— Человек, сюда! — позвал нью-иоркец, — еще два таких же! Всеми признается, что наш город-центр искусства, литературы и наук. Возьмите, например, наших послеобеденных ораторов. Где еще в Америке вы найдете такое остроумие и красноречие, какое истекает из уст Динью и Форда, и..?
— Вот если взять газеты! — прервал его человек с Запада. — Вы, вероятно, читали о дочери Пита Уэбстэра. Уэбстеры живут на два квартала к северу от здания суда в Топаз-Сити. Мисс Тилли Уэбстэр без просыпу спала сорок дней и сорок ночей под ряд. Доктора не знали…
— Передайте мне спички, пожалуйста, — сказал нью-иоркец. — Заменили вы, с какой быстротой воздвигаются новые здания в Нью-Йорке? Усовершенствование стальных остовов…
— Я обратил внимание, — сказал топазец, — что, по статистическим данным, в Топаз-Сити только один плотник погиб, будучи раздавлен упавшим деревом в прошлом году! И лишь потому, что он попал в циклон…
— Они портят наш горизонт, — перебил нью-иоркец: — возможно, что мы еще не проявляем достаточного художественного вкуса при постройке наших зданий. Но я могу смело утверждать, что мы идем во главе живописного и декоративного искусства. В некоторых из наших домов находятся шедервы живописи и скульптуры. Человек, имеющий возможность посещать наши лучшие галереи, найдет там…
— Осадите! — воскликнул человек из Топаз-Сити: — прошлым месяцем в нашем городе была игра, в которой 90 000 долларов перешли из рук в руки в пару…
— Тарам-тара… — играл оркестр. Занавес на сцене, стыдясь написанного на нем утверждения «несгораемый», опускался медленным движением, характерным для средины лета. Публика лениво струилась вниз по лифту и лестнице.
Нью-иоркец и человек из Топаз-Сити с пьяной торжественностью пожали друг другу руки. Воздушная железная дорога хрипло грохотала, трамваи гудели и звенели, извозчики ругались, мальчишки — газетчики звонко кричали, колеса оглушительно стучали. И тут у ньюйоркца явилась счастливая мысль, с помощью которой он надеялся закрепить превосходство своего города.
— Вы должны согласиться, что в отношении шума Нью-Йорк значительно превосходит всякий другой…
— Ничего подобного! — сказал человек из Топаз-Сити: — в 1900 году, когда к нам прибыл кандидат в конгрессмэны с оркестром Соуза, нельзя было… Стук экстренного вагона заглушил его дальнейшие слова.
Перевод Зин. Львовского.
Примечание автора
Человек, рассказавший мне эту историю, жил несколько лет, как аутло[6] на Юго-Западе и занимался тем делом, которое так откровенно описывает. Его описание modus operandi[7] может показаться интересным, а советы его ценными для пассажира при каком-нибудь налёте на поезд. Оценка же удовольствий, получаемых участниками ограбления поездов, вряд ли соблазнит кого-нибудь заниматься этим делом, как профессией. Я передаю рассказ как можно точнее, почти дословно.
О. Г. * * *
Если бы спросить мнение большинства людей, то все сказали бы, что остановить поезд — трудно. Это неверно: остановить поезд — легко. Я некоторым образом содействовал беспокойству железнодорожных пассажиров и бессоннице служащих «Компании Экспрессов». Единственные неприятности, связанные для меня лично с налетами на поезда, заключались в том, что недобросовестные люди надували меня, когда я тратил доставшиеся на мою долю деньги. Об опасности не стоит говорить, а беспокойство нам было нипочем! Одному человеку однажды чуть-чуть было не удалось остановить поезд. Двоим это удавалось иногда. Трое могут это сделать, если они — достаточно расторопные парни. Но пять человек — вот настоящее число! Выбор места и времени зависит от разных обстоятельств.
Первый налет на поезд, в котором я был замешан, имел место в 1890 году. Может быть, путь, который привел меня к участию в этом деле, даст вам некоторое представление о том, как дебютируют железнодорожные разбойники. Из шести западных аутло нас было пять ковбоев, оставшихся без дела и работы, а потом свихнувшихся, и один преступный тип с Востока. Этот последний был одет, как преступник, и выкидывал разные подлости, — отчего и обо всей банде пошла дурная молва. Проволочные заграждения и nesters создали пятерых налетчиков, а дурное сердце — шестого.
Джим С. и я работали на 101-м ранчо в Колорадо. Nesters выживали скотоводов. Они забрали землю и поставили должностных лиц, с которыми трудно было ладить. Мы с Джимом, убегая однажды на Юг от объезда, направились верхом в Ла-Хунта. Там мы немного позабавились, не причинив никому никакого вреда, как вдруг вмешалось фермерское управление, которое пожелало нас арестовать. Джим застрелил помощника шерифа, а я как бы помогал ему в его аргументации. Мы бились, двигаясь вверх и вниз по главной улице; милиции все время адски не везло. Наконец мы бросились вперед и прорвались к ранчо, расположенному на Серизо. Мы ехали на лошадях, которые если не могли летать, то во всяком случае могли догнать птицу.
Через несколько дней отряд милиции из Ла-Хунта явился в ранчо и потребовал, чтобы мы пошли с ним. Жители ранчо были за нас, и пока мы. отказывались, весь дом был изрешечен пулями. Когда наступила темнота, мы влепили милиционерам пачку пуль и ушли в горы.
Они, наверно, догадались, что мы ушли, и нам пришлось дрейфовать, что мы и сделали, кружным путем спустившись в Оклагому.
Ну, там нам ничего не удалось заработать; когда же пришлось тяжело, мы решились оборудовать небольшое дельце с железными дорогами. Джим и я соединились с Томом и Айком Мур — двумя братьями. Я могу назвать их имена, так как оба умерли. Том был убит при ограблении банка в Арканзасе; Айк же погиб во время более опасного времяпрепровождения: он рискнул пойти на танцульку. Мы выбрали место на Санта-Фе, где был мост через глубокую речку, окруженную густым лесом. Все пассажирские поезда забирали воду в одной из водокачек в конце моста. Это было спокойное место, так как ближайший дом находился на расстоянии пяти миль. Накануне набега мы дали отдохнуть лошадям и составили расписание, как нам взяться за дело. Наш план был очень плохо разработан, так как никто из нас не участвовал раньше в ограблении поездов. Скорый поезд в Санта-Фе должен был быть у водокачки в 11 часов 15 минут ночи. В одиннадцать Том и я залегли с одной стороны пути, а Джим и Айк — с другой. Когда показался поезд, и его передний фонарь бросил свет далеко вдоль пути, а из паровоза повалил пар, мне сделалось совсем дурно. Я охотно бы согласился даром работать на ранчо в течение целого года, лишь бы не участвовать в этом деле. Некоторые наиболее смелые люди по этой специальности впоследствии говорили мне, что в первый раз они чувствовали то же самое. Паровоз едва успел остановиться, как я прыгнул на его подножку с одной стороны, а Джим — с другой. Как только машинист и кочегар увидели наши ружья, они сами, до нашего приказа, подняли руки вверх и просили не стрелять, обещая сделать все, что мы захотим.
— Сойдите вниз! — приказал я. Они соскочили на землю, и мы погнали их вдоль поезда. Пока это происходило, Том и Айк бежали вдоль поезда, стреляя и крича, точно апаши, чтобы заставить пассажиров остаться в вагонах. Какой-то молодец выставил в окно маленький револьвер двадцать второго калибра и разрядил его в воздух. Я прицелился и разбил вдребезги стекло над его головой, что устранило всякие дальнейшие противодействия с его стороны.
К этому времени вся моя нервность прошла. Я чувствовал какое-то возбуждение, как будто был на балу. Во всех вагонах свет был потушен, и когда Том и Айк перестали стрелять и кричать, стало почти так тихо, как на кладбище. Помню, я слышал, как какая-то птичка чирикнула в кусте, в стороне от пути, точно пожаловалась, что ее разбудили.
Приказав кочегару достать фонарь, я подошел к служебному вагону и закричал проводнику, чтобы он открыл, если не хочет быть продырявлен. Он отодвинул дверь и стал в ней, подняв руки.
— Прыгай на землю, сынок! — сказал я.
Он шлепнулся вниз, как глыба свинца. В вагоне было два сейфа: большой и маленький. Кстати сказать, я раньше всего водворил на место арсенал курьера — двуствольное ружье с патронами и тридцативосьмилинейный револьвер в футляре. Я вынул патроны из ружья, положил револьвер в карман и, позвав курьера внутрь вагона и направив дуло ружья прямо на его нос, заставил его работать. Он не мог открыть большой сейф, но открыл маленький. В нем оказалось всего девятьсот долларов. Это было слишком мало за наше беспокойство, и мы решили обойти пассажиров. Пленников мы отвели в курьерский вагон и послали машиниста осветить весь поезд. Начав с первого вагона, мы помещали человека у каждой двери и приказывали пассажирам стать в проходах между сиденьями и поднять вверх руки.
Если вы хотите видеть, как трусливо большинство мужчин, вам нужно только совершить налет на пассажирский поезд. Не потому они трусы, что не защищаются, — далее я скажу, почему это невозможно, — но грустно видеть, как они теряют голову. Громадные, дюжие верзилы, фермеры, бывшие солдаты, спортсмэны и дэнди в высоких воротничках, за несколько минут до того наполнявшие вагон шумом и хвастовством, так пугаются, что только хлопают ушами. В обыкновенных вагонах в ночное время оказалось мало публики, так что сбор наш был очень невелик, пока мы не дошли до спального вагона. Проводник пульмановского вагона встретил меня у одной двери, тогда как Джим обошел кругом ко второй. Проводник очень вежливо сообщил мне, что в его вагон войти нельзя, так как он не принадлежит железнодорожной компании, и что, кроме того, пассажиры уже достаточно встревожены криками и выстрелами. Никогда в жизни я не видел лучшего образца официального достоинства и уверенности в силе великого имени м-ра Пульмана. Я приставил свой шестизарядный револьвер к груди проводника так плотно, что впоследствии нашел одну из пуговиц его жилета крепко втиснутой в дуло. Чтобы извлечь ее, пришлось выстрелить. Проводник сразу закрыл рот, точно то был ножик со слабой пружиной, и скатился по ступенькам вагона. Я раскрыл дверь спального вагона и вошел внутрь. Высокий, толстый старик шел мне навстречу, переваливаясь, пыхтя и задыхаясь. Один рукав его сюртука был надет; сверх него старик пытался натянуть жилет. Не знаю, за кого он меня принял.
