Как-то случилось, приболел Орел. Вместо ведра коньяку полтора набили. Вот и призадумался.
— Дай-ка, — говорит, — Маша, таблетку от головной боли.
— Все тебе подай-поднеси, а сам? Как жареный петушок клюнул, живо к жене причалил.
— Ну, заладила, — поморщился Орел, — сам возьму. Это не мешки кидать.
— Ты — такой бугаина, две прими.
А он не жадный, всю упаковку разом жахнул, лег на диван, заснул богатырским сном. Что собственно бедной женщине надо? Уж не до ласки. Одно присутствие важно. Да хоть и ласки. Почему я его пои, корми, а все соки на сторону уходят? Подумала сгоряча и, как женщина честная, тут же себя поправила. Уж этого счастья у нее как грязи. По горло. Лучшее достается. Посидела, подумала, еще посидела и стала Орла потихоньку, незаметно для себя, будить. А сама наряды тем временем примеряет.
— Безобразие, что ни надену, все полнит. Даже костюм Евы.
Растолкала Орла, придвинулась всеми прелестями, а он, как баран на новые ворота, уставился и сопит.
— Вася, я тебя не узнаю.
— Я сам себя не узнаю. Что-то я сегодня не в форме. Актированный день. Давай в театр сходим.
И уснул.
Но ни назавтра, ни на послезавтра ситуация не изменилась. Будто подменили Васю. Был диким, стал мужиком домашним. Вместе с котом вечера проводит на диване, все больше они становятся похожи друг на друга, как две половинки одного кирпича: полнеют, жирком покрываются, лоснятся.
Мыши появились. Откуда только в панельном доме, да еще на третьем этаже? Жизнь научит селедку чистить с хвоста. Раньше газеты писали, чтобы хлеб беречь. Укоряли детей, которые булки вместо мяча пинали. Передовые дворники устанавливали ведра на лестничных площадках для черствяка. Теперь этого нет, новая экономическая ситуация. Самим бы хватило. Вот и придвинулись грызуны поближе к человеку. Норовят вырвать изо рта.
Маша, поначалу радовавшаяся, что получилось кота от улицы отвадить, скоро приуныла. Вдвойне запечалилась, затосковала, что мужа вывела из строя. Сама же и превратила в инвалида. Не пьет, благо, теперь коньяк пароходами не везут, по общежитию не шастает, но и родную жену не трогает. Вот что значит, вместо таблеток от головной боли кошачьи таблетки хватануть, да лошадиную дозу.
Были мы две половинки, — думала. — Муженек вышел из строя, надо его менять.
Но это только так говорится. Ни на кого своего Васечку не сменяет. Жалеет, любит, виноватой себя чувствует, как та кошка, которая чует, чье мясо съела. Да где теперь мужика найдешь? Новые русские бизнесом занимаются, им не до женска полу, остальные в стрессе.
Тем временем по городу сокращение штатов прокатилось, так что Вася и Маша безработными оказались. Как быть? Семью кормить надо. Старший сынок, Петя, в армии, ему посылки слать, а девочки-близняшки тоже затрат требуют, да еще каких!
Люди надоумили. Купите, — говорят, — дом в Нагаево, частный. Хозяйство заведите: свинушку, кур. Будет как дача посреди города. Да с баней! Идея хорошая, а где денег взять? Не очень-то разбежишься. Правда, дома те нагаевские, откровенно говоря, по цене собачьей будки идут. Разъезжается народ: кто на материк, кто в каменные дома переходит. Очередники есть, инвалиды там, вдовы, в частные дома не хотят идти, ждут благоустроенные, вот и упали цены.
Были у Маши кое-какие колечки с камушками на черный день. Изумруды, агаты. Продала новым русским, выкрутились. Пошла их семейная ферма. Яйца куры несут — сразу облегчение. Кроликов завели. Для них корм можно бесплатно наготовить, на сопках веток нарубить. Естественно, хряка откармливают. Теплица от старых хозяев досталась. Втянулись постепенно. Маша уж представить не может, как это вставать, идти в контору к надоевшим рожам, два раза на дню гонять чаи, вести никому не нужные разговоры, перемывая друг другу косточки и получать гарантированные небольшие грошики.
Звери — они честнее людей. Хотят есть — просят, а поедят — ласкаются. Жалко тоже, когда последняя фаза настает, когда надо превратить их в шашлык и колбасу.
— Нет проблем, Маша, — говорит Вася. — Сразу видно, не крестьянских ты корней барышня. У крестьянина все это уживается в душе, одной рукой ласкаем, другой голову рубим. А кто нервный, соседа зовет. Я вот Борьку, — кивнул на хряка, — порешить не смогу. Он как сын. Свиньи — они умные, как люди. И болезни одни. И печень одна, и сердце схожее. Я, Маша, в свое время книги читал, знаю. Это теперь не до чтения.
Маша тоже слыхала, что современная медицина так далеко продвинулась, что человеку поросячью печень пересадили. То ли в Японии, то ли в Австралии. И через это дело запала ей мысль, как свою ошибку исправить, Орла на крыло поднять. Тут как раз рекламная кампания началась, уши прожужжали пищевыми добавками — для кур, для коров, свиней. Между прочим, того телевизионного поросяку, который на добавках, как на дрожжах вымахал, тоже Борькой звали. Так и порошок назван. Купила она это средство, стала хряку давать. Потом коту дала лизнуть. В сметану натолкала. Никакого эффекта.
Что ж, не судьба. Поплакала тихонько. Не стать двум половинкам одним кирпичом. И вдруг кота из дому как ветром сдуло. Через неделю подваливает — ободранный, синяк под глазом, второе ухо окровавленное. Орет, есть просит, аж трясется от нетерпения. Она как набросится, давай полового гангстера обнимать-целовать, бедный не знает, как вырваться. А когти применить не решается.
В тот же день Маша подмешала Борькину добавку в борщ и скормила мужу. Он ее поднял рано, в пять утра:
— Ты что, понимаешь, спать сюда пришла, что ли? Я тебе не муж, что ли? Ну-ка, ближе придвигайся! Дыши глубже!
— Муж, — прошептала Маша и залилась счастливыми слезами.
Орел вернул свой статус. Снова его взяли в престижную бригаду, в частное транспортное агентство, погрузо-разгрузочные работы и доставка с охраной. Когда возвращается из рейса, общежитие лихорадит. Надеваются лучшие наряды. Имя Васи горное эхо разносит по ближайшим сопкам.
Маша не в претензии. Ей достается лучшая часть неуемного биополя мужа. Правда, он чуть ее не поколотил, когда услышал произнесенное во сне: «Борька ты, Борька!»
Мы были как две половинки кирпича, — часто размышляла теперь Маша. — Я чуть его не погубила, а теперь что-то неладно с женской половинкой, она нуждается в замене. Будем искать. И подыскивала, на ком женить Васю. Но это она так, не всерьез.
А хряк погиб от случайной пули во время бандитской разборки. Мир его праху.
Ведется скрытое видеонаблюдение.
Табличка в рентгенкабинете
У Евгении уж восемь лет как живет комнатный лимон. Во все стороны ветви растопырил, глянцевые листочки распустил — красавец, хоть на выставку. Любуется на него женщина, ласковыми словами называет: «Идол ты мой, потаскун зеленый. Змей! Тьфу, чтоб не сглазить».
Как-то устроилась в их контору новенькая, Маша, зазвала Женю в гости.
В семь вечера Женя позвонила: еду, мол. Час проходит, нет ее. Опять звонок: потеряла салфетку, на которой был адрес. Записала на новой салфетке. Спустя час опять звонит: у тебя какой номер дома? А я ищу 80. В итоге в гости приехала лишь в 4 утра. Но что поделать, если 1 апреля. Вроде как сама себя разыграла. Только смеяться некому.
Поспали они — хозяйка с гостьей — пару часиков и стали чай с лимоном пить. И не с каким-то привозным из Турции, а со своим, домашним. Стоит в кадочке небольшое деревце. Неказисто с виду, а ветки от плодов гнутся. Срезает Маша один, аромат на всю квартиру растекается, аж зло берет. Хотела Женя в ее наглую физиономию чай выплеснуть, но сдержалась, любопытство перевесило. Надо же выведать тайну, отчего один лимон плодоносит, а другой только делает вид.
— Нашла, о чем горевать, — с готовностью объясняет хозяйка, а у самой на лице лукавое коварство мелким почерком написано. — Заласкала ты его, вот и обнаглел. Как почувствует, что жизни лишиться может, цвет выбросит. Вон Сальвадор Дали, когда с Софи Лорен познакомился, велел его душить колготками. Вместо виагры. Ты ему стресс сделай.
— Как это, стресс? — Женя не скрыла изумления.
— Да иголки загони.
— Иголки? Я, что ли, фашистка, какая? Хоть и растение, а ведь живое. Не чурка бесчувственная. Под ногти, ты сказала? А где у него ногти? Да у меня и иголок столько нет. Не шью, не вышиваю. Разве что от патефона. Я ж его в дом инвалидов отдала. Пусть пружину накручивают вместо физзарядки.
— Ну, ты интересная, Женька, сама послушай, что говоришь. Не бойся, он прочухается. Вот увидишь. Возьми, у меня есть, — и дает иголки, вернее, булавки канцелярские, с колечком. Женя смотрит Маше в глаза: нет ли подвоха, все-таки первое апреля на дворе. Или уже второе? Решила не подавать виду. А там — время покажет.
— Как их обезобразить? То есть, обеззаразить? Спиртом? Или прокипятить?
