Отведённое на работы время пролетело быстро, и снова нас осчастливил своим визитом ЗНШ корпуса. УУ-Коля почтительно повёл начальство принимать работу, а я потихоньку пошёл за ними, влекомый странным предчувствием беды.
«Жигуленок» стоял на козлах, а рядом аккуратно лежали все пять свеженьких колёс, причём старая резина была уже вымыта и уложена в багажник. Тут же стояла воздушка,[93] и боец в мгновение ока накачал все колёсики. После чего прошёлся с манометром и довёл давление до нормы. Всех дел на две с половиной минуты. Полковник удивлённо крякнул, а услужливый дурак УУ-Коля начал торопливо пересказывать ему краткое содержание только что прочитанного учебника для сержантских учебок. А далее со словами: «Это очень легко! Попробуйте сами, товарисч полковник!» – вывернул ниппель из одного колеса и сунул в руку слегка охреневшего ЗНШ штуцер от воздушки. ЗНШ поднёс штуцер к золотнику колеса, а УУ-Коля со всей дури крутанул вентиль.
Почувствовав близкую свободу, в несчастный «жигулевский» баллон рванула минимум половина из 350 атмосфер, спрятанных в воздушке. В считанные доли секунды баллон раздулся до размеров «Беларусевского» заднего, а затем… Я едва интуитивно отпрянул за ближайшую машину, как по ногам ударила мощная волна воздуха, с лёгким гулом, вращаясь, полетел колёсный диск, поднялась страшная пыль. Вдруг сразу стало тихо; когда пыль осела; нашему взору предстали сидящие на асфальте, донельзя грязные, ЗНШ и УУ-Коля, причём у последнего из ушей текла кровь, верный признак контузии. Взрывная волна сбросила «жигулёнка» с козел и положила здесь же на бок.
Крохотные куски покрышки находили потом метров за 50 от места трагедии, а вот усвистевший диск так и не нашли.
УУ-Коля пролежал с месяц в госпитале, я дембельнулся и больше о нём ничего не слышал. Но вот на ремонт штабные полковники в наш парк ездить перестали.
Вылет не задался с самого начала. Нет, ничего принципиально сложного в нём не было – эту работу полк выполнял ежегодно. На полигоне выполнялся показ слушателям академии Генерального штаба операции с названием «Прорыв подготовленной обороны противника танковым полком при поддержке артиллерии и авиации». Авиацию в данном случае представляли четыре Су-24 N-ского Гвардейского бомбардировочного авиаполка, ведомые лично командиром этого полка – храбрецом, пилотом от Бога, орденоносцем, любимцем командования и подчинённых, подполковником М. Задачей четвёрки было подойти на бреющем к полигону точно в момент окончания артподготовки, и, «обеспечивая непрерывность воздействия на противника», с набором высоты вывалить на хорошо приметную горушку посреди мишенного поля по два десятка стокилограммовых фугасных авиабомб.
Неприятности начали подстерегать группу ещё на старте – при выруливании заглохли двигатели четвёртого самолёта. Пока первая тройка болталась в воздухе, сжигая горючее и нервы, на земле состоялась краткая, но энергичная дискуссия о причинах этого события и его возможных последствиях. В конце концов, было решено, что двигатель заглох по причине излишне энергичного манипулирования РУД-ами[94] со стороны лётчика, и дальнейших неприятных последствий это иметь не должно. Была дана команда на повторный запуск и, спустя несколько минут, отставший самолёт присоединился к своим заждавшимся товарищам. Но время! Драгоценное время уже было упущено – уже был выбран не только заложенный на стадии планирования «штабной» запас, но и «штурманский» и даже «командирский», в чем штурман ведущего самолёта убедился сразу, как только закончил примерные подсчёты. Штурман ведущего второй пары пришёл к такому же выводу минутой позже, о чем и оповестил всех по рации нервным сообщением «Не успеваем!», не сопроводив его даже положенными своими позывными и позывными вызываемого что, впрочем, было не удивительно, ибо, скорее всего, он и не знал сам, к кому обращался.
Подполковник М, не отрываясь от управления, бросил своему штурману:
– Штурманец! Нагоним?
Штурман командира, старший лейтенант Ф, задумался. В другой обстановке можно было бы увеличить скорость и попробовать нагнать упущенные минуты, но сейчас, когда внешние подвески самолётов щетинились малоаэродинамичными многозамковыми бомбодержателями с гроздьями подвешенных к ним «соток»,[95] увеличить скорость было совершенно невозможно.
– Запаса нет, – дипломатично ответил штурман, лихорадочно прикидывая, где бы можно было сэкономить потерянное время.
– Режь угол! – с недрогнувшим лицом приказал М, по-прежнему обозревая орлиным взором через подслеповатый фонарь пространство перед самолётом.
– Дык, эта… – вяло попробовал возразить штурман, в голове которого уже завертелись все связанные с проблемой оперативного изменения маршрута трудности и сопровождающие этот процесс возможности ошибок.
– Режь, кому говорю, ща обосрёмся! – экспрессивно заявил командир.
После двухминутного камлания над планшеткой, компасом и часами штурман Ф выдал команду на поворот на курс 45 и дальнейшее следование им в течение четырёх с половиной минут, после чего должен был быть выполнен поворот на курс 110, который ещё минут через пять и выводил группу точно в центр полигона. Штурман с чувством выполненного долга обмяк в кресле, а командир, не теряя орлиного вида, перевёл самолёт в плавное снижение, дабы подойти к полигону, как и положено, на бреющем. Стрелка указателя скорости дрогнула и поползла вперёд по шкале.
– Не гони, уже успеваем, – заметил штурман, которому, несмотря на пятнадцатилетнюю разницу в возрасте и трёхступенчатую разницу в званиях, позволялась, как члену командирского экипажа, некоторая фамильярность.
– Не ссы, всё точно! – отозвался командир, энергично выводя машину в горизонтальный полёт, как показалось штурману, прямо над верхушками деревьев.
Полигон они увидели почти сразу после поворота на новый курс – за невысокой, покрытой лесом цепью холмиков серо-чёрной громадой понималось облако дыма и пыли от разрывов снарядов.
– Опять ни хрена ж не видно будет, как бы нам не загреметь, – мрачно сообщил командир. Но штурман на его слова почти не обратил внимания, поскольку в последний момент ему показалось что-то странное то ли в показаниях секундомера, то ли в том, как совсем недалеко находилась эта цепочка холмиков. Но не успел он ничего сказать по этому поводу, как самолёт с лёгким набором высоты перевалил холмики, и мишенное поле открылось перед ними во всей своей красоте.
То ли в расчёты штурмана где-то вкралась ошибка, то ли командир слишком сильно давил «на газ», то ли из графика выбился кто-то ещё, но самолёты прибыли на поле в тот момент, когда по нему ещё работала артиллерия.
– Жопа! – пронеслось в голове у штурмана Ф, когда он увидел как среди ржавых коробок корпусов списанной бронетехники стремительно вырастают буро-коричневые столбы земли с красноватым взблеском в середине, медленно опадая затем крупными вертящимися комьями земли и оставляя после себя в воздухе серую пелену пыли и дыма.
– Хренассе! – с неподдельным удивлением сообщил подполковник М.
Надо заметить, что растерянность сработанного экипажа продолжалась всего секунду, после чего командир, переведя самолёт в энергичный набор высоты, надавил на тангенту рации и завопил:
– Вверх, все вверх! – а штурман сделал все, что смог в данной ситуации – хрюкнул от ужаса и постарался сохранить самообладание.
Время сорвалось с цепи и стремительно понеслось вперёд – самолёт рванулся вправо-влево, ощутимо вздрогнул пару раз, причём звук, сопровождавший второй рывок, штурману Ф очень и очень не понравился, серая пыль закрыла весь обзор, перегрузка вдавила в сиденье, поле стремительно скользнуло вниз. В каком-то оцепенелом состоянии штурман Ф увидел уходящий под правое крыло хорошо заметный бугорок в центре мишенного поля и меланхолически скомандовал:
– Сброс! самолёт ещё раз вздрогнул и рванулся вверх, освободившись от веса бомб.
Подполковник М, вздыхая, рассматривал две некрупные дырки в плоскости левого стабилизатора. Глаза его, расширившиеся над полигоном до размеров объектива полевого бинокля, ещё не пришли в норму, из-за чего он напоминал разбуженного среди дня старого и недовольного филина. Штурман Ф часто и нервно моргал, комкая краги и старясь таким образом унять предательскую дрожь в руках. Командир вздохнул ещё раз, нагнулся, заглянул под стабилизатор снизу, зачем-то потрогал пальцем острые края пробоины, отошёл в сторону и посмотрел на штурмана. Стоящие полукругом члены трёх остальных экипажей напряглись в предвкушении впечатляющего зрелища (уже второго за день). Но командир только вздохнул ещё раз и глухим, каким-то чрезмерно ласковым голосом сообщил:
