Огненный шар вспыхнул в его ладонях, пронзил их насквозь и упруго ткнулся в подбородок. Что-то глухо треснуло, засиял и распространился повсюду сиреневый свет.
Павлу Трофимовичу стало так хорошо, как не бывало раньше. Он почувствовал, что становится лужей, которая растекается, растекается, растекается и уходит в песок…
Когда народ сбежался к месту происшествия, там все уже было оцеплено милицией и штатскими. Прокурор с обезображенным лицом лежал, опрокинувшись навзничь. Руки и ноги раскинуты, ружье откатилось в сторону. Одна нога в сапоге, другая без. Азалия Митрофановна стояла рядом и, кусая губы, смотрела в сторону. Два милиционера измеряли что-то длинной рулеткой, один при помощи магниевой вспышки фотографировал, главный врач райбольницы Раиса Семеновна Гурвич, положив тетрадь на капот милицейского автомобиля, при свете карманного фонаря писала свое заключение. Майор Фигурин в новенькой, перетянутой ремнями шинели стоял, широко расставив ноги и заложив руки за спину.
К Фигурину пробился толстый лейтенант милиции.
– Вот, – сказал он, подавая бумагу. – Лежало у него на столе.
Фигурин поднес бумагу к глазам и осветил фонариком.
– Пьяный бред, – сказал он, бегло ознакомившись, и положил бумагу в карман.
С тех пор никто этой бумаги не видел, и точное содержание ее осталось бы тайной, но впоследствии со слов Азалии Митрофановны стало известно, что предсмертное заявление состояло из одной фразы: «Мою жизнь прошу считать недействительной».
Вернувшись к себе в Учреждение, майор Фигурин еще долго занимался этим делом. Ему звонили и полковник Добренький, и Борисов, и кто-то еще. И сам он звонил в область уехавшему сразу после суда Лужину. Затем приходил новый редактор газеты Лившиц, просил принять, несмотря на позднее время. Лившиц хотел посоветоваться, давать ли в завтрашнем номере извещение о смерти, а если давать, то в каком виде: «скоропостижно скончался» или «трагически погиб».
– Какая уж тут трагедия? – хмуро сказал Фигурин. – Погиб как трус. Дезертировал в самый острый момент. Напишите примерно так:
«Покончил жизнь самоубийством в состоянии тяжелой депрессии, вызванной хроническим алкоголизмом».
В ту ночь Фигурин почти не спал. После ухода Лившица он еще провел оперативное совещание.
День предстоял трудный. Приведение в исполнение приговора и отдельный суд над остальными сообщниками. Было решено сообщников судить «всем списком», без прокурора, приговорить к ссылке на неопределенный срок в отдаленные районы Сибири.
Вызвали на совещание начальника станции и предложили ему за ночь подготовить к отправке спецэшелон. Начальник божился, что у него нет в наличии ни одного свободного вагона.
– А вам нужен целый эшелон! – закричал он. – Вы смеетесь! Где я его возьму?
Ему сказали:
– Где хочешь. Если завтра к двенадцати ноль-ноль эшелона не будет, будешь валяться на перроне с дыркой в башке.
Вызвали начальника местного гарнизона, предложили привести имеющиеся в наличии войсковые подразделения в состояние боевой готовности на случаи возможных беспорядков и провокаций и усилить наряды военного патруля.
В четвертом часу Фигурин явился домой усталый и на тревожный вопрос сонной жены, почему так поздно, ответил односложно: «Дела».
Он поставил будильник на восемь часов, разделся и лег, сунув револьвер под подушку.
Будильник ему не понадобился. Он проснулся от какого-то шума и увидел, что Маргарита, мятая после сна, со спутанными волосами, сидит на кровати и испуганно смотрит в окно.
– Ты что? – спросил он удивленно.
Где-то что-то отдаленно ухнуло, задребезжали стекла.
– Слышишь? – спросила шепотом Маргарита.
– Слышу, – ответил он, потягиваясь. – И что же тебя волнует?
Снова ухнуло, и снова задребезжали стекла.
– Учебные стрельбы, – объяснил Федот Федотович.
– Ты уверен, что учебные? – спросила она с сомнением.
– Безусловно, учебные, – уверил он. – Немцы от нас еще далеко.
Он встал, сделал короткую зарядку, обтерся холодной водой, позавтракал и отправился на службу.
Пока шел, еще где-то несколько раз ухнуло. Шедшая навстречу старуха перекрестилась. «Темнота», – подумал Фигурин и пошел дальше. Ничего странного он на улице не заметил, но потом вспоминал, что улицы были, пожалуй, необычайно безлюдными. Впрочем, они и обычно также были безлюдными.
Придя на работу, он удивился, не обнаружив в приемной своей секретарши. Ящики двух столов были выдвинуты, шкаф и сейф открыты, на полу валялись бумаги, некоторые с грифом «секретно» и даже «совершенно секретно». Фигурин вбежал в кабинет и ахнул: в кабинете тоже были открыты ящики стола и сейф и бумаги тоже были разбросаны по полу, и даже с первого взгляда было видно, что многого не хватает. Только на самом столе все было, как всегда, аккуратно разложено: баночка с разноцветными карандашами, мраморная чернильница, мраморное пресс-папье, настольный календарь, телефонная книга, папка с надписью «текущие дела» и сверху на папке два листа бумаги с текстом, напечатанным на машинке. Это были секретные телефонограммы, видимо, полученные ночью. Вот текст первой из них:
«В связи с неожиданным прорывом немцев на данном участке фронта и возможным занятием Долгова и окрестностей в соответствии с распоряжением вышестоящих инстанций приговор врагу народа Голицыну привести в исполнение немедленно. С сообщниками поступить сообразно обстоятельствам.
ЛУЖИН».
Телефонограмма вторая:
«Верховный Главнокомандующий приказал: рядового Чонкина немедленно доставить в Москву для представления к правительственной награде. Исполнение данного приказа возлагаю на вас.
ЛУЖИН».
И там, и там было указано время приема: 6 ч. 04 м.
Не понимая, что все это значит, Фигурин оторвал взгляд от бумаг, глянул на противоположную стену и оцепенел. Там, где еще вчера был портрет Сталина с девочкой на руках, теперь висел портрет Гитлера, тоже с девочкой, и похоже, что с той же самой. Причем Гитлер на портрете улыбался девочке, а сам при этом косил одним глазом на Фигурина, как бы говоря: вот видишь, какое дело!
Впившись глазами в изображение, Фигурин не сразу заметил, а когда заметил, то уже воспринял как должное, что прямо под портретом было начертано губной помадой и торопливым почерком с обратным наклоном: «Хайль Гитлер!» – и подписано: «Курт».
– Что за дурацкие шутки? – сказал Фигурин. – Дурацкие шутки. Дурацкие шутки. Дурацкие шутки! – закричал он, вскочив на ноги и тряся кулаками.
Тут он пришел в нервное возбуждение, сорвал со стены Гитлера и стал топтать его, все время повторяя, как попугай: «Дурацкие шутки! Дурацкие шутки!» Выбежал в приемную и закричал:
– Есть здесь кто-нибудь?
Ему никто не ответил.
– Есть здесь кто-нибудь? – прокричал он и в коридоре, но, не дождавшись ответа, выхватил пистолет и стал палить в потолок.
Открылась дверь комнаты отдыха, из нее вышел удивленный Свинцов.
Фигурин прекратил стрельбу и спросил Свинцова, где остальные.
– Все удрамши, – сказал Свинцов, глядя на пистолет, из которого медленно вытекала тонкая струйка дыма.
– Что значит удрамши?
– Ну, убегли, значит, – пояснил Свинцов.
– Куда? – Фигурин и сам понял, что вопрос звучит глупо. – А что в школе, не знаешь?
– Звонил начальник конвоя. Сымаю, говорит, охрану и отвожу. Всех арестованных, говорит, освобождаю.
– Освобождает? – поднял брови Фигурин. – А кто разрешил?
Свинцов пожал плечами.
– Ну ладно, – сказал Фигурин, несколько успокоившись. – Иди опять в комнату и жди. Ты мне еще понадобишься.
Он вернулся в кабинет и снял трубку телефона.
– Товарищ Фигурин? – отозвалась телефонистка. – Скажите, что происходит?
– А что происходит? – сказал Фигурин. – Ничего, по-моему, не происходит. Дайте мне Борисова.
Борисова не оказалось ни дома, ни на работе. Фигурин позвонил в Дом колхозника полковнику Добренькому. Не было на месте и его.
– Соедините меня с областью, – приказал Фигурин.
Отозвалась областная телефонистка.
– Лужина мне! – резко приказал Фигурин.
– Какого Лужина? – спросила она.
– Того самого.
– Ах, того самого, – засмеялась телефонистка. – Соединяю.
«Почему она смеется? – подумал Фигурин. – Наверное, там еще ничего не знают».
К телефону долго никто не подходил, и Фигурин нетерпеливо постукивал по рычагу. Он уже начал терять терпение, когда какой-то голос сказал что-то странное.
– Что? Что? – переспросил Фигурин.
– Stellvertreter des Militarkommandeurs, Oberleutnant Meier am Apparat,[9] – повторил голос.
Фигурин положил трубку и задумался. Потом опять схватил трубку и нервно бил по рычагу, но больше никто не отзывался.
Через некоторое время он вошел в комнату отдыха и застал там Свинцова, который преспокойно спал на голом деревянном топчане, подложив под голову кулак.
