— Что «есть»?!
— Есть, послать корыто оттащить буй.
— И доложите потом.
— Есть.
— И приведите себя в порядок!
— Есть.
— Всё.
— Есть.
Коз-зёл! Шура устало поправил очки и аккуратно опустил на место трубку. Наберут на флот козлов трахомных! Этот оперативный — связист, а связисты — они вообще святые. «Они приказа-али», а ты бегай, как меченый зайчик. Невтерпеж им, видите ли! Шура взялся за трубку телефона:
— «Корунд», едрёна вошь!
— Есть.
— Кто «есть», бугель вам на всё рыло?!
— Мичман Орлов!
— Представляться надо, мочёная тётя, пьян небось?!
— Никак нет! В рабочем состоянии.
— Знаем мы ваши «состояния». Значит так, Орлуха, заводи свой керогаз и струячь к Кроншлоту. Там буй сорвало со стенда кабельного размагничивания. Прибило его к стенке и мочалит его об неё. Со страшной силой. Уши у населения вянут. За ноздрю его и назад к маме! Понял?
— Так точно!
— Давай, пошёл. Ноги в руки и доложите потом.
— Есть!
Конечно, Орлуха был в «рабочем состоянии», то бишь — пьян в сиську. Иначе он бы ничего не перепутал. К Кроншлоту он так и не дошёл. Он увидел по дороге какой-то беспризорный, как ему померещилось, буй («этот, что ли?»), заарканил его и начал корчевать.
Буй сидит на мёртвом якоре. Там ещё и бетонная нашлёпка имеется, но Орлухе было плевать. При-ка-за-ли.
Тральщик потужился-потужился — никак. Ах ты! Орлуха врубился на полную мощность. Его керогаз гору своротит, если потребуется.
И своротил. Буй сопротивлялся секунду-другую, а потом Орлуха его выдернул и проволок его якорем по новым кабелям стенда кабельного размагничивания. Якорь пахал так, что вода кипела от коротких замыканий. Десять лет стенд ремонтировали и теперь одним махом всё свернули в трубочку.
Утром зазвенел телефон. Шура взял трубку:
— Оперативный.
Трубка накалилась и ахнула:
— Суки!!! — и дальше вой крокодила. — Сраная ОВРа (ав-ав)! Стая идиотов!… Распушенные кашалоты!… Задницы вместо голов!… Геморрой вместо мозга!… Давить вас в зародыше!… Да я вас… Да я вам! (Ав-ав-ав!)
Шура выставил трубку в иллюминатор, чтоб случайно в уши не попало.
А тот буй, что об Кроншлот ночью било, так и разбило, и он тихо булькнул.
Гарькуша у нас командир тральщика и в то же время великолепный гонщик.
Переднее колесо у него на мотоцикле огромное, а заднее — маленькое. Гарькуша сидит на своём аппарате, как на пьедестале.
После каждого выхода в море он катается по посёлку, а за ним ВАИ гоняется. Вы бы видели эти гонки! Куда там американским каскадерам. Гарькуша несётся как птица, пьяненький, конечно, а сзади у него баба сидит, и юбка у бабы белая с синим, и развевается она, как военно-морской флаг, а на хвосте у них — ВАИ. Чтоб у них слюна непрерывно текла и глаза чтоб горели, он держит их от себя в пяти сантиметрах и смывается прямо из-под носа.
Сколько они на Гарькушу комбригу жаловались — не перечесть. И всё без толку. А вчера он на мотоцикле на корабль въехал. На подъём флага они опаздывали. Только запикало — 8.00. — как с первым пиком он въехал на трап, по ступенькам вниз, потом промчался на ют, развернулся там на пяти квадратных сантиметрах, слез и, с последним пиком, скомандовал:
— Флаг поднять!
Комбриг будто шпагу проглотил: глаза выкатил, а изо рта — ма-ма! Потом он сделал несколько глотательных упражнений и сказал сифилитическим голосом:
— Гарь-ку-шу… ко мне…
Я говорю всем: прихожу домой, надеваю вечерний костюм — «тройку», рубашка с заколкой, тёмные сдержанные тона; жена — вечернее платье, умелое сочетание драгоценностей и косметики, ребёнок — как игрушка; свечи… где-то там, в конце гостиной, в полутонах, классическая музыка… второй половины… соединение душ, ужин, литература, графика, живопись, архитектура… второй половины… утонченность желаний… и вообще…
Никто не верит!
Зам любил говорить с народом. Он рассказывал массу хороших, поучительных историй, но перед каждой историей в небольшой предисторической справке он всегда рассказывал о своей долгой и трудной жизни, а в конце концов добавлял: «всё сам, своими руками». Зам каждый раз находил для неё новую интонацию, украшал её тысячью различных оттенков, которые придавали фразе всегда утреннюю свежесть. Однажды в автономке вдали от родных берегов зам, рот которого практически никогда не закрывался, вдруг замолчал суток на пять. При этом он почти не появлялся из каюты, лишь иногда его огромное, скорбное тело бесшумной тенью скользило в гальюн. На шестые сутки вахтенные заметили, что зам отправился туда с каким-то ужасным, баррикадным выражением. Он зашёл в гальюн, задраил дверь и принялся там ворочаться ночной неустроенной птицей.
— Чего это он? — спросил один вахтенный у другого.
— А… эта… жизнь была такая долгая и такая мотыжная…
— А, — сказал вахтенный, — ну да…
Отсек погрузился в тишину, лишь изредка оживал и ворочался гальюн. Дверь гальюна наконец лязгнула, и зам, с лицом искажённым за всё человечество, появился из него. Надо заметить, что он по-старости и в результате тяжёлого детства, забывал поднимать за собой стульчак.
— Пойду подниму, — привычно сказал вахтенный. Вскоре он вернулся и молча поволок своего напарника за рукав.
— Ты чего?
— Смотри!
— Вот это да-а!…
— Это вам не мелочь по карманам тырить!
Внутри унитаза лежало, исключительно правильной формы, нечеловеческих размеров, человеческое… м-да. Если б оно было одето в скорлупу, никто бы не сомневался, что это яйцо сказочной птицы Рух! Первый вахтенный закатил глаза, растопырил руки, пожал плечами и сказал заунывным голосом заместителя:
— Ну всё, всё своими руками! По-другому было не вытащить!
— Слушай! Давай замовское говно Серёге покажем!…
— Так он же спит.
— Ничего, разбудим…
…Вахтенный офицер наклонился к инженер-механику.
— Не может быть! — повеселел мех.
— Может.
— Товарищ вахтенный офицер, — официально привстал механик, — разрешите навестить гальюн первого отсека. Только туда и сразу же взад.
— Идите. Только без лирики там. Туда и сразу же взад…
Целых три часа весь корабль ходил и изучал сей предмет. Последним узнал, как всегда, командир.
— Не может быть! — придвинулся он к старпому.
— Может, — сказал старпом и развёл при этом руками на целый метр, — вот такое!
— Помощника сюда, — потребовал командир.
— Сергей Васильич! — обратился он к помощнику, когда тот появился в центральном, — что у нас происходит в первом отсеке?
— В первом без замечаний, — улыбнулся помощник.
— Сочувствую вашей игривости, следуйте за мной. Я — в первом, — повернулся он к старпому.
Помощник, сопровождая командира, всё старался забежать вперёд.
— Вот, товарищ командир! — сказал он, открывая дверь гальюна, — вот!
— Так! — сказал командир, досконально изучив предмет общей заботы. — Хорошо! Это разрубите и уничтожьте по частям. Надеюсь, уже все насладились?
— Так точно! Есть, товарищ командир, сделаем!
— Да уж, постарайтесь. А где у нас медик?
— Спит, наверное, товарищ командир.
— Ах, спят они…
Командир вызвал к себе медика.
— Вы спите и не знаете…
— Я — в курсе, товарищ командир!…
— Ну и что, что вы в курсе?
— Это может быть!
— Я сам видел, что это может быть. И вы — медик, а не трюмный. Не следует об этом забывать. Вы заместителя осмотрели или нет? Может он нуждается в вашей помощи? Ну как, осмотрели, или ещё нет?
— Нет… ещё…
— Ах, ещё нет?! Значит, дерьмо — успели, а зама — нет? Я пока не нахожу что вам сказать…
— Товарищ командир, так ведь… — мялся медик.
— Не знаю я. Найдите способ.
— Есть… найти способ…
…В тот же день вечером, увидев входящего в кают-компанию расцветающего зама, командир улыбнулся в сторону и кротко вздохнул. Под замом жалобно пискнуло кресло.
— Вы знаете, товарищ командир, — сразу же заговорил он, — в бытность мою на шестьсот тринадцатом проекте, в море, сложилась следующая интересная ситуация…
Командир слушал зама в пол-уха. Кают-компания ждала. У всех на тарелках лежало по пол-котлеты.
— …и всё сам, своими руками! — передохнул зам, закончив очередную повесть из жизни.
— Тяжело вам наверное было… одному, Иван Фомич, — безразлично вставил командир в притихшей кают-компании.
— Не то слово! — бодро отреагировал зам и быстро и умело намазал себе очередную булку.
Биографию составляют впечатления. Впечатления нам готовит судьба. Как она это делает — неизвестно; никогда не знаешь, что она выкинет.Вот если б мне в отрочестве кто-нибудь сказал, что я буду служить на подводных лодках, я бы очень хохотал, но так захотелось судьбе, и судьба взяла меня за тонкошкурное образование в районе холки и повела меня на подводную лодку путем крутым и извилистым.
