— Что с тобой? — спросили майора.
Зенков выругался.
— Сволочи, других слов у меня нет. Охоту мне сорвали.
— Как?
— Волка украли.
— Какого волка?
— Позавчера убил. Шкуру ободрал, тушу приготовил для привады. Повесил на чердаке. Сегодня утром собрался унести в степь и поставить капкан. Поднялся на чердак — хрен вам! Уперли! Ну, народ!
Разобраться в чем дело было нетрудно. Никиша Кузнецов, обладавший умом аналитическим, отправился в артмастерскую и прижал солдат к стенке:
— Вы вчера ходили чистить трубу?
Куда денешься? Пришлось отвечать правду. Единственное, о чем слезно просили артмастера — не говорить никому, что они накормили волчатиной весь дивизион. Делалось это ведь не по злому умыслу, а из лучших побуждений. Разве не так? Однако скрыть правду не удалось. В тот же день в дивизионе о ней знали все. И отнеслись солдаты к известию спокойно, по-философски: «Корейцы „барашка гав-гав!“ — собачатину хряпают за милую душу, несмотря на то, что собака — друг человека. Почему же тогда не съесть волка, который человеку враг?
Вечером к Зенкову подошел начальник службы артвооружения майор Доронин. Смущенно помялся с ноги на ногу. Извиняющимся тоном сказал:
— Ты уж прости, но я тоже… Попробовал… Пришел на службу, а мне артмастера угощение… Свеженький шашлык на ребрышках… Отказаться, сам понимаешь, неудобно…
— Ага, — сказал Зенков, — понимаю. С волками жить и волчатины не попробовать! Да ну вас всех!
Это озеро в даурской степи не имело названия. В широкой пади между плоских сопок скопилась вода, берега заросли камышом и место для перелетных птичьих стай стало утиным раем.
Ширина водного зеркала была куда больше двухсот метров. Короче, с берегов середину озера, где опускались утки, из ружья достать было трудно. И пернатые, словно понимая это, кучковались именно там. Как говорили охотники: близок локоть, да зуб неймет.
Признанный тактик охоты Зенков нашел выход. На очередную зорьку, когда мы выбрались на озеро, в кузове «газона» лежали доски для плотика и пустая железная бочка из под керосина.
Сколотить на берегу плот — дело несложное. На плот Зенков поставил бочку, сел сам и на помощь взял капитана Никишу Кузнецова, охотника номер два нашего сотого коллектива.
Вдвоем они выгнали плот на середину водоема. Глубина чистой воды там была по колено, еще столько же до твердого дна занимала черная вонючая тина.
Выбрав местечко поудобнее, они сгрузили бочку и общими усилиями в четыре руки утопили ее в ил. Потом Зенков надел валенки, полушубок и втиснулся в тесную посудину. Одеться полегче и просидеть часа два-три в железной бочке, которая погружена в холодную воду, было бы делом гиблым.
Замаскировав бочку и стрелка снопом заранее нарезанного камыша, Никиша Кузнецов вернулся к берегу. Охотники разбрелись по номерам и стали ждать вечернего прилета уток на ночевку.
Первыми над нашими головами с пулевым посвистом пронеслись и опустились на середину озера утки-чирки. И тут же бабахнули один за другим два выстрела. Зенков открыл зорьку.
Не знаю, успела ли колыхнуться под звуки его дуплета зависть в охотничьих душах тех, кто оставался на берегу, как окрестности озера огласил истошный крик:
— О-о-с! О-о-уу!
Кричал Зенков. В чем дело никто не понял. А случилось вот что.
Когда Никиша Кузнецов уплыл на плотике к берегу, а Зенков остался в скрадке один, он почти сразу ощутил, что бочку раскачивают волны и вода выталкивает ее из ила, заставляя подвсплыть. Стоило бы сразу позвать помощь и что-то предпринять, но азарт и гордость не позволили Зенкову этого сделать. Он просто выбрал положение, которое, как ему казалось, обеспечивало бочке устойчивость, и замер в ожидании.
Вдруг появились утки. Стая шла прямо под выстрел, да так удобно, что Зенков лупанул по ней из двух стволов.
Два чирка, срезанные метким выстрелом, рухнули в воду. Бочку силой отдачи качнуло и вместе со стрелком положило на бок. Зенков оказался в воде. Ружье отлетело в сторону. Охотник стал тонуть.
Воды в озере, как уже говорилось — по колено. Зенков оперся руками о дно и поднял голову, чтобы не захлебнуться. Но руки начали погружаться в жижу, а вода подходила к лицу. Выбраться из бочки в тулупе, который был плотно втиснут внутрь обечайки, Зенкову не удавалось. Бочка крутилась, и он все больше хлебал грязной жижи, которую сам же и взбивал руками.
Черт знает почему, но майору показалось, что даже в таком отчаянном положении кричать «Помогите!» не позволяет офицерская честь. И он завопил, призывая на помощь в лучших военно-морских традициях:
— Сос! Иду ко дну!
Никиша Кузнецов первым оценил обстановку и понял, что спасти Зенкова и остаться в одежде сухим невозможно. Он стал раздеваться. Минуты две спустя, отталкиваясь шестом, он плыл на плоту к месту катастрофы зенковского «Титаника».
Зрелище было не для смешливых, поскольку существовала опасность порвать животы от хохота.
Никиша стоял на плоту в шапке-ушанке, в зеленой армейской телогрейке, подпоясанной патронташем. Ниже белыми пятнами светились голые ягодицы. Как говорят, он плыл спасать друга без штанов, но в шляпе.
У места, где опираясь о дно руками барахтался Зенков, Никиша соскочил с плота воду. Попытки выкатить майора на плот вместе с бочкой не удавались. Плот одним краем погружался в воду, бочка скатывалась с него. И всякий раз Зенков нырял, хлебал грязную жижу, зло отплевывался и смачно ругался.
Тогда Никиша изменил тактику. Он встал вытягивать приятеля из бочки. Тянул за руки, упирался босой ногой в край борта. Прежде чем попытка удалась, Никиша дважды ухнулся в воду и вымок до нитки. Наконец он извлек Зенкова из ловушки. Потом еще несколько минут вдвоем они бродили по грязи, ощупывали дно, отыскивая ружье.
Нашли. Вернулись к берегу, толкая перед сбой плот, на котором лежало ружье.
Бочка так и осталась в воде. Мы еще несколько раз приезжали на озеро и видели на его середине ржавые остатки даурского «Титаника».
ПУСТЯКИ, СОХРАНИВШИЕСЯ В БЛОКНОТАХ
В военно-политической академии имени В. И. Ленина многие годы подготовкой к парадам руководил генерал-майор Архангельский. Был он человеком добрым, хитроватым и весьма остроумным.
Однажды в начале лагерного сбора, который приходил в подмосковной Кубинке, построив слушателей академии, Архангельский сказал:
— Трудно понять, товарищи офицеры, как вы сдали конкурсные экзамены и попали в высшее учебное заведение. Соображения у многих из вас — во! — он показал мизинец. — Утрами я прихожу в лагерный сортир и знаю, сколько вами выпито бутылок. По закону Архимеда они плавают. Неужто ума недостает отбить донышко? Эх, грамотеи!
* * *
Прапорщик командует:
— Рота! Спиной друг к другу в шахматном порядке по диагонали, становись!
* * *
— Товарищ генерал, — пожаловались однажды слушатели Архангельскому, — четыре года учебы, восемь парадов на Красной площади. И к каждому — два месяца тренировок. Зачем? Любой из нас с закрытыми глазами пройдет, как надо.
— Эх, молодежь! Неужто не ясно, что ровно два месяца идут на то, чтобы хоть немного приглушить на ваших умных лицах печать интеллекта. На параде она ни к чему.
Санинструктор объясняет солдатам:
— Тот, кто бросают курить, оттягивают свой конец. А кто продолжает курить, кончает раком.
* * *
В кругах армейских политработников военного времени генерал Аношин был фигурой известной. До войны он работал секретарем башкирского обкома ВКП (б) и, едва заняв высокое руководящее кресло, постарался сразу подчеркнуть свое особое положение в иерархии местных властей.
По традициям сталинских времен каждое служебное помещение в учреждениях властных структур обязательно должен был украшать портрет великого вождя — Сталина. В кабинете Аношина все выглядело иначе. На стене над столом, за которым сидел секретарь обкома, висел его собственный портрет, писанный маслом.
Портрет Сталина располагался в неположенном ему месте — на стене над дверью кабинета и его можно было увидеть, только оставляя помещение.
Нетрудно представить, в какой форме и с какой оперативностью с каким злорадством и ехидством товарищу Сталину доложили о чудачествах башкирского секретаря.
Под благовидным предлогом в Уфу выехал один из сотрудников центральной контрольной комиссии, чтобы лично разобраться в деле и в случае чего принять меры прямо на месте.
На вопрос почему кабинет секретаря украшен его собственным изображением, Аношин ответил с высоким достоинством и глубоким пониманием своего положения в структуре власти.
— Сюда, в Башкирию, я направлен товарищем Сталиным и облечен его высоким доверием. Я здесь представитель ЦК и значит его личный представитель. Входя в мой кабинет, люди должны видеть меня, даже если я здесь отсутствую. Зато я сам должен видеть перед собой товарища Сталина, смотреть ему прямо в глаза со всей большевистской честностью…
