А потому я отпер дверцу, сиганул на балкон и спустился по приставной лестнице. Я часто пытался представить себе, какой была реакция Окшотта, когда он выбрался из гардероба и обнаружил, что спальня абсолютно свободна от каких бы то ни было полицейских Симмонсов.
Вечер был чудесный, небесная твердь мерцала звездами, а сад дышал прохладой и миром. Я с радостью помедлил бы, упиваясь его благоуханием, однако чувствовал, что упиваться сейчас не время. Много людей высоко отзывались о моих стальных нервах, но есть час для бесшабашной удали, и есть час для разумных предосторожностей. Не стану скрывать, что в данном случае, когда вокруг кишели отряды в синей форме, я ощущал себя котом на чужих задворках и думал только о том, как бы поскорее убраться оттуда.
И столь сильным было это чувство, что, поравнявшись с большой бочкой под водостоком и услышав где-то в ночи и близко что-то напоминавшее топот казенных сапог, я остановился с колотящимся сердцем, приподнял крышку, намереваясь юркнуть внутрь. Но тут наружу высунулась рука и всунула банкноту мне в руку. Обнаружив, что мой окопчик уже занят, я проследовал дальше.
Как ты легко себе представишь, этот инцидент произвел на меня глубочайшее впечатление. Он навел меня на мысли, что, следуя политике «безопасность превыше всего» и поставив себе задачу улизнуть побыстрее, я, возможно, упускал чудесные возможности. Если в бочке под водосточным желобом таилось золото, оно могло таиться и в других местах. Я решил до улизывания приподнять пару-другую крышек. Короче говоря, но истечении десяти минут мои финансы заметно увеличились.
Совершенно очевидно, не все гости «Кедров» остались тупо сидеть в гостиной, когда из люков начала выпрыгивать жандармерия. Нашлись и такие, которые действовали с тем мужеством и находчивостью, какими, хочется верить, природа наделила именно англичан, и они сиганули из окон, а затем распределились по участку. Один великолепный типус, не поскупившийся на десятку, забрался под парниковую раму. Можно не сомневаться, что именно так поступили бы наши несравненные Дрейк и Рэли.
Однако теперь у меня возникло естественное желание пересчитать нажитое. Практичный человек любит всегда твердо знать, каково его положение. Мне казалось, что сарайчик за огородом был достаточно далеко от дома, то есть от опасной зоны, а потому я пошел туда. И когда я переступил порог с веселой, хотя и sotto voce[21] песней на устах, из темных глубин донесся резкий взвизг, и я понял, что и тут какой-то гонимый искал и обрел приют.
В следующий миг луч фонарика, на кнопку которого я мгновенно нажал, озарил знакомые черты моей тети Джулии.
В жизни, Корки, бывают моменты, когда человека с самым железным самообладанием можно извинить, если он на мгновение утратит свою невозмутимость. Попробуй не испытать шок, обнаружив тетку, которая по твоим сведениям находится на юге Франции, угнездившуюся в сарайчике в Уимблдоне. С моих губ сорвалось резкое «чертмнядри», и сразу стало ясно, что слух любви узнал знакомый голос.
— Стэнли! — вскричала она.
Обычно моя тетка произносит «Стэнли!» тоном высококультурного раздражения. Восклицание это предваряет исчерпывающую головомойку. Но в сарайчике общий эффект был совсем иным. Ее «Стэнли!» было примерным эквивалентом «Ланселот!» или «Галахед!» — возглас, который издала бы благородная девица, поданная на закуску дракону, увидев, как на ринг выходит ее самый любимый рыцарь с уже обнаженным мечом.
— Тетя Джулия! — вскричал я. — Что, собственно, вы тут делаете?
Прерывистым голосом, тихим шепотом, время от времени вздрагивая от внезапных звуков, она поведала мне свою историю. В сущности, очень простую. Оказавшись в Канне, она встретила приятельницу, только-только прибывшую на Ривьеру, которая была знакома с одним мужчиной, который рассказал ей, то есть приятельнице, о темных делах, творящихся в любимом доме. И таким сокрушительным было сообщение этой задушевной карги о гала-вечерах в «Кедрах», что моя тетка прыгнула в первый же самолет, намереваясь захватить врасплох негодяя, ответственного за это святотатство.
— Сначала я подумала, что это ты, Стэнли.
Я с некоторой надменностью выпрямился во весь рост:
— Неужели?
— Но моя приятельница сказала «нет».
— Надеюсь!
— Она сказала, что это дворецкий.
— И была абсолютно права.
— А я-то безоговорочно ему доверяла.
— Жаль, что вы не проконсультировались со мной, тетя Джулия. Я бы открыл вам глаза на истинный характер этой змеи подколодной.
— Он выглядит таким респектабельным!
— Найдется много людей респектабельного вида, под которым скрывается черный демон.
— Ты распознал, что кроется под его внешностью?
— Как наилучший рентгеновский аппарат. Я подозревал, что стоит вам повернуться к нему спиной, как он устроит какую-нибудь непотребщину, и не ошибся. Я пришел сюда сегодня вечером в надежде найти способ уберечь ваши интересы.
— Ты играл?
Я включил фонарик и немедленно выключил, так как она осведомилась, внезапно вернувшись к своей обычной резкости, не хочу ли я, чтобы сюда сбежались все полицейские, какие тут есть.
— Если, — сказал я, — вы успели за этот краткий миг обозреть меня, тетя Джулия, вы увидели, что на мне нет вечернего костюма. На собраниях вроде того, какое вы почтили своим присутствием, вечерний костюм обязателен. А у меня его нет. Что случилось, когда вы добрались сюда?
— Я вошла в гостиную и как раз собралась выгнать всех этих людей вон, когда туда ворвался полицейский и объявил, что мы все арестованы. Я тут же выпрыгнула в окно.
— Отлично, тетя Джулия. Истинно укриджская находчивость.
— И я укрылась здесь. Что мне делать, Стэнли? Нельзя, чтобы меня нашли. Не то как я смогу убедить полицию, что я тут ни при чем. Скандал меня погубит. Думай, Стэнли! Думай же!
Я счел полезным немножко потыкать ее носом в сложившуюся ситуацию.
— Положение довольно скверное, — согласился я. — И хотя не мне критиковать распоряжения, какие вы считаете нужным отдавать касательно вашего дома, нельзя отрицать, что вы сами навлекли на себя эти неприятности. Если бы вы поручили его мне на время вашего отсутствия… Впрочем, вернемся к этому позднее. А пока я намерен отправиться на разведку. Посмотреть, свободен ли путь. Если свободен, вы сможете втихаря перелезть через садовую ограду. Подождите здесь, пока я не вернусь. Если я не вернусь, вы поймете, что я пал жертвой племяннического долга.
Я не вполне уверен, шепнула ли она «мой герой!» или нет. Шепнуть ей следовало именно это, но она склонна забывать реплики такого рода.
Однако она все-таки лихорадочно сжала мою руку в своих, и я, кратко пожелав ей держать хвост пистолетом, вышел из сарайчика.
Не прошел я и пятидесяти ярдов, как болезненно столкнулся с плотным телом. Оно обходило дерево, двигаясь в восточном направлении, а я обходил то же самое дерево, двигаясь в западном. Мы врезались друг в друга, как парочка мастодонтов, гуляющих по первобытному болоту. Обретя равновесие, тело пыхнуло на меня фонариком и секунду спустя подало голос.
Оно сказало:
— Приветик, Укридж, старый друг. Ты тут? Ну и вечер, ну и вечер, ну и вечер!
Я узнал голос Чокнутого Коута. И вообрази мое удивление, Корки, когда, пыхнув на него фонариком, я обнаружил на нем полицейскую форму. Когда же я упомянул про это, он захохотал, как гиена, призывающая свою подругу, и поведал мне все.
Удрученный потерей денег в прошлый вечер в «Кедрах», он решил посетить костюмера, а затем отправиться туда и устроить полицейский налет на этот притон, таким способом, указал он, преподав ему, притону, полезный урок, на который указанный притон давно напрашивался, и заставить его призадуматься. Вот, Корки, каков Чокнутый Коут, и всегда был. Я ощутил, как неизменно ощущал в процессе моих предыдущих соприкосновений с ним, что его духовная обитель — бесспорно, приют для слабоумных.
Медленно я привел в порядок свои мыслительные способности.
— Ты говоришь, что никаких полицейских здесь нет и не было?
— Только я.
Мне пришлось умолкнуть, чтобы совладать со своими эмоциями. Когда я подумал о мучительнейшем нервном напряжении, которое испытал, и вспомнил, как я крался на цыпочках, и вздрагивал при неожиданных звуках, и не позволял сухой веточке треснуть у меня под ногой — и все из-за этого кривомордого олуха, — искушение сделать шаг назад и дать ему в глаз было почти непреодолимым.
Но я сумел удержаться, однако мой голос был холодным и суровым.
— А теперь выводок настоящих констеблей, — сказал я, — впорхнет сюда, и ты получишь два года за то, что выдавал себя за полицейского.
Тут он увял.
— Об этом я как-то не подумал.
— Ну так поразмысли теперь.
