Вскоре после его ухода я записал положенные на сутки четыре дневника и снова запер «козырную» историю в стол.
Принесли снимок легких ребенка. Все чисто.
Вслед за рентгенотехником в ординаторскую впорхнула лаборантка Венера.
Венера работает у нас около года. Хорошая девочка.
Добросовестная, аккуратная. Помимо этих похвальных качеств нельзя не отметить пышную кудрявую шевелюру, глаза-маслины, курносый носик, рельефные губки и мускулистые ноги, неотразимую сексуальность которых всегда что-нибудь подчеркивает. Сегодня — коротенький халатик нестандартного кукольного фасона.
Венера кокетливо наклонила голову, и большой разноцветный бант, за который ей часто доставалось от наших упрятанных под нелепые крахмальные колпаки старушек, затрепетал, как бабочка.
— Здравствуйте, Олег Леонидович.
— Привет, — я не знал, что Венера сегодня дежурит, и при виде ее испытал радость столь же неподдельную, сколь и беспочвенную.
Венера никогда не подавала повода.
— Кому лейкоциты?
— Мальчику после аппендэктомии. А ты думала Куницыну?
Куницын ни в каких анализах не нуждался. Более того, он вытеснил из отделения пациентов, которые нуждались — и не только в анализах.
Тем самым значительно уменьшив нагрузку на лабораторную службу, поскольку «реанимация» является их главным заказчиком.
— Я думала вам.
Аппетитно крутанув бедрами, Венера выскочила из моей «одиночки». Она со мною заигрывает или я опять принимаю желаемое за действительное?
Венера мне давно нравится. Но я робок от природы и осторожен во всех начинаниях. Опять же не хочется получить оплеуху. Хотя эпоха оплеух уже давно прошла. Тем более, что я врач, а она медсестра. Правда, эпоха субординации закончилась еще раньше.
В любом случае приличной девушке труднее сделать первый шаг.
Но кто бы решился дать определение приличной девушки? И хотел ли я, чтобы Венера оказалась таковой? И потом… Попытка не пытка. Если сейчас упустить свой шанс, не позднее, чем завтра им воспользуется другой. Это — как кирпичи на стройке.
Тем более, что за последний год ситуация с прекрасным полом изменилась ненамного.
Прокуренная Наташа из «неотложки» поддалась-таки на мои неуклюжие приставания. После ночных обжиманий в коридоре она затащила меня в сестринскую раздевалку, где все и произошло. Я был шокирован. Не легкой победой и не внушительной разницей в возрасте (не в ее пользу) — первая была закономерной, а вторая очевидной, но обезображенным рубцами животом. О пяти лапаротомиях (в восемнадцать лет выпала по пьяни с пятого этажа) я узнал только, когда Наташа скинула операционную форму.
С тех пор мы общались два-три раза в месяц, когда мне становилось совсем невтерпеж.
Палата тонула во мраке. Валерий Осипович дремал, одурманенный психотропными препаратами.
Мальчик проснулся и хныкал. Его по очереди успокаивали анестезистки и операционные сестры. Я выслушал ему легкие. Как у космонавта.
— Что есть из наркотиков?
— Морфий, промедол, фентанил, — ответила толстая Женя.
Я знал ее больше семи лет — с того самого времени, когда безусый студент второго курса осчастливил своим появлением стонущую от нехватки санитаров больницу. Женя работала за троих, за словом в карман не лазила, не употребляла спиртного, курила, как паровоз и, по-моему, вообще не спала.
— Полкубика фентанила в мышцу и переводите в детскую хирургию.
— Опять развоняются, — в пятидесятикоечной детской хирургии на данный момент насчитывается три свободных места, а в шестикоечной «реанимации» — четыре.
— Скажи, что автобус у Старой Купавны перевернулся.
— Типун вам на язык, — Женя регулярно ездит этим маршрутом.
— Пардон. Тогда пусть будет «Боинг-747». На двести девяносто восемь пассажиров — триста трупов.
— Это как?
— Двое летели зайцем.
Персонал залился смехом, а я стал разрабатывать план наступления. Точнее, отступления. ЦРБ — не Боткинская, где к вопросам пола относятся просто и всегда подстрахуют. Ладно, пока все тихо. Свеженьких, если и покатят, то из «приемника», а значит мимо лаборатории… Правда, меня могут вызвать куда-нибудь на консультацию или «малую» операцию. Увы, для хирургов операции делятся на большие и малые. То есть плевые. Жаль, что наркозов «малых» не бывает.
Исчезать по-тихому нельзя. Остается компромиссный вариант.
— Жень, я в «приемник».
— Вызывали?
— Не-е, просто так. Потом, может, в урологию зайду или к хирургам.
— Надолго?
— На пару затяжек.
Кстати, а Венера курит?
— По дороге не захватите анализы?
— Почему не захвачу? Захвачу.
На всякий случай я почистил зубы. Выходя из туалета, повернул не налево — к дежурке, а направо, к подпружиненным дверям оперблока.
Правая створка жалобно пискнула. Я шепотом матюгнулся и проскользнул внутрь. Под ногой что-то хрустнуло. Я наклонился и поднял с пола небольшой металлический предмет с острыми краями. Заводной петушок. Хорошо, что у моих кроссовок подошва толстая.
Моду на талисманы ввела в свое время старшая Марфа Алексеевна. Теперь почти каждая операционная сестра имела собственный.
Талисманы — в большинстве своем детские игрушки — «охраняли» дежурную бригаду от экстренной работы. Охрана, надо сказать, не слишком надежная. Лучше бы заминировали лифт или поставили у приемного покоя пулемет.
На полках стеклянного шкафа в неестественном голубовато-сиреневом свете тускло поблескивали склянки. Я выбрал ту, заветную, где старшая оставляла дежурной ректификат, не отравленный йодом или хлоргексидином. Не слитый из пробирок с шелком и кетгутом.
Если от многого брать понемножку…
Я вытащил из кармана двухсоткубовый пузырек из-под хлористого калия. Закрепив пробку лейкопластырем, на цыпочках вернулся к наружной двери и выставил свою добычу на лестницу. То-то сейчас порадуется какой-нибудь шальной интерн.
— Женя, запри, пожалуйста, дверь.
Простая, но совершенно необходимая предосторожность.
Вечерами нас редко навещали коллеги. Зато неизвестно каким образом просачивались родственники, экскурсанты из других отделений и бомжи.
Кто-то интересовался состоянием больных, кто-то алкал острых ощущений, бомжи искали похмелиться.
С полгода тому назад один страждущий проник в коридор «реанимации» и хлебнул нашатырного спирта, который вместе с формалином и другими ядами хранится в тумбочке для биопсийного материала.
Труп нашли по кровавой дорожке, которая вела на чердаке.
Администрация приняла меры по ужесточению внутреннего режима, но это не помогло. Вскоре произошло нечто совершенно необъяснимое. Среди бела дня единственный туалет в отделении оказался заперт изнутри, и не просто занят — занят в течение часа. Попытки вести переговоры с неизвестным оккупантом (барабаня в дверь руками и ногами) результатов не дали. Ответом было гробовое молчание. Заподозрив неладное, позвали слесаря и взломали дверь.
На толчке сидела мертвая немолодая женщина с приспущенными грязными подштанниками. Судебные медики не обнаружили ни следов насилия на теле, ни ядовитых веществ в органах и тканях. Предположительно — коронарная смерть.
Ни персонал, ни мало-мальски коммуникабельные больные не опознали покойной — ни визуально, ни по приметам. Так и осталось загадкой, кем была эта женщина, и что она забыла в нашем туалете.
Но хватит о трупах! Давайте лучше о двухсоткубовых пузырьках с пробками из красной резины. Нет даже намека на герметичность. Одно неверное движение — и ходи потом с вонючим пятном на полхалата.
Придерживая пузырек, я мягко, как кот, спустился на первый этаж, где чуть не столкнулся с имбецилом Васей.
Даже аборигены уже не могли вспомнить, кто, когда и зачем пристроил Васю в больницу разнорабочим. Весь свой разнорабочий день, а также свободное время он проводил в подвале, где ел, спал и пил с плотниками, сантехниками и электриками.
Вася довольствовался малым. От стакана «шмурдяка» он засыпал богатырским сном. Но обладал сверхъестественным обонянием, поэтому сразу ткнул заскорузлым пальцем в мой предательски оттопырившийся карман.
— Спирт! — за неполные сорок лет Вася освоил пять или шесть основных русских слов.
Я посмотрел в мутные глаза с грязно-желтыми склерами и натянул свою самую строгую маску.
— Лекарство.
Вася задумался. И все еще переваривал полученную информацию, когда я завернул за угол.
В приемном покое незнакомый мне интерн мял очередной живот.
Сестра строчила в журнале поступлений. После общего приветствия я прошел к столу и, скользя пальцем по больничной директории, позвонил в несколько отделений. Заручился чашкой чая. Всего получилось чашки четыре.
