Но вот приехали на учебу в Литинститут молодые монголы, человек восемь.
Молодые кадры: переводчики, критики, начинающие писатели… Крепко подружиться с pycской литературой, с культурой познакомиться и полезные навыки приобрести. Ну и пусть познакомятся… Плохого в этом ничего нет. А у нас многие отовсюду приезжали ума понабраться — и из Азии, и из Африки, и с Кубы, и Европа социалистическая жила припеваючи… Вот теперь и монголов подвалило. Значит — дело будет. Литература в мире не погибнет. Только вот хоть они молодые оказались, а по-русски говорят не ахти как, совсем мало-мало лопочут, хуже них лопочут только вьетнамцы. Ну, да ладно… Дело у них молодое — язык освоить, мозги — свежие, было бы, как говорится, желание.
Но желания, как, оказалось, было у них немного. Сразу они стали держаться особняком, своей свадьбой, на контакт шли не охотно, видно невооруженным глазом… и хоть и очень молоды, но уже чем-то озлоблены на жизнь, не в пример добродушному Намсраю. Или это было проявление нелюбви к русским? Все может быть… Ладно, пусть хоть ненавидят, мы и это переживем, мы — привычные, лишь бы боялись… Но скоро выяснилось, что они еще и патологически жадны! Ни в какое время, ни при какой погоде у них невозможно занять денег. А общежития для того и существует, чтоб один у другого в трудный момент мог копейку перехватить… Даже у узбеков — можно, даже у башкир, даже у татар в конце концов! А у этих — нет. А скоро выяснилось и другое — что они еще и пьют! Чуть не каждый день наливаются водкой, хоть и молодые… Ну правильно, раньше начнешь, раньше — кончишь. Трое, правда, не выпивали. Все время чистые ходили… детки монгольской интеллигенции, а у них другие планы на жизнь. А эти стали пить. Даже — жрать водку. Появилась прямо патологическая страсть к выпивке. А выпив водки и потеряв ориентировку во времени в пространстве, начинают носиться по коридорам вереницей, яростно вскрикивая что-то по-монгольски, жестикулируя и сдабривая все это крепким русским матом… Вот тебе и приехали познакомиться с русской культурой и литературой! Через водку тоже, конечно, можно приобщиться, только, как бы пупок не развязался, тут надо самим Челубеем быть…
Посмотрел на молодых монголов умный и многоопытный Намсрай, ужаснулся и сделал необходимые выводы… Может, он подумал, что они своим присутствием компроментируют его Монголию, а, может, и взревновал? То он учился — один, зрелый и мудрый человек, а тут приехали неизвестно кто, с куриными мозгами, только портят впечатление.
Он и стал их учить по-своему, как подсказала ему крепкая монгольская голова и крепкие руки. Как только начинают они носиться по коридорам, он выходит и караулит их… Вернее, вначале он тоже выпивает, но в другом месте… С их приездом в Литинститут что-то в нем решительно изменилось, он — озлобился. В короткое время стал буен и неуправляем. И вот, выпив водки с русскими братьями, он начинает изливать свое буйство на братьев-монголов. Лицо его, широкое, как добрый пласт глины, наливается кровью, он грозно выходит в коридор… Если они попрятались, он, расширяя ноздри и свирепея, обходит все монгольские комнаты… А найдя, шумно и мстительно выражает свою радость… С криком выволакивает их в коридор, ставит в ряд и прилюдно устраивает экзекуцию. А она у него — проста и убедительна.
— Ах ты, грязный монгол, — зло шипит, ругается он и бьет их кулаком в ухо и лицо… Одной рукой — держит за ворот, другой — бьет. Каждого по нескольку раз. Они безропотно стоят, понурив головы, и только покачиваются от ударов и водки… Нет, они не так слабы, и их много, но они не оказывают никакого сопротивления. Нельзя.
Намсрай — уже великий писатель, а они еще — не очень великие. Он авторитет. У себя в Монголии им приводили его в пример. Но Намсрай действительно писатель, хоть и пьет. А они еще — никто, но уже пьют. Синяков на их темных, тоже как добрый пласт глины, лицах не видно, скрадывает природная смуглость. Так что, считай, обходится без синяков. Вот хорошо-то как! Одна радость! В институт, несмотря на гульбище, они наведываются регулярно. Сидят за партой тихо и тупо. Но не дай Бог преподователю их о чем-то спросить. Они поднимутся и будут молча, понуро и безропотно стоять, так же терпеливо, как при экзекуции Намсрая… И ни слова нельзя от них добиться, хоть вырви язык… Они — немы, как рыбы. Зачем все-таки они в Москве?
Но вот дохнуло в России ветром перемен, запахло перестройкой…
И они тут же проявили смекалку — забросили учебу и давай делать бизнес — возить из Монголии неподъемные сумки и тюки: с кожей и джинсами.
Общежитие превратилось в перевалочную базу… В институте они появляются теперь редко… У них другой интерес в Москве, даже водка отступает на задний план, в голове одно: деньги, много денег, валюта… Намсраю все реже удается проводить свои «мероприятия», они перед ним уже не забитые, безропотные монголы, они — новое племя, почуявшее запах денег. Теперь они не стоят покорно, они достаточно обнаглели и могут дать сдачи. В голове у них великая лихорадка: товар — деньги, деньги — товар. И Намсрай отступает.
Как появились у нас «новые русские», так и у них скоро народятся «новые монголы»… Что это такое — «новые монголы»? Свирепые и кровожадные, перемазанные бараньей кровью и жиром, молодые люди на «мерседесах» с мобильными телефонами в руках посреди широкой монгольской степи? Дикое зрелище!
Нет, не зря их бил Намсрай смертным боем, ох, не зря… Пытался он предупредить в них грядущее зло, которое выйдет наружу вместе с перестройкой и ничего доброго Монголии не принесет… Всей своей кровью древней и нутром чувствовал и пытался предупредить его, задавить в зародыше, только опоздал он, катастрофически опоздал…
Как ни глупо и ни пакостно звучит «новые русские», а уж «новые монголы» звучит совсем нелепо, дико и страшно.
Бедный Намсрай!
Собрались как-то студенты — все сплошь молодые и мужественные ребята, в одной угловой комнатке на шестом этаже и заперлись там, как декабристы… Сидят, беседуют о том, о сем, рассуждают… И о поэзии, и о прозе, и об учебе, и о том, что жизнь — хороша, когда ни о чем не болит душа. А душа на то она и душа, всегда о чем-нибудь болит и переживает. Без этого нельзя.
А на столе у ребят — праздник. Густо уставлен он пивом с водкой, а на закуску — колбаса с булками. Хоть сами и непьющие, а иногда можно себе позволить расслабиться, а то все время в напряжении, учеба — это вам не ваньку валять, как бы голова от напора знаний не треснула.
Время — далеко за полночь. В общежитии уже и гомон, и щебет, и свист, и просто пение — все стихло. Все певцы разбрелись… А они все не расходятся — сна ни в одном глазу, бессоница. A откуда ж сну-то хоть в одном глазу взяться, когда сессия началась? Сама по себе сессия — это хорошо, даже счастье, сплошной отдых, считай, каникулы наступили.
Все — так, да не так. Потому что утром у них экзамен — мать его за ногу! — да такой экзамен, что с похмелья в дурном сне не приснится. Самый подлый, коварный экзамен — история КПСС! Все остальные экзамены по сравнению с ним — семечки, орехи. А он страшен и ужасен! Страшнее этой истории партии только и есть одна марксистско-ленинская философия. Там сам черт ногу сломит! Но этот экзамен еще впереди. Маячит, как путеводная звезда. А ты вначале, попробуй, историю партии сдай! Как же тут не переживать…
Так что ни о каком сне речи быть не может! Сидят ребята и о несбыточном мечтают:
— Эх, хорошо бы нам эту историю партии проклятую на дурака сдать, на халяву проскочить… — разводит философию один.
— Еще бы нехорошо, — поддакивает другой. — Совсем даже неплохо.
И третий мечтает:
— Да-а-а… если бы сдать ее на халяву, это бы даже куда лучше было, чем халвы бесплатно наесться…
Тут уже, конечно, и стихи, и проза, на задний план отошли, не до них, перед глазами только змеиные щупальцы истории КПСС шевелятся…
А форточка у ребят настежь открыта, чтоб побыстрее клубы дыма и винные пары улетучивались…
Вдруг влетает в форточку нечто такое, совсем непонятное: ребенок не ребенок, женщина не женщина, — но баба, бабеночка точно! Сама из себя небольшая, голенькая, титьки маленькие торчат, за спиной — крылышки, как у ангела, только лицо взрослое, один глаз серьезно смотрит, а другой хитро прищурен. Повисла в воздухе и покачивается с боку на бок…
Удивились ребята: что это за поздний гость? Может, это белочка? Так откуда белочке взяться? Все белочки в тайге, по дуплам сидят.
Тут один догадался, спросил:
— А ты не халява ли будешь, девушка невиданной красы?
— Она самая и есть, халява… — сладко причмокнула гостья. — Халява Халиловна, будем знакомы!
Ух ты! Обрадовались студенты: лучший друг нашего брата прибыл! Усадили ее на почетное место, стали потчевать пивом с водкой, колбасой с булками угощать… А Халява Халиловна не отказывается, выпивает да закусывает, уплетает угощение за милую душу… Ела-ела, все у них подъела, все выпила… Как насытилась, сладко причмокнула и подмигнула ребятам: ну, мол, все, полный порядок… Будьте за экзамен совершенно спокойны, все теперь у вас в ажуре будет. И полетела восвояси, едва в форточку пролезла.
