– И вправду остроумно – экспедиция из экспедиции! Очаровательная игра слов! А мы значит сейчас…
– В Петропавловской крепости! Ну я думала вы догадаетесь – ведь тут уже не в первый раз. Я разумеется давно здесь не служу, но все же иногда забегаю.
Граф Михайло начал размышлять о том какие причудливые формы иногда принимает царское стремление сделать все как нельзя лучше и на европейский манер, Лиза же между тем приказала ставить самовар с баранками, дабы подбодрить вновь прибывших членов экспедиции, которым несомненно предстояло сыграть важную роль.
– Угощайтесь! И садитесь поудобнее – тут много места, не стесняйте себя!
– Ах не извольте беспокоиться, мадемуазель, – ответил граф любезно как всегда и думая куда это подевался друг Вольдемар, который только что как будто крутился рядом.
В это время Морозявкин как раз пересчитывал наваленные мешки. Он насчитал уже несколько десятков, но сбивался и все время начинал сначала. Задавшись целью перед тем как поживиться провести всеобщую инвентаризацию, месье Вольдемар уже мечтал устроить гарем, непременно на пресловутые две тысячи мест, и помимо наложниц, пальм и фонтанов понаставить кругом евнухов с саблями – для охраны, чтоб чего не уперли, так как для всякого мошенника нет ничего хуже чем покушение на его добро другого мошенника. Склад Тайной экспедиции должен был стать основой будущего богатства и благосостояния.
Увидевши что началась бесплатная раздача бубликов Морозявкин как-то быстро выскочил из-за заставленного бочонками угла и присоединился к графу с Лизой. Захвативши себе самое большое блюдце, он начав хлебать чай вприкуску с постным сахаром и давясь маковыми баранками.
– Богато, солидно, впечатлило! – делился он мыслями. – Однако этот наш загородный пикничок будет обставлен всяким барахлом прямо всем на удивление!
– Наша экспедиция – вовсе не развлечение, а проявление высочайшей монаршией воли и высочайшего же доверия! – подняла Лизонька палец вверх. – Я отвечаю за секретность и безопасность сей кампании. Кстати, господин Вольдемар, пора устраиваться на ночлег. С какой стороны решетки вы желаете почивать – с той или с этой?
Тут только приятели заметили, что подвал того каземата, куда привела их бывшая сыщица а ныне придворная дама, сделавшая крутой карьер, напоминал скорее тюремную камеру нежели чем купеческий лабаз. Там в глубине были и решетки, и нары, и даже кажется пыточные приспособления вроде дыбы. Живому воображению графа мигом представились многочисленные камеры, в которых томились враги отечества, а также всевозможные маргинальные и криминальные элементы. Река Нева, прорытый вдоль Заячьего острова канал, стены, земляные сооружения, бастионы и равелины крепости не давали негодяям убечь и позволяли самодержавию и крепостничеству и далее существовать спокойно.
Тут бывали и оппозиционер Бирон, и революционер Радищев, готовились к приему декабристов, словом жизнь за крепостными стенами кипела даже ярче чем на воле. Конечно в мире существовали крепости и более знаменитые, как например безвременно павшая под натиском восставшей черни Бастилия, но для дорогих россиян свои казематы разумеется были интереснее чем запутанная история восстания злобной французской буржуазии против доброй королевы Марии-Антуанетты, предлагавшей голодным за неимением хлеба есть пирожные. Вообще что там не предлагали разгневанным трудящимся – всем они были недовольны и лишь вид королевской крови их успокаивал, так что сообразивши это правители лечили революционную лихорадку старыми испытанными средствами – виселицей и нагайкой.
– У нас мало места… а времени еще меньше! С утра подъем в шесть часов! Не проспите. Впрочем я вас разбужу.
Невзирая на протесты Морозявкина, его оставили коротать ночь по ту сторону решетки, причем Лесистратова для надежности сама задвинула засов на двери. Ночь прошла относительно спокойно. Граф Г. не знал еще, сколько им предстоит впереди хлопот и бессонных ночей, поэтому предпочел не замечать нынешних неудобств, опасаясь что на смену им придут еще более зловредные. Жесткий валик, видимо набитый камнями, вместо подушки, миска тюремной похлебки вместо ужина – все это конечно не напоминало обычный графский стол, но взамен Михайло ощутил кое-что другое, уже несколько подзабытое – терпкий вкус приключений и сильную тягу к оным.
Ночью на крепость накатывали сны и всем непременно снилось что-нибудь. Узникам снилась свобода, причем представлялось что если только ее как-нибудь заполучить то тут же как по волшебству сбудутся и все остальные мечты, что конечно было горькой ошибкой и оптической иллюзией.
Графу Г. приснилось что грубая кирпичная кладка крепости вдруг растворяется и бледные тени заключенных тянут к нему свои призрачные руки, пытаясь перетянуть к себе, в потусторонний а точнее потустенный мир. Он пытался убежать от призраков но ноги будто бы и бежали а тело вовсе не двигалось, так что выходило совсем худо. Холодный пот заливал лицо, и сон вышел вовсе не героическим.
Морозявкину конечно снилась сладкая жизнь, «дольче вита», как выражались господа итальянцы. Во сне было все то же что и в мечтах – роскошь, давно уже им, по собственному разумению, заслуженная, и многочисленные дамы и бабы, которые так и липли к нему как мухи. Он был уважаемым всеми господином при усах и при часах, окруженный почтением слуг и гостиничных швейцаров, и на чай всегда давал не менее трех рублей.
Лесистратовой же, прикорнувшей в уголке на служебной кушетке, снились разумеется кавалеры, которые к тому же были сложены как греческие атлеты и красивы как молодые боги. Она всех очаровывала и таяла от мужского внимания, а служебные дела забросила в самый дальний угол вместе с вязанием. Словом, тут к каждому явился сон, которого тот заслуживал.
Утро вползло в каземат снопами света, прорывавшемся сквозь зарешеченные оконца и радостно прыгавшем по полу солнечными зайчиками. Разбуженные криками Лесистратовой «Подъем, раздача казенного провианта!», нехотя поднявшись и наскоро умывшись будущие зодчие самой великой и дорогостоящей ай-Лимпиады в мире давясь проглотили по миске горячего и вонючего казенного арестантского корма, сваренного впрочем согласно заверениям тюремных чиновников из свежайших высочайше утвержденных продуктов. Граф вспомнил что в походах бывала еда и похуже, Морозявкин же еще не успел зажраться на графских и казенных харчах, поэтому был более снисходителен к тюремному кошту, опасаясь что в будущем и такого может не обломиться.
Собственно основой данного питания служил армейский паек, так что тут всем желающим предоставлялась возможность похлебать солдатской каши за казенный счет. Крупа и мука выделялась исправно, а вот продукты более роскошные, рыбные и мясные, шли уже за счет благотворительности, впрочем добрых людей на Руси всегда хватало, так что борщ был с мясом, а овощное рагу – с овощами. Приятели однако же не без содрогания подумали что в придачу к солдатской пище их чего доброго заставят тянуть и солдатскую лямку. Морозявкин опасался за свою шевелюру, думая что не дай Бог забреют лоб как рядовому, граф утешал его что кому суждено быть исполосованным кнутом и с выдранными ноздрями каторжанином тот в армейские ряды не попадет.
– Готовы? Не готовы? Пошел, пошел! – подгоняла Лесистратова графа и Морозявкина словно те и впрямь были арестантами. Сначала она хотела было разбудить их по привычке бадьей ледяной воды, но потом все же решила поберечь ее для умывания. Наскоро приведя себя в порядок и мило улыбнувшись отражению в зеркале Лиза принялась командовать далее.
Под ее чутким руководством собравшиеся забегали и запрыгали, стали делать что-то наподобие утренней гимнастики, охлопывая себя по груди и ляжкам как это делали замерзшие ямщики, и начали искать свои глубоко зимние шубы, шапки и прочие шарфы с рукавицами. Морозявкин как-то случайно нашел две чужие шубы, соболью и песцовую, которые у него правда вовремя отобрали едва не намяв бока. Он отчаянно сопротивлялся и утверждал что принес обе с собой и это его наследство и последнее утешение, несмотря на то что хозяева были тут же налицо. Тут уже всем стало жарко, а вещи начали разбирать и навьючивать на коней с носильщиками.
Не прошло и получаса, как все присутствующие оказались во дворе, причем Морозявкин зевал и потягивался, а граф Г. зябко ежился от утреннего морозца. Большое количество уже навьюченных лошадей, крики берейторов и форейторов, а также ефрейторов и прочих вертухаев резали аристократические графские уши. Он уже решил что пожалуй староват для таких походов, ибо такое количество простонародных идиотов собранных в одном месте начало его как-то нервировать, хотя в юности только забавляло. Впрочем начало обещало много поворотов сюжета – и граф Михайло решил уж доиграть комедию до конца.
Над Петербургом уже встало жиденькое рассветное северное солнце, которое конечно не пробуждало желания куда-то тащиться по холодку, но и заснуть не давало, ни себе ни людям. Лесистратова рысью обегала обоз взад и вперед, считая все ли на месте, Морозявкин кутался в огромный казенный тулуп с воротом из овчины, выданный ему вместо рваной шубейки.
