И композиторы снова аплодировали и кричали свое ура.
...Сергей Сергеевич Прокофьев умер 5 марта 1953 года. Говорят, никого не было у его гроба. Страна провожала в эти дни другого дорогого покойника. В тот день ушел от нас товарищ Сталин.
И когда автор вспоминает тот год, он всегда думает об этих двух музыкальных гениях. Он наливает рюмку водки и тихо поет своим небольшим приятным голосом:
Я твою могилу искал.
Но найти ее не легко.
Долго я томился и страдал.
Где же ты, моя Сулико?..
Писатель Илья Эренбург написал роман «Буря». В одной из библиотек Москвы проходило обсуждение этого романа. Время было страшноватое: за романы сажали. Впрочем, сажали и без романов. Присутствовавшие резко отрицательно относились к роману Эренбурга. Одни говорили, что автор много внимания уделяет буржуазной Франции, любовно описывая всякие там кафе и шантаны. Другие говорили, что автор мало внимания уделяет советским людям, показывая их не такими, какими они должны быть, а такими, какие они есть, что в свою очередь может рассматриваться, как тайное пристрастие к космополитизму. Третьи прямо называли Эренбурга космополитом и удивлялись, что он такой хитрый и не придумал себе псевдоним, который теперь было бы самое время сорвать.
Эренбург встал и прочел телеграмму: «Читал ваш роман „Буря“ тчк очень понравился тчк Сталин тчк»
Все присутствующие тоже встали и устроили бурную овацию товарищу Сталину. А те, кто выступал перед Эренбургом, даже кричали с перекошенными лицами: «Да здравствует товарищ Эренбург!»
И все расстались большими друзьями.
ЕСТЬ ПРОРОКИ В СВОЕМ ОТЕЧЕСТВЕ!
Умирающий Ленин вызвал к себе товарища Сталина.
— Я умираю, Коба, — сказал он. — Что делать? За кем народ пойдет?
— Народ за мной пойдет, Владимир Ильич, — просто сказал товарищ Сталин.
— А если не пойдет? — страдая, спросил Ленин. — А если не пойдет?
— А если не пойдет за мной, пойдет за вами, — улыбаясь, ответил Иосиф Виссарионович.
ЕЩЕ НЕСКОЛЬКО СЛОВ ОТ АВТОРА
Эти маленькие рассказы автор припомнил совсем недавно. И он подумал, что было бы совсем неплохо записать их, чтобы они не пропали, как пропадало все в нашей России. Автора не столько интересовали факты, связанные с именем товарища Сталина и других товарищей, сколько атмосфера, обстановка, фон, что ли, характерный для той эпохи. Потому что интересно, конечно, знать факты из жизни личностей, вращающих колесо истории, но еще более интересно, как эти факты отражаются на жизни их современников. И чем эти факты грозят потомкам. И жителям иностранных государств. А они грозят.
Автор уверен, что многие читатели знают другие истории из жизни товарища Сталина. И других товарищей. Автор был бы безгранично благодарен, если бы эти читатели поделились с ним своими байками. Автор бы очень бережно их записал, придав им легкую и веселую форму. Ибо, как сказал Карл Маркс, учитель товарищей Ленина и Сталина, «человечество смеясь расстается со своим прошлым». И хотя товарищ Сталин, с точки зрения автора, не фигура прошлого, а наисовременнейший деятель этого кровавого столетия (чему не надо находить объяснения, достаточно лишь взглянуть на карту мира), автор, тем не менее, желает весело говорить о прошлом и оптимистично смотреть в будущее.
Потому что — у него нет другого выхода.
РАССКАЗЫ О ДРУГИХ ТОВАРИЩАХ
В юности я очень любил писать песни советских композиторов. Они были бодрые и оптимистичные. Я писал, как Лебедев-Кумач, только хуже. Я писал такие песни, чтобы под них легче шагалось по дорогам социализма. Про мои песни по радио говорили так: «Вы слушали песни советских композиторов. А теперь слушайте музыку!» Но они мне легко давались: я мог написать такую песню за десять минут. А потом композиторы делали к ним мелодии, и хотите смейтесь, хотите нет, а получались настоящие песни, которые пели Трошин и Шульженко. Их покупали на радио и на эстраде, и я любил их слушать в исполнении известных певцов, записанных на пластинки.
Надо добавить, что я был одним из самых непопулярных советских песенников. Вот почему вы не можете вспомнить моей фамилии в этой связи. Ну и не надо! Зато когда я познакомился с моей женой, она мурлыкала мою песенку, даже не подозревая, что это я ее сочинил. Да и вы когда-то ее мурлыкали: «Мой старый, далекий, испытанный друг...» А не мурлыкали, и не надо! Потому я на вас и не женился.
А потом в космос улетел космонавт Егоров, и когда он спустился на Землю, корреспонденты его спросили, кто его любимый поэт. Он сказал: Лермонтов. А какая ваша любимая песня? Он сказал: «Кто сказал, что прошли те года, о которых слагают легенды...» Я просто упал, когда прочитал это в «Комсомольской правде». Это же надо, сказал я себе, какой потрясающий вкус у этого человека! Из всех песен советских композиторов он любит одну единственную! И кто же ее написал? Я! То есть, таким образом я становлюсь любимцем космонавтов и сравниваюсь в этом с Володей Войновичем, который создал шлягер «У нас еще до старта 14 минут»! Это же уму непостижимо!
В редакции «Литературки», где я тогда работал, стоял дикий гогот. Все приходили пожать мне руку и пожелать новых творческих удач. Один сказал, что теперь по интеллектуальному уровню я сравнялся с космонавтами, и меня смело можно куда-нибудь запускать. Другой посоветовал немедленно завалить все музыкальные редакции моими шедеврами и стать любимцем поваров, бухгалтеров, парикмахеров и других тружеников промышленности и сельского хозяйства, чтобы купаться в гонорарах и славе. Третий печально сказал: «Ну, докатились... Ты теперь и руки никому не подашь. Ну и страна...» Завистники, думал я, никто из них не стал любимцем космонавтов, вот они и острят.
Поэтому я с надеждой открывал газеты после приземления космонавтов, чтобы узнать, не являюсь ли я еще чьим-нибудь любимцем. Но те все молчали. Даже космонавт Рожковский. Нет, этот... Молчковский... Ну тот, но «ский». Досадно...
Так что с космонавтами у нас были установлены теплые, дружеские отношения. Оставалось установить такие же с остальным советским народом.
Однажды мы с приятелями попали в дом к одной знакомой девочке. Она нас позвала на чай. Или на кофе. Я уже не помню. Мы пришли. Девочка была немного смущена, потому что на диване спал какой-то парень. Подумаешь, я сам не раз спал на диванах у девочек, ничего особенного. Но тут парень проснулся, спустил ноги с дивана и фамильярно спросил:
— А вы кто такие, красавцы?
Это мне не очень понравилось. Я привык к невиданному уважению и немедленному признанию, а тут такое амикошонство.
— Мы-то гости, — сказал я. — Вот пришли к девочке на чай. Или кофе. Вам бы лучше самому представиться.
И, не слушая его ответа, пошел в переднюю повесить плащ. На вешалке висел мундир военного летчика. Полковника. Блестела звезда Героя Советского Союза. Пять рядов орденских планок. Справа еще какой-то золотой значок, я на него не обратил особого внимания. Я думал, что это мундир отца той девочки. Странно только, что его самого дома не было. Наверное, переоделся в штатское и ушел, чтобы не мешать тому парню спать на диване.
— Ну-с, — сказал я, войдя в комнату, — так как же вас зовут, милый юноша?
— Гера меня зовут. Герман Степаныч. А ты кто такой?
— А я и не знал, что у тебя папа такой заслуженный летчик, — сказал я девочке. — Я его китель в передней видел.
— При чем тут папа? — обиженно сказал парень. — Это мой китель.
— Ладно тебе, — сказал я. — Ты еще молодой. Вырастешь — станешь летчиком, как папа. Будешь героем. Если, конечно, будешь хорошо себя вести.
Тут я увидел, что приятели, с которыми я пришел, как-то смущенно жмутся, что на них совсем не похоже, и тихонько толкают меня локтями, чтобы я перестал выжучиваться и обижать того парня с дивана.
И вдруг меня осенило.
— Постойте, постойте, — сказал я. — Герман Степанович. Полковник. Герой. Да вы часом не космонавт?
— Космонавт, космонавт, — недовольно пробурчал парень, и тут даже я увидел, что это Титов. Космонавт № 2. Вот тебе и раз! А я его совсем затуркал. Слепая тетеря! Неужели не видно, что если человек ведет себя нахально, то, значит, имеет на то право! Ну что за манера грубить космонавтам! Тем более, как вы помните, я и сам был любимцем космонавта Егорова! Мне даже захотелось немножко попеть: «Кто сказал, что прошли те года, о которых слагались легенды...», чтобы он меня узнал и мы подружились. Потому что если ты любимец одного космонавта, то у тебя есть шанс стать любимцем другого.
Потом мы пили водку под огурцы. Разговаривали. И мне расхотелось быть его любимцем. Потому что я увидел, что он верит каждому слову, написанному о нем в газетах. Он казался себе чем-то вроде былинного героя, а все люди — жучками-паучками, которых он удостаивал своим присутствием. И к той девочке он относился противно. И свысока. И ей было за него неловко.
