– Что ж, господин помещик, весело погуляли, мозговых косточек пососавши?
– Не твое, гнус, дело. Слезай чичас с моей шканделябры!
– Слез один такой… Говори с дивана, я и отсюда слышу.
– Желанье мое второе сполнить можешь?
– Уговор об одном был. Разлакомился?
– Барыню мою сократи, сделай милость. Я тебе вощенных ниток цельный моток у каптенармуса добуду.
– Ишь, сирота! За одну минуту кости давил, а теперь – моток! Шиш получишь, а второй тебе завтра барыня к обеду выставит. С мозговой косточкой…
Рванулся было Кучерявый с дивана, да хмель его назад навзничь бросил…На пустой желудок, полынная, известно, хуже негашенной известки.
– Эфиоп тухлый! Сдерну вот пищаль с ковра, глаз тебе на пупке прострелю, как копеечку…
– Вали, вали! Пищаль, брат, с турецкой кампании не заряжена. Мишень-то готова.
Рыбьей спиной повернулся и хвост задрал.
– Пали, ваше благородие. Может, ручки подсобить вам поднять?
И серный дух по всему кабинету пустил. Прямо до невозможности.
Икнул солдат, язык пососал и голову набок.
* * *
Прочухался солдат через некоторое время. В окне вечерняя заря полыхает. Пошарил кругом, от помещицкого обмундирования одна пуговица на ковре валяется. Дверь на запоре. Под окном меделянский пудель, домашняя собачка, на цепу скачет, пленника стережет. Дожил Кучерявый. Ротный не сажал, а тут партикулярная баба строгим арестом наградила. Илья, поди, в замочную щель смотрит, в кулак, стервец, грегочет. Опохмелиться нечем… Слюнку проглоти, да языком закуси. Потряс он дверь изо всех солдатских сил, барыня из биллиардной так и рявкнула:
– Цыц, гунявый! Не то и белье отберу. Жалобу губернатору подам, что ты меня тиранишь. Я евонная дальняя тетка! Он тебя, окаянного, в дисциплинарный монастырь сошлет…
Хлопнул себя солдат по исподним, – попал, как блоха в тесто. И пяток теперь не отдерешь. А за окном солдатики у колодца весело пофыркивают, белые личики умывают. Жисть!
Сунулся он было в кисет, дымом перегар перешибить. Ан в кисете пусто: только и всего – дратва не дратва, вроде свиной щетинки волосок свернувшись.
Вспомнил он, в чем суть, на радостях на весь дом засвистал, аж в шканделябрах хрусталики закачались. Теперь можно! Шваркнул серничком о пол, запалил волосок, – и смыло солдата, как пар со щей…
А перекличка тем часом идет, до его фамилии добираются.
– Кучерявый!
– Я!
– Ты где ж это, лягавый, бродил? Куда самовольно отлучался?
– Не могу знать, господин фельдфебель!
Не успел фельдфебель на него зыкнуть, распоряжение сделать, чтобы на утро солдата при полной выкладке под ружье у риги поставить, – ан в дверях Илья-холуй с ножки на ножку деликатно переступает.
Подошел фельдфебель, ручку ему потряс.
– Барыня прислали, нельзя-ли к им завтра утречком солдатика прислать. По случаю бал-парада столик ломбардный пополам хряснул.
– Что ж, – говорит фельдфебель. – Кучерявый у нас столяр выдающий. Завтра утром и пойдешь. Барыня тебя за работу гуской покормит, мозговых косточек пососешь…
У солдата аж в грудях засвербело. Не иначе как черт это его опять сосватал. Ишь, зеленый пупок в углу над бревном помигивает. Закрестил от себе мелким крестом ладонь, руку сжал, черту исподтишка кулак показывает.
И фельдфебель, – точно его, лысого кота, ветер на оси в другую сторонузавернул, – задумался…
– Никак нет… Запамятовал. Завтра утром ротный приказал Кучерявого в город командировать. В полковой канцелярии шкаф рассохши…
Вздохнул Кучерявый. Будто сто пудов с плеч сбросил… Да, пожалуй, барыня не меньше того и весила.
За синими, братцы, морями, за зелеными горами в стародавние времена лежали два махоньких королевства. Саженью вымерять – не более двух тамбовских уездов.
Население жило тихо-мирно. Которые пахали, которые торговали, старики-старушки на завалинках толокно хлебали.
Короли ихние между собой дружбу водили. Дел на пятак: парад на лужке принять, да кой-когда, – министры ежели промеж собой повздорят, – чубуком на них замахнуться. До того благополучно жилось, аж скучно королям стало.
Был у них на самой границе павильон построен, чтобы далеко друг к дружке в гости не ходить. Одна половина в одном королевстве, другая в суседском.
Сидят они как-то, дело весной было, каждый на своей половине, в шашки играют, каждый на свою землю поплевывает.
Стража на полянке гурьбой собрамшись, – кто в рюхи играет, кто на поясках борется. Над приграничным столбом жучки вьются, – какой из какого королевства и сам не знает.
Вынул старший сивый король батист-платок, отвернулся, утер нос, – затрубил протяжно, – спешить некуда. Глянул на шашечную доску, нахмурился.
– Неладно, Ваше Королевское Величество, выходит. У меня тут с правого боку законная пешка стояла. А теперь гладко, как у бабы на пятке… Ась?
Младший русые усы расправил, пальцами поиграл.
– Я твоим шашкам не пастух. Гусь, может, мимо пролетающий, крылом сбил, али сам проиграл… Гони дальше!…
– Гусь? А энто что?… – и с полу из-под младшего короля табуретки шашку поднял. – Чин на тебе большой, королевский, а играешь, как каптенармус. Шашки рукавом слизываешь.
– Я каптенармус?…
– Ты самый. Ставь шашку на место.
– Я каптенармус?! От каптенармуса и слышу! – скочил младший король с табуретки и всю игру полой халата на земь смахнул.
Побагровел старик, за левый бок хватился, а там за место меча чубук за пояс заткнут. Жили прохладно, какие там мечи!
Хлопнул он в ладоши:
– Эй, стража!
Русый тоже распетушился, кликнул своих.
Набежали, туда-сюда смотрят: нигде жуликов не видно. Да и бить нечем, – бердышей, пищалей давно не носили, потому оченно безопасная жизнь была.
Постояли друг против друга короли, – глаза, как у котов в марте, – и пошли каждый к себе подбоченясь. Стража за ими, – у кого синие штаны за сивым королем, у кого желтые – за русым.
* * *
Стучат-гремят по обеим сторонам кузнецы – пики куют, мечи правят. Старички из пушек воробьиные гнезда выпихивают, самоварной мазью медь начищают. Бабы из солдатских штанов моль веничком выбивают, мундиры штопают, – слезы по ниткам так и бегут. Мужички на грядках ряды вздваивают, сами себе на лапти наступают.
Одним малым ребятам лафа. Кто на пике, заднюю губернию заголив, верхом скачет… Иные друг против дружки стеной идут, горохом из дудок пуляют. Кого в плен за волосья волокут, кому фельдшер прутом ногу пилит. Забава!
Призадумались короли. Однако по ночам не спят, ворочаются, – война больших денег стоит. А у них только на мирный обиход в обрез казны хватало. Да и время весеннее, боронить-сеять надо, а тут лошадей всех в кавалерию-артиллерию согнали, вдоль границы укрепления строют, ниток однех на амуницию катушек с сот пять потребовалось. А отступиться никак невозможно: амбицию свою поддержать кажному хочется.
Докладывает тем часом седому королю любимый его адъютант: так-то и так, Ваше Величество, солдатишка такой есть у нас завалящий в швальне, солдатские фуражки шьет. Молоканского толку, не пьет, не курит, от говяжьей порции отказывается. Добивается он тайный доклад Вашему Величеству сделать, как войну бескровно-безденежно провести. Никакого секрета не открывает. Как, мол, прикажете?
– Гони его сюда. Молокане, они умные бывают.
Пришел солдатик, смотреть не на что: из себя михрютка, голенища болтаются, фуражка вороньим гнездом, – даром что сам мастер. Однако бесстрашный: в тряпочку высморкался, во фронт стал, глаза как у кролика, – ан смотрит весело, не сморгнет.
– Как звать-то тебя?
– Лукашкой, ваша милость. «Трынчиком» тоже в швальне прозывают, да это сверхштатная кличка. Я не обижаюсь.
– Фуражки шьешь?
– Так точно. Нескладно, да здорово. А в свободное время лечебницу для живой твари содержу.
– Какую еще лечебницу?
– Галченок, скажем, из гнезда выпадет, ушибется. Я подлечу, подкормлю, а потом выпущу…
– Скажи, пожалуйста… Добрый какой!
– Так точно. Веселей жить, ежели боль вокруг тебя утишаешь.
Повел король бровью.
– Ишь ты, Чудак Иванович! А каким манером, ты вот похвалялся, – бескровно и безденежно войну вести можно?
– Будьте благонадежны! Только дозвольте до поры-времени секрет мне при себе содержать, а то все засмеют, ничего и не выйдет.
– Да как быть-то? Ядра льют, пуговицы пришивают… Чего ж ждать-то?
– Не извольте беспокоиться! Пошлите, ваша милость, суседскому королю с почтовым голубем эстафет: в энтот, мол, вторник в семь часов утречком пусть со всем войском к границе изволят прибыть. Оружия ни холодного, ни горячего чтоб только с собой не брали, – наши, мол, тоже не возьмут… И королевскую большую печать для правильности слова приложите. Да на военный припас три рубля мне пожалуйте, только всего и расходов.
