– Это утка, потому что вино давно уже господа офицеры вылакали, а нам дадут только понюхать, чтобы нельзя было сказать, что мы не все получаем, что полагается. Вот тоже, когда наши отступали из-под Красника, был в одном полку, не помню в каком, один солдат, из учителей; так тот остановил командира корпуса и заявил ему, что их полк целую неделю не получал не только горячей пищи, но даже и хлеба, а ведь это им полагается. Тогда генерал похлопал его по плечу и сказал: «Ну, что ж, прекрасно, прекрасно! Полагаться оно вам полагается, только хлеба нет. Ведь это ж ясно, не так ли?» После этого учитель попал в Прагу в сумасшедший дом и, говорят, все бегал по камере и повторял: «Дайте людям то, что им полагается. Справедливости нет, но люди имеют на нее право. Не угодно ли права с майонезом, господин генерал?»
– Однако, Швейк, – удивился старший писарь, – что это у вас все за рассказы и примеры? Война есть война, а на войне людям должно плохо житься. Вспомните, что еще в литургии говорится: «Сохрани нас от глада, мора и войны, о господи!» А, вон уже несут и вино; ну-ка, взгляните, для какой это роты.
Швейк, сделал несколько шагов вперед. Со стороны ручья шел какой-то солдат и нес в брезентовом ведерке воду. Вдруг ему навстречу попался подпоручик Дуб.
– Что несешь? Для чего вода?
– Так точно, вода – лошадей поить, лошадей от походных кухонь.
– Откуда ты ее взял? Из ручья? С каких это пор разрешается брать воду из ручья?
Солдат молча глядел на подпоручика, и можно было заметить, что он тщательно пытался разрешить загадку, кто из них сошел с ума: он или офицер.
– Чорт подери, что это за дисциплина? – орал Дуб. – Взводный, почему вы не нарядили с ним ефрейтора? Разве вы не знаете, что полагается в наряде быть и ефрейтору, когда нижних чинов посылают за водой для себя или для казенных лошадей? Я вас спрашиваю: почему вы не нарядили с ним ефрейтора? И тогда вместо взводного ответил Швейк:
– Так что, дозвольте доложить, что вода совершенно здоровая, что господин поручик мыл себе в ней ноги и что на ней сварили для него кофе. Он уж во всяком случае ничего туда не подсыпал, господин подпоручик, потому сейчас казенным лошадям стрихнину не дают, чтобы они не бесились. Вот в Радешовице, господин подпоручик, живодер говорил, что…
– …что я прикажу вас подвязать и держать вас так, пока вы не почернеете, как египетская мумия, – заревел на него Дуб. – Негодяй, не сметь потешаться над моими словами! Не то… Иисус-Мария, если бы мы не находились в виду неприятеля, то я уж и не знаю, что я с вами сделал бы, только бы избавиться от вас. Позорите весь батальон!… Ступайте!
– Ну и ревет же он, как бык, – заметил кто-то из солдат, когда Дуб ушел. – Когда я стоял в Чаславе, там служил в ландвере старик Цибулька; тот тоже вот так ревел. Он всегда принимал рапорт, сидя верхом на коне, и надо было кричать на весь двор, а он громче всех орал: «Новобранец, замухрышка, говорите громче, не то я вам морду раздеру до ушей, чтобы легче было. Что ж, вы думаете, тут можно лепетать, как старая баба на исповеди? Не забывайте, что перед вами господин капитан и что ему вовсе не охота из-за вас, сопляков, утруждать свой слух!» Этот капитан орал так, что из Врда присылали к полковнику депутацию от женщин, чтобы тот запретил ему возвышать голос, потому что дети просыпаются и с многими уже случился родимчик от испуга.
После обеда весь лагерь превратился в стаю голых обезьян, которые усиленно искали у себя вшей. Все держали перед глазами кальсоны или рубаху и исследовали все складочки и швы, словно астроном, который непременно хочет открыть новую комету и заставляет свой телескоп рыскать по небу. Некоторые доставали из ранцев баночки с какой-то серой мазью и натирали ею ляжки и спину; это вызывало зависть других, которые забыли захватить с собой такое средство от съедения вшами, |И между солдатами вспыхнул горячий спор.
– Лучше всего от вшей, это – укропное масло, – заявил какой-то бородач, который не убивал вшей, а сковыривал их ногтем в траву. – Довольно нескольких капель, и все вши подохнут; но у меня их столько, что мне потребовался бы целый литр масла.
– Еще лучше намазаться керосином, – вмешался в разговор другой солдат. – Это помогает от вшей как свиньям, так и людям.
– А вот говорят, что вши вообще не заводятся в шелковом белье, – заявил третий. – В газетах писали, что вообще не получить вшей, если носить шелковые рубашки.
– Это верно, – отозвался Швейк, – но ведь не все же могут ходить в шелках. Лучше всего они разводятся в толстых вязаных фуфайках, – там их бывает, словно их насыпали. Конечно, следовало бы давать им подохнуть от старости, да не приказано, чтобы солдаты съедались ими заживо. Солдат – он должен умереть за своего государя, а вовсе не потому, что каким-то паршивым вшам жрать хочется.
День стоял пригожий, ясный. Люди перестирали себе белье, помыли отекшие от ходьбы ноги и начали играть в карты. На востоке бухали орудия, но здесь шелестели карты, и слышно было только: «Ходи!… а я козырем!… без одной!… бей ее десяткой, дура-голова!… – вперемежку со щелканьем попавших под ноготь вшей. И если у этих паразитов есть своя история, то 1914 год должен быть занесен золотыми буквами на ее скрижали, ибо на вшах исполнилось библейское слово: „Плодитесь и множитесь, как песок морской!“
Швейк, игравший до наступления темноты в карты, пошел поближе к кухням, чтобы немного соснуть. Балоун, Ванек и вольноопределяющийся Марек уже лежали, завернувшись в шинели и глядя в чистое, темносинее небо, на котором звезды сверкали, словно золотые застежки на тяжелой бархатной ризе. Юрайда объяснял им:
– Каждая звезда есть целый мир – астральный[2] мир. И вот, если вы представите себе, что существует около двадцати миллионов этих неподвижных звезд, что лучу света надо пятьсот тридцать семь лет, чтобы пробежать расстояние от них до нас, и, наконец, что солнце в полтора миллиона раз больше нашей земли, то что такое по сравнению с этим я и моя походная кухня и те несколько десятков километров, которые мы прошли?! Вселенная необъятно велика, и в ней бесчисленное множество тайн; мы ничего не знаем, что там есть и что за существа там живут…
– Хотелось бы мне знать, есть ли там такие же идиоты, которые ведут войны, – зевнул вольноопределяющийся Марек.
– Может быть! Никто этого не знает. Может быть, там люди, а может быть, животные, в которых переселяются души людей перед тем, как снова возвратиться в сей мир… Я читал об этом у Фламмариона[3].
– Доля истины в этом, наверное, есть, – раздался голос Швейка. – Господин старший писарь, не качайте головой. Если бы вы были знакомы с госпожой Маршалек из Жижкова, то она подтвердила бы вам это. Дело в том, что эта госпожа Маршалек была ясновидящей, умела гадать на, картах и предсказывала будущее. Жила она на глухой улице на окраине, но к ней приезжали люди со всей Праги, – уж больно хорошо она гадала и предсказывала всем без различия одно и то же! Она умела и заговаривать нечистую силу.
– Швейк, – с крайним интересом спросил Юрайда, – были ли вы когда-нибудь у нее на спиритическом сеансе? Что говорил ее медиум?[4]
– Я не хожу ни на никакие «сенсации», – возразил Швейк, – но я слышал о них от одного медика, который жил у нее. Этому медику захотелось испытать это ради научного интереса, так что он предложил себя госпоже Маршалек в качестве медиума, а когда, бывало, сидел подвыпивши в трактире «У Чаши», то охотно об этом рассказывал. Так что они стали работать с хозяйкой напополам, и когда началась война, то женщины образовывали у их дверей огромные хвосты. А потом вдруг ни с того, ни с сего госпожа Маршалек вздумала перестать говорить всем женщинам одно и то же: что, мол, их мужья вернутся с войны целыми и невредимыми, и что они еще долго будут жить с ними в счастье и довольстве. Наоборот, она стала говорить тем, кто ей мало заплатил, что муж, мол, уже убит, или остался без ног или без головы, или еще как-нибудь искалечен. Тогда дуры-бабы начали ругать войну и проклинать нашего императора за то, будто он отнял у них кормильца-поильца, так что полиция забрала всех и отвела в участок. При допросе они показали, что это, мол, госпожа Маршалек им по картам нагадала, что их мужей уже больше нет в живых. Тогда принялись за госпожу Маршалек, привели и ее в участок и сперва хотели было повесить ее за государственную измену, но потом отпустили с миром и только заявили ей, что она может брать с людей, что угодно, но предсказывать должна им только хорошее. Но она, бедненькая, так перепугалась, что от всего отступилась и только помогала медику. Вот приехала к ней однажды жена одного прокурора, очень образованная дама, и говорит, что ей при —
снился сон, будто ее муж, который вел в Градчине дела по обвинениям в дезертирстве и оскорблении величества, не то умер, не то пал в бою, и будто его душе пришлось в наказание переселиться в лошадь. Собственно, это было ему поделом, так как он был настоящий палач. Например, одну старушку из Кухельбада, которая покупала у одного еврея пончики и, когда он посчитал их что-то очень дорого, сказала: «Вот, погодите, придут русские… они вам покажут!» – он закатал на полтора года! Так вот, приехала к госпоже Маршалек его жена и дает ей пятерку, чтобы та истолковала ей сон; но та и слушать не хочет. Тогда прокуророва жена добавила еще пятерку, и госпожа Маршалек пошла будить медика, чтобы он изобразил медиума. Но медик еще с прошлого вечера был пьян и в очень плохом настроении; он почти сразу заснул, и госпоже Маршалек пришлось расталкивать его, когда ему надо было отвечать. И дух мужа, когда его вызвали, в самом деле ответил, будто чувствует, что перевоплотился в лошадь, и что это ниспослано ему в наказание. Прокуророва жена упала в обморок, а потом спросила, сколько времени его душа останется в теле лошади. Госпожа. Маршалек опять толкнула медика под седьмое ребро, и он ответствовал: «До тех пор, пока я не приобрету всех свойств лошади!» – «А много ли тебе еще остается учиться, дорогой мой?» – еле пролепетала бедная жена, почти теряя сознание от ужаса. «Да теперь уже немного. Я уже умею есть овес, пить из ведра, жевать сено и спать стоя. А душа моя будет освобождена, когда я научусь пускать ветры на, ходу. Это – единственное, чего я еще не постиг!» После этого посадили и госпожу Маршалек и медика.
