Голоса
Оказывается, мир может быть длинным и узким, с матерчатыми стенами по бокам.
В таком мире небо сделано из некрашеного дерева и нависает прямо над головой. Поэтому тут довольно тесно – не так, как в кровати под одеялом, но все-таки, и мы с трудом помещаемся на гладком полу. Наташка обычно пролезает вперед, как положено хозяйке, а мы с Валеркой на четвереньках ползем за ней, стараясь не зацепиться за чью-то ногу.
Кроме нас, в этом мире живут одни только голоса.
– Ну, теперь за именинницу! Изабелла Ивановна, дорогая вы наша, будьте здоровы!..
Это дядя Валя. Он работает токарем на судоремонтном заводе и может сделать все из ничего, как говорит папа. Я несколько раз пытался себе представить, как это происходит, и понял, что дядя Валя – волшебник.
– У нас в Середине Буде маслят не очень много, зато подберезовиков и подосиновиков – сколько унесешь! Вот будет лето, может, я опять соберусь.
Это дедушка. Рассказывает про свою родину – село Середина Буда в глухих Брянских лесах.
– Да, так после войны я в первый раз поехал туда в пятьдесят втором. Взял неделю отпуска, остановился у Вани. И вот на третий день будит меня ночью сосед Арсений: помоги, жене плохо! Я бегом туда, а его жена и правда еле жива: глаза закрыты, лицо красное, руки дрожат, как при гипертоническом кризе. Я его спрашиваю, какие у нее болезни, он говорит, никаких, мол, одно только давление, но это разве болезнь? Значит, и в самом деле криз, а у меня ни препаратов, ни инструментов, и двадцать километров до ближайшего врача. Лекарства какие-то у тебя есть, спрашиваю. Есть, как не быть, говорит, и приносит коробочку. Я открываю, а там довоенная зеленка, шприц и бутылочка с прозрачной жидкостью. Ладно, говорю, иди на кухню, положи шприц в кастрюлю, залей водой и прокипяти. Он уходит, я открываю бутылочку, нюхаю – водка! Проходит пять минут, он приходит со шприцем, а жене его уже совсем плохо, лежит без сознания. Что тут делать?.. Беру я шприц, набираю два кубика водки, нахожу локтевую вену и медленно ввожу всю дозу. Хозяин как это увидел, весь побледнел, бутылочку со стола схватил и остаток, грамм сто, залпом выпил. Прошло минут десять, я шприц прокипятил, вернулся в комнату, смотрю – а хозяйка сидит на кровати, лицо у нее уже не красное, а, скорее, бледное и даже веселое какое-то, и говорит хозяину: «Ты эт-т-то зач-ч-чем меня напои-и-и-и-ил?» А хозяин, тоже очень повеселевший, отвечает, мол, это не я, это доктор, он тебе такой укол сделал, но ты не волнуйся, он тебе сейчас тем же путем закуску дошлет…
Грохот над головой.
– Холодец!..
– О-о-о-о-о-о-о-о!..
Стук тарелок, звон вилок – и тишина. Несколько секунд ничего не слышно, кроме сопения, пережевывания и глотания.
– А «Пищевик» таки выиграл у ОДО, кто бы мог подумать! Боюсь, что теперь они уже точно в следующем году пойдут назад в класс «Б»…
Это дядя Игорь, Валеркин папа. Он болеет за футбол и иногда ходит на стадион в парк Шевченко.
– Да, так когда я служил в Чите, там было такое грандиозное дело о сейсмоустойчивости, о нем даже по радио говорили – может, слыхали…
Это дядя Вася. Он майор стройбата и ходит на работу в армию. Взрослые почти всегда говорят о непонятном.
Мы ложимся на спины и слушаем.
Рыжие половицы под нами составляют прочную основу нашего мироздания.
– Тогда в Забайкалье почти везде уровень сейсмоустойчивости был «семь», и строить надо было соответственно. Так где-то в министерстве кто-то незаметно переделал «семь» на «девять», что повышает расход стройматериалов на семьдесят процентов. Материалы стали выделять под «девять», а строить продолжили под «семь» – все гениальное просто! Пока сообразили, что к чему, прошло года два, не меньше, и когда из Москвы наконец прислали комиссию с проверкой, перерасход составил триста миллионов! Естественно, в старых рублях, но все равно – цифра. Бросились искать, как и где, а никаких концов: те уволились, эти умерли, а основной подозреваемый во время командировки в Чехословакию спрятался в американском посольстве. Все это происходило уже при Хрущеве, поэтому всего только и посадили двух штабистов за преступную халатность, и тем дело кончилось. Но самое интересное не это. Через месяц после того, как уехала комиссия, произошло такое землетрясение, что уровень сейсмоустойчивости на самом деле пришлось поменять с «семи» на «девять». После чего штабисты подали в Верховный суд апелляцию, и их оправдали!..
Снова грохот, еще сильнее прежнего.
– Татар-бюрак!..
– У-у-у-у-у-у-у!..
Стук тарелок, звон вилок – и опять тишина. Несколько секунд ничего не слышно, кроме сопения, пережевывания и глотания.
– А вы знаете, что если проползти под всем столом в другую комнату, то оттуда есть ход в подвал, а потом – в катакомбы? – спрашивает Валерка.
Мы проползаем немного вперед и останавливаемся, упершись в гладкую матерчатую стену.
– Я дальше не полезу, – говорит Наташка. – А вдруг там и правда подвал?
Жар от печки, которая стоит в этом конце комнаты, чувствуется даже сквозь плотную ткань, и мы устраиваемся рядом, сворачиваемся калачиком и закрываем глаза.
Голоса тут же окружают нас со всех сторон.
– Белла, что ты стесняешься? Положи детям красную икру, а то они скоро забудут, как она выглядит…
Это дядя Маноля, Наташкин дедушка. Он работает кондитером в «Лондонском» – лучшем одесском ресторане. Может быть, поэтому дядя Маноля большой, высокий и широкий.
– А мне что, жалко? Пусть кушают. Я всегда думала, что икра – это хорошо для сердца, но теперь вижу, что и для памяти…
Это тетя Белла. Дядя Маноля – ее муж, а Наташка и Валерка – внуки, но бабушкой ее пока еще никто не называет.
– Вот вы смеетесь, а когда в сорок втором румыны делали облавы на мужчин, нам было не так смешно. Маноля только пришел на работу, а тут как раз началась облава на бульваре. Так он спрятался в кладовке и послал официантку домой сказать, где он. Я как за это узнала, взяла свое самое большое платье, шляпу, босоножки и лифчик, быстро побежала в «Лондонский» и таки нашла Манолю в кладовке. Правда, не в обычной, а в рыбной, и он хоть и сильно волновался, но все равно сидел и кушал бутерброд с лососем. Значит, он увидел меня, докушал бутерброд, переоделся, подождал, пока стемнеет, потихоньку вышел с ресторана, спокойно перешел через Сабанеев мост и почти уже пришел домой, так на углу Торговой и Херсонской к нему прицепился какой-то пьяный румын! Ему так понравились Манолины формы, что он шел за ним два квартала, повторял: «Фрумусете, фрумусете» – по-румынски «красавица» – и совал деньги. Бедный Маноля еле убежал от него через проходной двор на Нежинской, но когда наконец добрался домой и переоделся, из его – то есть моего – лифчика выпали сто лей!.. Неплохие для того времени деньги, на которые можно было купить кило сахара…
– А я предлагаю выпить за папу с мамой, царство им небесное…
Это бабушка. Ее папа и мама, дедушка Ваня и бабушка Маруся, умерли, когда мы были маленькими, и я их почти не помню.
– Да, Людя, за папу с мамой.
Это тетя Эмма. Дедушка Ваня и бабушка Маруся были папой и мамой не только бабушки, но и тети Эммы с тетей Беллой – они все сестры.
Снова грохот, такой сильный, что мы бросаемся на пол и закрываем глаза.
– Петя, Петя, господи, что с тобой?! Что ты так разволновался?! Игорь, Вася, поднимите его из салата!
– А-а-а-а-а-а-а!..
Грохот стульев, шум ног, сопение, шуршание и топтание.
– Смотрите, там что-то написано! – вдруг говорит Наташка.
Мы смотрим: правда, прямо над нашими головами на досках видны какие-то буквы.
Из нас троих читать умею пока только я.
– Г… р… гр… о… гро… – складываю я буквы.
– Что? Ну, что там? – торопит меня Валерка.
– Гро… м… Гром! – наконец выдыхаю я.
– Гром? – удивляется Наташка. – А дальше?
– Т… у… ту… – продолжаю я. – Ч… а… ча… Туча! Гром! Туча!
– Ай! – кричит Наташка. – Мама! Мама!
И хватается за ближайшую к ней ногу.
– Это что тут такое? – появляется под столом голова дяди Вали.
– Тут… вот… написано! – выкрикивает Наташка.
– И что же тут написано? – спрашивает голова.
– Гром! Туча! Туча! Гром! – кричит мы наперебой.
– Сейчас посмотрим, – говорит голова, и появившаяся рядом с нами рука щелкает зажигалкой. – Так… Гром, значит… Гром… ко… Ту… Сту… чать… «Громко стучать» – вот что здесь написано! Это дедушка Ваня, когда входную дверь менял, из старой двери стол сделал, за пару лет перед войной. Я это помню, я тогда в детский сад ходил, вот как вы сейчас…
И голова исчезает, подмигнув на прощание.
– А ты – «гром»! – говорит мне Валерка. – Читать научись!
И мы снова устраиваемся рядом с печкой.
– Вы представляете, у нас вчера опять выключили свет! Хорошо, что у мамы есть керосиновая лампа еще с войны.
Это тетя Эльза, мама Наташки. Тетя Эльза – бухгалтер и считает в уме быстрее, чем моя мама, которая преподает высшую математику.
