Фотограф вытащил готовую карточку и показал Маш-Касему:
– Гляди! Вот что такое настоящая фотография.
Но мы не дали Маш-Касему полюбоваться снимком, тотчас выхватили его, и Лейли с карточкой в руках побежала к отцу:
– Папенька, посмотрите, какая красивая фотография!
Дядюшка, держа снимок перед глазами, продолжал подозрительно разглядывать самого фотографа. Тем временем Маш-Касем опять что-то ему шепнул. Фотограф тоже подошел ближе к нашей семейной группе, поклонился дядюшке и сказал:
– Если позволите, я сфотографирую и вас тоже.
– Нет, благодарю, – сдавленным голосом отвечал дядюшка. – Не нужно.
– Вы только разрешите. Душа просит сфотографировать благородного господина на память. Понравится вам фото – отпечатаю столько карточек, сколько пожелаете, а не понравится – пусть остается у меня.
Несколько мгновений дядюшка молчал, но ему не удавалось скрыть свое беспокойство, и наконец он раздраженно выкрикнул:
– А для чего вам меня снимать?! Кто это вам поручил?
Фотограф удивленно воззрился на него:
– Зачем сердиться, ага? Я хотел вам службу сослужить.
Дядюшка, перестав сдерживаться, взревел:
– Тысяча моих фотографий уже есть в досье!!! Прочь отсюда, и скажи своим хозяевам, что, даже если они сделают еще сто снимков, им не удастся взять меня живым!
Тут он резко откинул полу своей абы, выхватил из кобуры браунинг и опять завопил срывающимся от гнева голосом:
– Шесть пуль предназначено тебе и твоим пособникам, а последнюю я сохраню для себя…
Бедняга фотограф, выпучив глаза, несколько секунд не мог оторвать взгляда от пистолета, а затем вдруг бросился бежать. На бегу схватив в охапку треногу с аппаратом, он с такой быстротой выскочил из сада, что мы только рты разинули.
Пораженные, мы уставились на дядюшку. Тот убрал пистолет в кобуру. На лбу у него выступили крупные капли пота. Шатаясь, он доковылял до каменной скамьи и без чувств свалился на нее. В отличие от меня, Лейли и младшие дети ничего не поняли из дядюшкиных речей.
Маш-Касем, растирая руки дядюшки, чтобы привести его в себя, приговаривал:
– Долгих тебе лет! Сохрани тебя господь, защитник ты наш, – ты ведь словно пятеро святых! Ну и задал ты им жару! Как аукнется – так и откликнется… Пусть теперь докладывает своим подлым хозяевам!
Я скорей побежал домой и сказал отцу, что дядюшке дурно. Отец поспешил к нему:
– Что случилось, ага? Что здесь произошло?
Вместо дядюшки ему ответил Маш-Касем:
– Эти негодяи заслали сюда лазутчика, чтобы заполучить фото хозяина… Но ага бросился на него, словно лев! Чуть брюхо ему не прострелил! И поделом!
Отец с притворным участием принялся успокаивать дядюшку и негромко сказал:
– Возьмите себя в руки, есть вести, что письмо уже получено.
Маш-Касем помог дядюшке вернуться в дом, а я поплелся за отцом, еще более растерянный, чем всегда.
Гостей на ужине у дяди Полковника оказалось немного. Кроме моих отца с матерью, дядюшки Наполеона и детей, там были еще Асадолла-мирза и Шамсали-мирза. Попозже явился Дустали-хан и сообщил, что Азиз ос-Салтане не придет – из-за болезни Гамар.
Сначала разговор вертелся вокруг возвращения Шапура, то бишь Пури. Шамсали-мирза заявил:
– Теперь, когда Пури-хан благополучно возвращается, Полковнику надо за дело браться – пора хлопотать о свадьбе.
– Да я об этом только и мечтаю, – ответил Полковник. – Вы не представляете, до чего нас довела вся эта кутерьма, что мы пережили, пока не пришло его письмо…
Дядюшка Наполеон хранил угрюмое молчание. Я посмотрел на Лейли, повесившую голову, потом бросил отчаянный и умоляющий взгляд на Асадолла-мирзу. Тот прикинулся, будто он не в курсе дела:
– А у вас есть кто-нибудь на примете для сына?
– Да разве ты не знаешь, Асадолла? – в свою очередь спросил дядя Полковник.
– Моменто, откуда мне знать! К тому же я не думаю, что так просто найти жену солдату, который только что демобилизовался, – ведь у него еще ни настоящей профессии, ни службы нет.
– Ну что ты чепуху городишь?! Тебе бы только шутить… Для Пури с его высшим образованием в любое министерство двери открыты! Мальчик больше пятнадцати лет учился, получил диплом – да мои приятели в государственных учреждениях его с руками оторвут. Парень ведь просто гений!
– Да, это у него на лице написано, – со смехом сказал Асадолла-мирза. – Но все-таки, кого вы держите на примете?
Дядя Полковник, окинув Лейли отеческим взглядом, отвечал:
– Браки двоюродных заключаются на небесах!
Асадолла-мирза наморщил лоб:
– Моменто, моменто, я решительно возражаю. Лейли-джан всего-то лет четырнадцать, ей надо еще образование закончить.
Прежде чем дядя Полковник успел ответить, вмешался Дустали-хан:
– Хотел бы я знать, а великий пророк Мухаммад, когда женился, – закончил образование или нет…[27] Уж для девушки это и вовсе не имеет значения.
Асадолла-мирза вдруг вскипел:
– А ты бы, Дустали…
Но тут, видно, в голову ему пришла какая-то мысль, которая заставила его прервать начатую фразу. Немного помолчав, он другим тоном сказал:
– Вы читали в газетах – похоже, что немцы опять потопили несколько кораблей союзников.
Дустали-хан никогда всерьез не следил за политикой, но, чтобы позлить Асадолла-мирзу, тут же заявил:
– Да пусть хоть сто кораблей потопят – все равно англичане их победят. В первую мировую войну немцы до самого Парижа дошли, а потом вверх тормашками полетели.
Асадолла-мирза сказал, повысив голос:
– Не знаю, с чего это ты стал таким сторонником англичан? Как будто тебе за это деньги платят…
Я невольно взглянул на дядюшку Наполеона и по его окаменевшему лицу понял, о чем он в этот момент подумал.
Дустали-хан, деланно усмехнувшись, возразил ему:
– Берут же другие деньги у немцев – почему бы мне не брать у англичан?
Асадолла-мирза поглядел в мою сторону, глаза его лукаво блеснули. Он поднял стакан с вином:
– Ну и бери себе! Ведь за консультацию берешь, кабы не твоя светлая голова – с кем бы Черчиллю посоветоваться!
Дустали не успел ему ответить: в коридоре раздался грохот, крик, дверь распахнулась, и в гостиную с воплем ворвалась запыхавшаяся Гамар:
– Папа Дустали, спасите! Маменька хочет меня убить!
Все вскочили. Дустали-хан подбежал к Гамар:
– Что ты глупости болтаешь, дочка? Где мама?
– Да вон она – за мною гонится…
В дверях появилась Азиз ос-Салтане, клокочущая яростью, словно огнедышащая гора, и заорала:
– Навязалась ты на мою голову, подлянка, состарила меня раньше времени!…
Дядюшка Наполеон, выпрямившись во весь рост, попытался урезонить ее:
– Тише, тише, ханум, что за крик?…
Но Азиз ос-Салтане, не обращая внимания на его протесты, зычно кричала:
– А ну пошла отсюда, иди сейчас же домой, пока я тебе башку не проломила!
Гамар же, спрятавшись за спиной Дустали, вопила:
– Не пойду-у, я вас бою-у-у-сь!
– Ах, не пойдешь?! Ну подожди!…
Азиз ос-Салтане огляделась, схватила трость, покоящуюся на пучке розог, и замахнулась:
– Пошла отсюда!
На лице дядюшки Наполеона отразилось раздражение, он преградил ей дорогу:
– Ханум, положите трость на место!
Тут вмешался Асадолла-мирза:
– Моменто, ханум, это невинное дитя…
– Помолчите! – оборвал его дядюшка.
– Вы-то, ага, не знаете, какая у меня беда, – сдавленным голосом проговорила Азиз ос-Салтане.
– Я сказал, положите палку!
Суровый тон дядюшки подействовал, Азиз ос-Салтане опустила трость. Когда дядюшка увидел, что она немного успокоилась, он повернулся к Гамар:
– А теперь, доченька, возвращайся вместе с матерью домой!
Но придурковатая толстуха дрожащим голосом возразила:
– Нет, нет, я туда не пойду, ни за что не пойду…
– А я говорю – иди, отправляйся с матерью домой. В семье ослушаться старших – самый большой грех.
– Не пойду, не пойду…
Терпение дядюшки иссякло, и он яростно взревел:
– Кому сказано – домой! Домой!…
От его грозного крика в комнате воцарилось мертвое молчание. Гамар, остолбенев, несколько мгновений смотрела на дядюшку, а потом разразилась слезами и, рыдая выговорила:
– Не пойду я туда, маменька хотят моего ребеночка убить… – И она положила руку себе на живот. – Вот этого ребёночка… А я его люблю, я ему распашонку свяжу!
– Что?… Ребенок… распашонка… Какой ребенок?…
После внезапного признания Гамар и этого возгласа дядюшки Наполеона все на несколько мгновений замерли. Тишину нарушали только всхлипывания Гамар. Потом Азиз ос-Салтане вдруг ударила себя по голове и хриплым шепотом взмолилась:
– Господи, пошли ты мне смерть, чтобы не терпеть этого позора!
Дядюшка повернулся к ней:
– Так значит вы… вы этих англичан…
