— Письмо поначалу и вправду резкое, хотя дальше оно становилось совсем другим. Прощальная фраза — само милосердие. Но давайте о нем не думать. Чувства того, кто его писал, и той, которая его прочла, настолько изменились, что связанные с ним неприятные обстоятельства должны быть забыты. Одна из моих философских заповедей, с которыми я еще вас познакомлю, гласит: «Вспоминай что-нибудь только тогда, когда это доставляет тебе удовольствие».
— Признаюсь, я не очень-то высоко оцениваю подобную философию. Вам в своих воспоминаниях настолько не в чем себя упрекнуть, что ваше спокойствие зиждется не на философии, а на основании более надежном — чистой совести. Со мной все по-другому. Я не смею, не должен отвергать приходящие в голову мучительные воспоминания. Всю жизнь я был эгоистом если не по образу мыслей, то, во всяком случае, в поступках. Когда я был ребенком, мне дали понятие о правильном и неправильном, но не показали, как надо лепить своей характер. Мне привили хорошие принципы, но позволили следовать им с гордостью и высокомерием. Будучи, на свою беду, единственным сыном (а в течение многих лет — и единственным ребенком), я был испорчен моими излишне великодушными родителями (мой отец был особенно добрым и отзывчивым человеком). Они допускали, одобряли, почти воспитывали во мне эгоизм и властность, пренебрежение ко всем, кто находился за пределами нашего семейного круга, презрение ко всему остальному миру, готовность ни во что не ставить ум и заслуги других людей по сравнению с моими собственными. Таким я был от восьми до двадцати восьми лет. И таким бы я оставался до сих пор, если бы не вы, мой чудеснейший, мой дорогой друг Элизабет! Чем только я вам не обязан! Вы преподали мне урок, который поначалу показался мне, правда, горьким, но на самом деле был необыкновенно полезным. Вы научили меня душевному смирению. Я предложил вам руку, не сомневаясь, что она будет принята. А вы мне показали, насколько при всех моих достоинствах я не заслуживаю того, чтобы меня полюбила женщина, любовью которой стоит по-настоящему дорожить.
— Неужели вы тогда считали, что я могу принять ваше предложение?
— В том-то и дело! Что скажете вы о моем тщеславии? Мне казалось, вы добиваетесь, ждете моего признания.
— Стало быть, мое поведение в чем-то было неправильным, — хоть и против моего желания, поверьте. Я вовсе не хотела вас обманывать. Но мой веселый нрав вполне мог завести меня не туда, куда следует. Как вы должны были ненавидеть меня после этого вечера!
— Вас ненавидеть? Быть может, вначале я и рассердился. Но вскоре мой гнев обрушился на того, кто его заслужил.
— Я едва решаюсь спросить, что вы обо мне подумали, встретившись со мной в Пемберли. Вы осуждали меня за то, что я там появилась?
— Что вы, нисколько. Я просто был крайне удивлен.
— Вы не могли быть удивлены тогда больше, чем я. Совесть подсказывала мне, что я вовсе не заслуживаю любезного обращения, и, признаюсь, я вполне ожидала, что со мной и поступят по заслугам.
— А мне хотелось тогда, — ответил Дарси, — оказать вам все внимание, на какое я был способен, и убедить вас, что я не злопамятен. Я надеялся добиться прощения, старался рассеять дурное обо мне мнение, показав, что ваши укоры пошли мне на пользу. Не могу точно сказать, когда у меня появились и некоторые другие желания, — думаю, что не позже чем через полчаса после того, как я вас увидел.
Он рассказал, насколько она понравилась его сестре и как Джорджиану огорчило, что их знакомство было внезапно прервано. Отсюда рассказ его, естественно, перешел к тому, чем это было вызвано. И Элизабет узнала, что решение уехать из Дербишира на поиски Лидии созрело у него еще до того, как он покинул гостиницу. Его задумчивый и печальный вид в ту минуту объяснялся переживаемой им внутренней борьбой.
Она еще раз выразила ему свою благодарность, но для обоих это была слишком больная тема, и они скоро умолкли.
Пройдя незаметно несколько миль и взглянув на часы, они вдруг обнаружили, что им следовало уже вернуться домой. Поинтересовавшись, куда могли запропаститься Бингли и Джейн, они заговорили об этой молодой паре. Дарси радовался их обручению, о котором его друг немедленно ему рассказал.
— Скажите, вы были этим удивлены? — спросила Элизабет.
— Нисколько. Перед отъездом я уже понимал, что обручение вот-вот состоится.
— Иными словами, вы на него дали согласие? Я так и предполагала.
И хотя он стал против такого вывода возражать, она поняла, что дело обстояло именно так.
— Накануне моего отъезда в Лондон, — продолжал Дарси, — я признался ему в том, в чем, вероятно, должен был признаться гораздо раньше. Я рассказал, насколько грубо и безосновательно вмешался в его судьбу. Он был крайне удивлен, ибо ему это даже не приходило в голову. Я сказал также, что, вероятно, ошибся, считая, что ваша сестра не отвечает на его чувства. При этом я убедился, что его склонность к ней не исчезла, и поэтому будущий счастливый союз не вызывал у меня сомнений.
То, как свободно он распоряжался поведением друга, не могло не вызвать ее улыбки.
— Вы сказали ему, что Джейн его любит, — спросила Элизабет, — на основе собственных наблюдений или со слов, услышанных от меня весной?
— Я убедился в этом своими глазами. Присмотревшись к ней во время двух последних визитов в Лонгборн, я больше не мог сомневаться в ее чувствах.
— Ну, а ваши слова убедили его сразу, не так ли?
— О да. Бингли и впрямь необычайно скромен. Неуверенность в себе не позволяла ему положиться в таком важном деле на собственное суждение. Но благодаря тому, что он мне вполне доверяет, все встало на свое место. Я должен был открыть ему одно обстоятельство, которое поначалу его справедливо раздосадовало. Я не позволил себе оставить его в неведении, что ваша сестра провела три зимних месяца в Лондоне, что мне это было известно и что я об этом сознательно ничего ему не сказал. Он был рассержен. Но гнев его, я уверен, рассеялся, как только он перестал сомневаться в чувствах вашей сестры. Сейчас он уже от души меня простил.
У Элизабет вертелось на языке замечание о том, каким незаменимым другом является Бингли, готовый следовать любым советам своего старшего товарища. Но, вспомнив, что ей еще предстояло приучить его к своим шуткам, она сдержалась. Приниматься за это сейчас было еще слишком рискованно. Остаток пути заняли рассуждения ее спутника о будущем семейном счастье Бингли, которое будет уступать только счастью самого Дарси.
В холле они расстались.
— Лиззи, дорогая, где вы так долго пропадали? — Этим вопросом встретила ее Джейн сразу, как только Элизабет вошла в комнату. Тот же вопрос задали ей и остальные члены семьи, пока все рассаживались за столом. Покраснев, она сумела только ответить, что они забрели в незнакомые места. Но ни краска на ее лице, ни какие-нибудь другие обстоятельства не вызвали ни малейших подозрений.
Вечер прошел тихо, без происшествий. Признанные влюбленные болтали и смеялись, непризнанные — молчали. Дарси не было свойственно искать выхода своим счастливым чувствам в бурном веселье, а взволнованная и смущенная Элизабет скорее сознавала свое счастье, нежели его переживала. Помимо обычной неловкости, которую при таких обстоятельствах испытывает всякая молодая девица, ее угнетали и многие другие опасения. Она заранее представляла себе, как примут известие об их помолвке члены ее семьи. И, хорошо зная, что, кроме Джейн, все относятся к Дарси с большой неприязнью, она боялась, как бы это чувство не оказалось настолько сильным, что ни его состояние, ни положение в обществе не смогут его рассеять.
Перед сном она призналась во всем своей сестре. И хотя обычно Джейн не сомневалась в ее словах, на сей раз она проявила крайнюю недоверчивость.
— Ты шутишь, Лиззи? Этого не может быть! Помолвлена с мистером Дарси! Нет, ты меня обманываешь. Я знаю, это невозможно.
— Что ж, начало и впрямь малообещающее. Я только на тебя и надеялась. Если даже ты мне не веришь, как же я заставлю поверить других? Джейн, милая, я говорю серьезно. Чистую правду. Он до сих пор меня любит, и мы помолвлены.
Джейн недоверчиво взглянула на сестру.
— Ах, Лиззи, это совершенно невероятно. Я знаю, ты ведь его терпеть не можешь.
— Ты ничего не знаешь. Старое следует начисто забыть. Быть может, я не всегда его любила так, как сейчас. Но хорошая память при таких обстоятельствах непростительна. И сейчас я вспоминаю об этом в последний раз.
Мисс Беннет не знала, что и подумать. Элизабет снова и еще более серьезно уверила ее, что все сказанное — сущая правда.
— Боже милостивый! — воскликнула Джейн. — Неужели это могло случиться? И, однако, я должна тебе теперь верить. Лиззи, дорогая, я хотела бы, я была бы рада тебя искренне поздравить. Но ты уверена, — прости мне этот вопрос, — ты вполне убеждена, что будешь с ним счастлива?
