— Вы знаете, сэр Айзек, — сказала она, благосклонно взглянув на него, — мы с мистером Брамли старые друзья. Знаем друг друга целую вечность. И у нас есть свои шутки.
Сэр Айзек, видимо, чувствовал, что надо что-то сказать, но ограничился неопределенным хмыканьем, пригодным на все случаи жизни.
— И вот одна из этих шуток: как только я захочу попросить его сделать какой-нибудь совершеннейший пустяк, он сразу прячется! Всегда. Словно нюхом чует. Это такой плутишка, сэр Айзек!
Сэр Айзек, по всей вероятности, заметил, что это в порядке вещей. Но у него получилось совсем уж невнятное бормотание.
— Ах, полно вам, я всегда к вашим услугам! — игриво, в тон ей, запротестовал мистер Брамли. — Кстати, я даже не знаю, в чем дело.
Леди Бич-Мандарин, обращаясь исключительно к сэру Айзеку, принялась рассказывать о шекспировской ярмарке, которую она устраивает в ближнем городке, и уж конечно мистер Брамли (этот негодник) ни за что не даст ей несколько своих книжек, хотя бы самых маленьких, с автографами для книжного ларька. Мистер Брамли шутливо протестовал, и щедрость его не знала пределов. Разговаривая так, они вошли на ту самую веранду, где леди Харман так недавно разливала чай.
Сэр Айзек упорно старался не дать этому словесному потоку захлестнуть себя. Он кивал, бормотал «да, да, конечно» или что-нибудь в том же духе и всем своим видом показывал, что ему хотелось бы поскорей уехать. Он выпил чаю, явно чувствуя себя не в своей тарелке, и дважды, самым неуместным образом прерывая разговор, повторил, что ему пора. Но у леди Бич-Мандарин были на него свои виды, и она решительно пресекла эти слабые попытки к бегству.
Эта леди, как и все прочие в те времена, возглавляла свое собственное, независимое движение во всеобщей великой кампании за национальный английский театр, который возродил бы традиции Вильяма Шекспира, и в не использованных еще возможностях сэра Айзека она видела случай увеличить свой личный вклад в великое дело. И так как он явно робел, смущался и норовил удрать, она, не теряя времени, с очаровательной настойчивостью принялась его обрабатывать. Она льстила, лукавила, рассыпала комплименты. Она не сомневалась, что для этого выскочки и торгаша визит леди Бич-Мандарин — огромная честь, и недвусмысленно заявила о своем намерения вознаградить сэра Айзека, украсив его большой, но ничем не примечательный дом в Путни своей визитной карточкой. Она привела примеры из истории Венеции и Флоренции, доказывая, что «такие люди, как вы, сэр Айзек», которые руководят торговлей и промышленностью, всегда были друзьями и покровителями искусства. А кто более достоин такого покровительства, чем Уильям Шекспир? И она присовокупила, что люди с таким колоссальным состоянием, как у сэра Айзека, в долгу перед национальной культурой.
— Вы должны сделать вступительный взнос, — сказала она с многозначительным видом.
— Ну ладно, если считать округленно, — сказал вдруг сэр Айзек, и на лице у него мелькнула злоба, как у затравленного зверя, — во сколько обойдется мне вступление в ваш комитет, леди Бич-Мандарин?
— Главное для нас — это ваше имя, — сказала она, — но я уверена, что вы не поскупитесь. Преуспеяние обязано платить дань искусству.
— Сотня?.. — буркнул он и покраснел до ушей.
— Гиней, — согласилась леди Бич-Мандарин нежным, воркующим шепотом.
Он поспешно встал, чтобы пресечь дальнейшее вымогательство; она тоже поднялась.
— И, с вашего разрешения, я нанесу визит леди Харман, — сказала она, желая со своей стороны соблюсти условия сделки.
— Автомобиль не может больше ждать, — только и расслышал Брамли из бормотания сэра Айзека.
— У вас, наверное, великолепный автомобиль, сэр Айзек, — сказала леди Бич-Мандарин, следуя за ним по пятам. — Надо думать, новейшей марки.
Сэр Айзек с неохотой, словно отвечал сборщику подоходного налога, сообщил, что это «роллс-ройс» сорок пятой модели, неплохой, конечно, но ничего особенного.
— Вы должны показать его нам, — заявила она, и сэр Айзек оказался во главе целой процессии.
Она восхищалась автомобилем: восхищалась цветом, восхищалась фарами, дверцами и всеми частями автомобиля. Она восхищалась сигнальным рожком. Восхищалась тем, как он красиво изогнут. Восхищалась Кларенсом и ливреей Кларенса, восхищалась большой меховой шубой, которую он держал наготове для хозяина. («Но она на месте сэра Айзека носила бы ее мехом наружу, чтобы этот великолепный мех был виден весь, до последнего волоска».) А когда автомобиль наконец тронулся и, дав сигнал — она восхитилась его мелодичностью, — быстро и мягко выехал за ворота, она осталась стоять на крыльце с мистером Брамли и никак не могла остановиться, восхищаясь и завидуя. Ее восхитил номер автомобиля Z900 (его так легко запомнить!). И вдруг она замолчала. Так иногда мы замечаем, что вода в ванной течет впустую, и закрываем кран.
Цинизмом она обладала в таком же изобилии, как и всем остальным.
— Ну, — сказала она со вздохом удовлетворения, и голос ее сразу утратил все восхищенные ноты. — Уж на этот раз я постаралась… Интересно, пришлет он мне эту сотню гиней сам или же придется ему напомнить… — Теперь она снова вела себя, как большой мальчишка-сорванец. — Будьте покойны, эти денежки от меня не уйдут, — уверенно сказала она, и глаза у нее округлились.
Потом она задумалась, и мысли ее приняли иное направление.
— Плутократия просто отвратительна, — сказала она, — не так ли, мистер Брамли? — И продолжала: — Не понимаю, как это человек, который торгует хлебом и сдобой, сам может быть таким недопеченным.
— Поразительный тип, — сказал мистер Брамли. — Надеюсь, дорогая леди Бич-Мандарин, — продолжал он горячо, — вам удастся повидать леди Харман. Она при всем при том самая интересная женщина, какую мне приходилось встречать.
И когда они вдвоем шли через крокетную площадку, мистер Брамли снова заговорил о том, что его так занимало, — о леди Харман.
— Мне очень хотелось бы, — повторил он, — чтобы вы у них побывали. Она вовсе не такая, как можно подумать, глядя на него.
— Что можно подумать о жене, глядя на такого мужа? Только одно — что у нее должно быть ангельское терпение.
— Она, знаете ли, такая красивая, высокая, стройная брюнетка…
Леди Бич-Мандарин пристально посмотрела на него своими круглыми голубыми глазами.
— Но-но! — сказала она лукаво.
— Меня поразил контраст.
Леди Бич-Мандарин ответила на это по-своему, без слов. Она плотно сжала губы, внимательно посмотрела на мистера Брамли, подняла палец на уровень своего левого глаза и погрозила ему ровно пять раз. Потом, тихонько вздохнув, вдруг снова оживилась и заявила, что в жизни своей не видела таких дивных пионов.
— Обожаю пионы, — оказала она. — Они совершенно в моем вкусе.
3. Леди Харман у себя дома
Ровно через три недели после встречи леди Бич-Мандарин с сэром Айзеком Харманом мистер Брамли побывал на завтраке в ее доме на Темперли-сквер, где говорил о Харманах весьма свободно и непринужденно.
У леди Бич-Мандарин всегда завтракали по-семейному, за большим круглым столом, благодаря чему никто не мог выйти из-под ее влияния, и она требовала, чтобы разговор непременно был общий, делая исключение только для своей матери, которая была безнадежно глуха, и для швейцарки-гувернантки своей единственной дочери Филлис, одинаково непонятно объяснявшейся на всех европейских языках. Мать была древняя старушка, состоявшая в дружбе еще с Виктором Гюго и Альфредом де Мюссе; она вечно произносила нескончаемый монолог о личной жизни то одного, то другого из этих великих людей; никто не обращал на нее ни малейшего внимания, но чувствовалось, что она постоянно обогащает застолье подспудными литературными воспоминаниями. За столом прислуживали маленький темноволосый дворецкий с вкрадчивыми манерами и суетливый мальчик, у которого волосы, казалось, росли даже из глаз. В тот день у леди Бич-Мандарин собрались две ее кузины, старые девы из Перта, носившие весьма рискованные шляпки, остряк и критик Тумер, романистка мисс Шарспер (которую Тумер решительно не переваривал), джентльмен по фамилии Роупер, приглашенный по недоразумению, ибо он оказался вовсе не тем знаменитым Роупером, исследователем Арктики, и мистер Брамли. Хозяйка тщетно пыталась расспрашивать мистера Роупера о пингвинах, тюленях, морозах, полярных ночах, айсбергах и ледниках, о капитане Скотте, докторе Куке и о форме земли и в конце концов, заподозрив неладное, оборвала разговор, после чего осведомилась у мистера Брамли, продал ли он свой дом.
— Нет еще, — сказал мистер Брамли, — дело почти не двигается.
— Он торгуется?
— Как на рынке. С пеной у рта. Бледнеет и обливается холодным потом. Теперь он хочет, чтобы я отдал ему в придачу садовый инвентарь.
