадцать часов он же, когда поезд проходил мимо Пардубице, украл почтовую посылку с детским бельём, которую затем выбросил из окна.
А поэтому я думаю: воровали во время войны и после войны. Кроме того, падение нравов объяснялось тем, что всегда приятнее вещь, предназначенную к уничтожению, украсть для себя, чем позволить украсть её другому.
Работа на складе, которую должны были исполнять Швейк, Горжин и пискун, была не сложна: к складам подходил поезд, содержимое его складывали в отдельные пакгаузы, после чего вагоны нагружали вновь уже определённым количеством того или другого материала и поезд уходил на фронт.
Таким образом, все, что привозилось на эти склады, предназначалось к уничтожению, и уже в первый день партия, грузившая сахар, не сочла за грех прорезать мешок и набить карманы сахаром. То же самое делала и партия, грузившая консервы, складывавшая бельё и т. п. Вечером в бараках начался настоящий торг, а те, кто был поотважнее, направились с наворованными рубашками в еврейский квартал.
Аппетит разыгрывался. У евреев в погребах кроме скверного вина и ужасной водки было спрятано и пиво, крепкое, чёрное, хорошее пиво, Бог знает как сваренное. За рубашку давали бутылку такого пива. Поэтому те, кто хотел прожить хотя бы один день богато, должен был воровать рубашки и кальсоны целыми дюжинами. Вообще воровали взапуски.
Патриотические речи генерала Чередникова способствовали этому, как пламя пожару. Подозрительный капитан Бойков завёл просмотры у дверей склада, при которых старый фельдфебель ощупывал каждого, и если он находил что-либо, то бил украденным по носу. Одно время казалось, что этот способ проверки честности освежит пленных и предупредит катастрофу.
