завершая одно из своих двустиший. В этот вечер я до поздней ночи распевал татарские песни, так что никто из окружающих не мог ни уснуть, ни даже просто спокойно лежать. Из этого я заключаю, что немецкий поэт явно солгал.
Наверно, я все-таки заснул раньше всех в комендатуре. В конце концов меня самого утомили эти монотонные мелодии с неизменными повторами «Эль, эль, бар, але, эле, бар, бар, бар».
Разбудил меня один из моих чувашей, доложивший, что приехали на санях какие-то три человека, которые показывают постовым внизу свои бумаги.
Точная передача его сообщения звучала бы так: «Три сани, три люди, внизу полно бумаг. Одна, две, три бумаги».
— С тобой говорить,— продолжал он.— Злые, ругаются...
— Проводи их наверх.
Распахнулись двери, и гости вторглись в мою канцелярию-спальню.
Первым был блондин с окладистой бородкой, вторым — женщина в овчинном полушубке, третьим — мужчина с черными усами и необычайно пронзительным взглядом.
На этот раз телеграмма до Симбирска дошла.
По очереди представились: «Сорокин, Калибанова, Агапов».
Последний при этом твердо и неумолимо добавил:
— Мы — коллегия Революционного Трибунала Вос точного фронта.
Я предложил им закурить, причем Агапов заметил:
— Как видно, товарищ Гашек, вам здесь не плохо живется. Такой табачок не могут позволить себе курить люди,, которые честно служат революции.
Когда принесли самовар, мы начали беседовать о самых различных вещах. Сорокин говорил о литературе и рассказал, что, еще будучи левым эсером, он издал в Петрограде книжечку своих стихов под названием «Восстание», которая была конфискована Комиссариатом печати; но он теперь об этом не жалеет, потому что это была страшная глупость. Изучал филологию, а сейчас — председатель Революционного Трибунала Восточного фронта.
Это был действительно очень милый, приятный человек с мягкой русой бородкой, за которую я его во время чаепития осторожно потрогал.
Товарищ Калибанова была студенткой-медичкой, в недавнем прошлом тоже левая эсерка; очень живая, симпатичная особа, которая наизусть знала всего Маркса.
Агапов — третий член Революционного Трибунала — был самым радикальным из них. Служил раньше секретарем у одного московского адвоката, у которого когда-то скрывался генерал Каледин. По словам Агапова, адвокат был величайшим подлецом на свете, поскольку платил ему всего 15 рублей в месяц, а сам в три раза больше дал как-то на чай официанту в Эрмитаже, который разрешил ему плюнуть себе в лицо.
По виду Агапова можно было судить, что все предшествовавшее падению царизма сделало из него человека сурового, неумолимого, жесткого и страшного, который давно уже сводит счеты с теми, кто платил ему те несчастные 15 рублей. И он борется с этими тенями прошлого везде, где бы ни появлялся, и переносит свои подозрения на окружающих, видя в каждом возможного предателя.
Говорил он короткими, отрывистыми фразами, полными иронии. Когда за чаем я предложил ему кусок сахару, он сказал:
— Жизнь сладка лишь для некоторых, товарищ Гашек, но и для них она может стать горькой.
В ходе разговора речь зашла о том, что я по национальности чех, тогда Агапов заметил:
— Как волка ни корми, он все в лес смотрит. Товарищ Сорокин ответил на это:
— Все выяснится при расследовании. Товарищ Калибанова, улыбнувшись, предложила:
— Вероятно, все-таки нужно показать товарищу Га шеку наши полномочия.
Я сказал, что мне будет приятно узнать, с кем имею честь познакомиться, поскольку без важной причины я не позволил бы никому будить себя среди ночи.
Агапов раскрыл портфель и показал мне мандат:
«Революционный Военный Совет штаба Восточного фронта № 728~в г. Симбирск
УДОСТОВЕРЕНИЕ
Дано сие Революционным Военным Советом Восточ ного фронта товарищам Сорокину, Калибановой и Ага пову в том, что они являются коллегией Революцион ного Трибунала Восточного фронта и, на основе своих полномочий, имеют право производить расследования в любом месте и по отношению к любому человеку. Для выполнения вынесенных ими приговоров все воинские ча сти обязаны предоставлять в их распоряжение необ ходимую военную силу. (подписи)».
«— Думаю, что этого вполне достаточно, товарищ Гашек,— сказала Калибанова.
— Разумеется,— согласился я.— Но разденьтесь все-таки, здесь достаточно тепло, и, кроме того, скоро принесут самовар.
При этом Агапов не преминул вставить:
— А вам не тепло? Думается, что вам даже жарко.
— У меня есть градусник,— отозвался я.— Если хотите— взгляните, вон там, у окна. По-моему, здесь как раз вполне нормальная температура.
—
Сорокин, самый серьезный из них, положил свой полушубок на мою постель и сказал, что сразу после чая приступим к делу.
Вспоминая сейчас товарища Агапова, я чувствую, что и теперь еще люблю его за прямоту и откровенность. Именно он первый попросил, чтобы я распорядился убрать самовар, так как пора начинать допрос и разбирательство дела. Приглашать свидетелей нет необходимости. Вполне достаточно того обвинительного заключения, которое было составлено в Симбирске на основании телеграммы товарища Ерохимова о том, что я отпустил на свободу полковника Макарова и подарил ему свою лошадь, чтобы он мог добраться к белым.
Агапов предложил судебное разбирательство на этом закончить и потребовал приговорить меня к расстрелу. Приговор должен быть приведен в исполнение в течение 12 часов.
Я спросил у товарища Сорокина, кто, собственно, является председателем, ведущим судебное разбирательство. Он ответил, что все в полном порядке, поскольку Агапов — представитель обвинения.
Тогда я попросил позвать товарища Ерохимова, потому что в конце концов каждый может в порыве гнева послать телеграмму. Нужно выслушать его как свидетеля лично.
Агапов согласился со мной, заметив, что раз Ерохимов посылал телеграмму, у него можно узнать и нечто большее.
Мы договорились, что Ерохимов будет сейчас же позван для свидетельских показаний. Я послал за ним.
Ерохимов пришел заспанный и угрюмый. Когда Агапов сообщил ему, что он видит перед собой Революционный Трибунал Восточного фронта, который прибыл, чтобы на месте провести расследование по делу товарища Гашека и вынести приговор, лицо Ерохимова приняло выражение безграничной тупости. Он взглянул на меня... По сей день остается психологической загадкой, что происходило тогда в его душе.
Его взгляд перебегал с одного члена Революционного Трибунала на другого, потом — снова на меня.
Я дал ему сигарету и сказал:
— Закурите, товарищ Ерохимов, это тот самый та бак, который мы тогда вместе с вами курили.
Ерохимов еще раз окинул взглядом всех собравшихся и произнес:
— Я эту телеграмму, голубчики, послал спьяну.
Поднялся товарищ Сорокин и прочитал целую лекцию о вреде «зеленого змия». В том же смысле высказалась и Калибанова. Затем встал Агапов и, весь кипя от возмущения, потребовал сурово наказать Ерохимова за пьянство, поскольку он совершил этот поступок, будучи командиром Тверского Революционного полка. Прекрасный в своем негодовании, Агапов предложил приговорить Ерохимова к расстрелу.
Я тоже поднялся и сказал, что здесь не найдется ни одной живой души, которая согласилась бы стрелять в Ерохимова. Это привело бы к восстанию в полку.
Тогда Калибанова предложила приговорить его к 20 годам принудительных работ. Сорокин высказался за разжалование.
До самого утра обсуждались все «за» и «против» по поводу каждого предложения. В конце концов сошлись на том, что Ерохимову будет вынесен строгий выговор с предупреждением, а если нечто подобное повторится, к нему будет применено самое суровое наказание.
В течение всего разбирательства Ерохимов спал.
Утром Революционный Трибунал Восточного фронта выехал из Бугульмы. На прощание Агапов еще раз повторил мне с иронией:
— Как волка ни корми, он все в лес смотрит. Гляди, брат, а то голова прочь!
Мы пожали друг другу руки.
«Маршкумпачка» — маршевая рота (чешек, солдаток, жаргон).
«...дурные люди песен не имеют» (нем.)
