Он снова стал красивым и даже добродушным.
Сначала мы гуляли по улице, затем перешли в парк, затем заморосил мелкий дождик (к счастью, у Мишель был зонт), разговор на улице среди прохожих и шумевших машин был совсем иным, чем за ресторанным столом, фразы не клеились, расползались, в этой обстановке не только просить бланк паспорта, вопросы неудобно было задавать.
Проклятый дождик! Ну и совиная рожа, белая, противная, эти черви-брови, ползучие гады, с такой и мнить чашку кофе и дать деру, ну и харя, к тому же ворюга, и чего я с ней вожусь? подумаете, паспортные бланки, велико счастье! Холодно, зябко, неужели я так и буду встречаться с этой финтифлюшкой на улице до самого конца командировки? Да катись она…
После встречи я направился прямо в начальственный кабинет.
— Опять украла? — Он прочитал что-то на моем лице.
— Мне пришлось зайти к ней на кофе, — соврал я.
Он окаменел и оледенел.
— Вы с ума сошли!
— Она купила по дороге ручную швейную машинку, и мне пришлось донести ее до дома.
— Как она себя вела?
— Довольно любезно. Села рядом, налила кофе.
— Не приставала?
— В каком смысле? — Я притворился наивным.
— Ну, положила руку на колено… или еще что… — Он растопырил пальцы (что он имел в виду, до сих пор остается для меня загадкой).
— Поцеловала в щеку. Но по-братски.
— Как так по-братски? — Он начинал превращаться в своего трагического alter ego.
— Просто так, — нейтрально ответил я.
Он нахмурился и картинно забарабанил пальцами по столу, они были покрыты темными волосами и чем-то походили на извивавшиеся брови-червяки Мишель. Под черепом шла напряженная работа мысли.
— Дело приобретает опасный оборот, — сказал он. — Придется встречи с ней прекратить…
— А как же паспортные бланки? — возразил я, не глядя ему в глаза. — Мне кажется, это преждевременно!
— Давайте не спорить. Когда станете резидентом, будете руководить по-своему. А сейчас идите работать.
Я напустил на себя дымы обиды и печали и направился к двери.
— Интересно, много у нее в квартире пепельниц? — спросил он, словно выстрелил в спину.
— Целая куча, — обернулся я. — Весь дом завален пепельницами.
— Ну и шлюха! Сколько наворовала! Я с самого начала знал, что она — дрянь.
Я взялся за ручку двери.
— А при каких обстоятельствах она вас поцеловала? — вдруг спросил он.
— Когда я уходил. На прощание.
— Слава Богу! — вздохнул он.
Мы оба были счастливы.
В «Руководстве для агентов Чрезвычайных Комиссий» несколько коряво: «…для сотрудничества важны личные симпатии к заведующему политических сысков, особенно хорошо, если будет женщина, по заведующий не должен увлекаться из личных симпатий. Она многое может сделать, но нужно быть чрезвычайно осторожным».
Не увлекаться из личных симпатий — это уже не Казанова, а железный Феликс, это уже в духе разведки, те, кто увлекаются из личных симпатий, гибнут, как бабочки на огне: от доверчивости, от интриг вражеской контрразведки, от пьянства, наконец.
«Страсти погубили меня», — сказал полковник Редль перед тем, как пустить себе пулю в лоб.
«Но всюду страсти роковые и от судеб спасенья нет».
Катрин Денев явилась среди шумного бала и, конечно, случайно, но вспыхнула метеором, когда я узнал о ее принадлежности к шифровальной службе. (Эверест для любого разведчика, если, конечно, это не шифры индейцев племени лулу, хотя и их, наверное, для коллекции прихватит служба)[85].
Действо разворачивалось на приеме, жар шел от разгоряченных тел, пахло дымом и потом, давились у стола с осетром длиною в крокодила — она уронила платок, как ни странно, я поднял (если бы знал о ее профессии, ухватил бы зубами), затем разговорились, она не скрывала своих занятий, похолодел от счастья, быстренько взял телефон и тут же отскочил в сторону, дабы не «светить» сокровище наличием своего присутствия.
Несколько дней мучительного выжидания и необыкновенных фантазий, наконец звонок из телефонной будки на окраине города, вкрадчивое приглашение на ужин. Неужели скажет, что занята? И конец мечтам о жар-птице, и снова Казанова пойдет за плугом, разрыхляя сухую землю…
Но фортуна была милостивой, и вскоре, сменив несколько кебов, я ожидал Катрин у ресторана.
На рауте в мельканье лиц я ухватил лишь туманный абрис прекрасной дамы, воображение подняло ее еще до мадонны Рафаэля, в ней все дышало очарованием — видимо, мечты о шифрах рождают в душе нежность.
И когда из «пежо» вышла неимоверно худая, вдвое старше меня женщина с запавшими щеками (на одной красовалось пигментное пятно), чрезвычайно похожая на веселые скелеты из мексиканских гравюр, с огромной копной крашеных рыжих волос, походившей на куст, внезапно выросший прямо из головы, я конспиративно содрогнулся. Открытая улыбка и мутновато-темные глаза, покрытые на белках воспаленными жилками, что наводило на мысль о наркотиках, глаза выпирали из густо напудренного лица, как при базедовой болезни.
О, если бы она была одета в какое-нибудь скромное платьице, ан нет! Дорогое, с какими-то чертовыми кружевами и вензелями, и с головы до ног усеяна бриллиантами!
Мы вплыли в ресторан, и официанты превратились в окаменевшие столбы со сверлящими взорами— ведь не каждый день залетает такая странная пара. Я чувствовал на своей спине буравящие рентгены, я слышал мелкие смешки: с кем же пришла эта экстравагантная старушка — божий одуванчик? с единственным сыном? с верным братом? с партнером по бизнесу? Да бросьте вы, наивные люди, это же дешевка-любовник, который срывает с нее дикую деньгу, бессовестный джиголо, эксплуатирующий богатых вдовушек! Бедняга! Ведь не так легко слышать каждую ночь, как грохочут ее столетние кости…[86]
Как я страдал! И, конечно, не только от смешков за спиной, но и от потенциального риска: ведь наша картинная пара отпечатывалась в любых мозгах — невыносимо для разведчика, всегда жаждущего быть незаметным и серым, как кошка ночью.
Катрин блистала умом, жизнь прожила она в одиночестве, которое чувствовала остро, особенно в чужой стране, отсюда и желание общаться с внимательным, чутким, живо реагировавшим на каждое слово советским дипломатом. Политика ее давно не интересовала, секретность приелась, и желание нормально общаться намного перевешивало обычные (и обоснованные) страхи контакта с русскими.
Первый ужин похож на собеседование с абитуриентом, когда важны и анкетные данные, и общий образ, и все видимые и невидимые детали, вспышки улыбки, хмурость лба, количество сигарет (курила Катрин нещадно, причем едкие «Голуаз», я задыхался и попытался укрыться в дыме черчиллианской сигары), число прикасаний к рюмке прелестными губами («пьет умеренно», это для агентурного дела) — первый ужин проходил радостно, как фейерверк. «Я впервые здесь в столице встречаю такого интересного человека…» — это я, с оскалом белоснежных зубов, элегантный, как десять тысяч роялей, не забывавший (к черту официанта!) наполнять бокал французским шампанским «Мумм»[87].
Прототип-пенсионер в качестве лектора на волжском круизе с американцами, 1992 год
«Надеюсь, мы будем друзьями, знаете, я не люблю политику, хотя ею и приходится заниматься в посольстве…» — это хитроумный Казанова, унюхавший настрой. «Я тоже…» — «Хорошо бы, чтобы наши встречи остались чисто личным делом… Трудно все объяснить, но тут в стране некоторые люди пытаются бросить тень на русских», — это снова я, и это называлось первым элементом конспирации и ложилось в досье, облеченное в рутинную фразу «Договорились не афишировать контакт».
Успех! успех! ноздри мои и лошади, на которой мчал домой, раздувались от счастья, я проводил ее к «пежо», поцеловал на прощанье руку, стараясь смотреть мимо морщинистых тонких пальцев, унизанных перстнями и одуряюще пахнувших куревом, через этот ад я прошел мужественно, и на моей физиономии можно было прочитать только блаженство.
И действительно, блаженство! что может быть радостней в жизни разведчика, чем появление перспективной разработки, да еще шифровальщицы? Это как внезапное озарение, как «Я встретил Вас, и все былое…», — и мир прекрасен, уходят дурные мысли, не тянет печень, отменно пищеварение, не мешает плоскостопие, в семье наступает благоденствие и согласие, и чета, не ссорясь, мирно выписывает шмотки по «Квеллю».
Дело завертелось, — руби канаты сразу, пусть корабль уйдет в густой туман, подальше от чужих глаз: не звонить, не писать, никому ничего никогда и вечно! Но как отойти от ресторанов, где все пялят глаза?
Ресторанная кухня ужасна (это вздыхал Джакомо), ее не сравнить с домашними трапезами, к тому же, действительно, находили на меня поварские приступы, соблазнительные в условиях бездефицитного Запада, держа в руке кулинарную книгу, готовил даже паэлю по-валенсиански, смешивая поджаренный рис с дарами моря, — героическая симфония, после которой жена неделю выгребала из кухни грязь.
