— Долбит, долбит, долбит! — сказал Орас Уонклин, явно зациклившись на неизвестном мне эпизоде из его прошлого. — Долбит, долбит, долбит, долбит, долбит!
Проговорив примерно десять минут, снабжая меня богатейшим материалом для моей колонки с четвертью, он наконец умолк и посмотрел на меня:
— Вы женаты?
Я ответил, что не женат.
— И дочерей нет?
— И дочерей нет.
— А-а! — Его вздох показался мне чуть завистливым. — Вижу, вы носите ненакрахмаленные рубашки.
— Совершенно верно.
— С мягким воротничком.
— Совершенно верно.
— И серые брюки, мешковатые на коленях.
— Совершенно верно.
— Юный счастливец! — сказал Орас Уонклин.
Он еще не договорил, как с улицы вошел молодой человек, начал пересекать вестибюль, увидел моего собеседника и замер на месте.
— Ух ты, дядя Орас! — вскричал он. — Ну и видик у вас. Просто Великие Любовники На Протяжении Веков! К чему этот маскарадный костюм? Почему вы сегодня нарядились джентльменом?
Орас Уонклин тяжело вздохнул:
— Патрисия заставила меня вернуться домой и переодеться.
— Ваше дитя? Ваша Патрисия?
— Она и ее сестрица чуть не год изводили меня за мою манеру одеваться.
— И правильно.
— Нисколько не правильно! — Орас Уонклин резко вздрогнул, то ли вознегодовав, то ли потому, что угол воротничка впился ему в шею — этого я не разобрал. — Почему мне нельзя одеваться удобно? Я не герцог. Я не посол. Я литератор. Посмотри на этого юношу, который тоже литератор. Мягонькая рубашка, мягонький воротничок и мешковатые брюки из легкой материи. Посмотри на Бальзака. Он носил монашеское одеяние. Посмотри на…
— Я не могу ни на кого смотреть, кроме вас. Я заворожен. Но неужели ваш костюм неудобен?
— Именно, неудобен, и еще как! Я испытываю смертельные муки. Но мне пришлось напялить на себя все это. Патрисия и ее сестра настояли, — сказал Орас Уонклин. — Патрисия привезла меня сюда в автомобиле, долбя всю дорогу, и я едва вылез, а она все повторяла, что, если я буду расхаживать в таком виде, кто-нибудь подойдет ко мне, и скажет: «Вот вам, любезный», и сунет мне шиллинг, как, черт меня подери, ко мне подошел кто-то, и сказал: «Вот вам, любезный», и сунул мне шиллинг.
— Точно по сигналу.
— Да, — сказал Орас Уонклин и на секунду мрачно умолк. — Ну, ты можешь догадаться о дальнейшем, — заговорил он снова, водя пальцем по внутренней стороне воротничка в тщетной надежде ослабить его. — Патрисия сказала: «Ну, вот!» — ты знаешь, как женщины произносят «ну вот», и, короче говоря, я был вынужден вернуться домой и напялить эту чертову сбрую.
— Вы выглядите чудесно.
— Я знаю, что выгляжу чудесно, но я не могу дышать.
— А вы хотите?
— Конечно, хочу. И я тебе скажу, чего я еще хочу. — Тут Орас Уонклин скрипнул зубами, и в его глазах вспыхнул холодный целеустремленный блеск. — Когда-нибудь где-нибудь повстречать этого субъекта «Вот Вам, Любезный» и разделаться с ним по-свойски. Я склоняюсь к тому, чтобы изрезать его на куски ржавым ножом.
— Предварительно обрызгав кипящим маслом.
— Да, — сказал Орас Уонклин, взвесив эту идею и одобрив ее. — Предварительно обрызгав кипящим маслом, а затем сплясав на его останках. — Он обернулся ко мне. — У вас есть еще ко мне вопросы, мистер Э-э-а?
— Никаких, благодарю вас.
— В таком случае я отправлюсь в кофейный зал и закажу столик. Я жду племянника Джулии Укридж, — объяснил он молодому человеку.
Излишний оптимизм, подумал я, или — вернее будет сказать — пессимизм. У меня возникло предчувствие, что Укридж, когда я сообщу ему содержание недавней беседы, возможно, сочтет разумнее не явиться на этот пир. Укридж всегда отличался аппетитом, особенно в роли гостя, однако самые изысканные блюда утратят привлекательность, если ваш радушный хозяин взбрызнет вас кипящим маслом и начнет резать на мелкие кусочки.
И я оказался прав. Я поджидал его на улице у клуба, и вскоре он пригалопировал туда.
— Привет, старый конь. С твоим интервью покончено?
— Да, — сказал я. — И с твоим чревоугодием тоже.
Пока он слушал мое сообщение, подвижные черты его лица постепенно удлинялись. Долгие годы пошатываний под пращами и стрелами яростной судьбы, упомянутых Гамлетом в известном монологе, закалили фибры этого человека. Но закалили не настолько, чтобы он принял последний ее удар с небрежной беззаботностью.
— Ну, что же, — сказал он. — «Мой жребий с детства был жесток. И тщетно радостей я ждал. Когда мне нравился цветок, он самым первым увядал». Эти строки поэта Колверли навсегда врезались в мою память, Корки, с тех пор как в школе я был вынужден переписать их пятьсот раз, когда принес на урок бомбу-вонючку. С наставничеством сына как будто покончено.
— Если я правильно истолковал весть в глазах Opaca Уонклина, то да.
— С другой стороны я обладаю колоссальной суммой в пятнадцать… нет, теперь она несколько уменьшилась, верно? Колоссальной суммой в… пожалуй, имеет смысл ее пересчитать. — Он сунул руку в карман брюк, и его челюсть отвисла, как поникшая лилия. — Корки, мой бумажник пропал!
— Как?!
— Мне все ясно. Тот прыщ, которому я вручил шесть пенсов. Ты помнишь, как он меня облапил?
— Помню. Он тебя прямо-таки щекотал.
— Точнее, — сказал Укридж глухим голосом, — пощекотал и не ограничился шестью пенсами.
К нам приблизился оборванный индивид. В этот день Лондон просто кишел оборванными индивидами. Он посмотрел на колени моих брюк, тут же поставил крест на моих золотоносных возможностях и сосредоточил свое внимание на Укридже.
— Простите, что я обращаюсь к вам, сэр, но я не ошибся, и вы — капитан высокородный Энтони Уилберфорс?
— Нет.
— Вы не капитан высокородный Энтони Уилберфорс?
— Нет.
— Но вы удивительно похожи на капитана высокородного Энтони Уилберфорса.
— Что поделать.
— Я очень сожалею, что вы не капитан высокородный Энтони Уилберфорс, потому что он очень щедрый и великодушный джентльмен. Если бы я сказал капитану высокородному Энтони Уилберфорсу, что уже долгое время не пробовал хлебца…
— Пошли, Корки! — сказал Укридж.
Пир любви кончился. Спрос на Достойных Бедняков исчерпался.
Укридж открывает счет в банке
Если не считать того, что он был элегантно одет и явно преуспевал, человек, шествующий шагах в трех впереди меня по Пиккадилли, был как две капли воды похож на моего старого друга Стэнли Фиверстоунхо Укриджа, а потому я подумал про двойников и от нечего делать прикинул, во что превратился бы мой маленький мирок, если бы их в нем оказалось двое, но тут двойник остановился перед витриной табачного магазина, и я узнал в нем Укриджа. Я уже несколько месяцев не видел сего потрепанного мужа гнева, и, хотя мой ангел-хранитель нашептывал мне, что, выдав свое присутствие, я неминуемо буду нагрет на пять, а то и на десять шиллингов взаймы, моя ладонь похлопала его по плечу.
Обычно, если хлопнуть Укриджа по плечу, он взвивается в воздух минимум на шесть дюймов: нечистая совесть подсказывает ему, что случилось наихудшее и его грехи настигли его. Однако теперь он просиял, будто для полного счастья ему не хватало только моей ладони на его плече.
— Корки, старый конь! — вскричал он. — Именно тот человек, которого я хотел увидеть. Зайдем сюда, я приобрету зажигалку, а тогда ты сможешь перекусить со мной. А когда я говорю «перекусить», то не подразумеваю чашку кофе и булочку с маслом, которыми ты обходишься в эти часы, а нечто куда ближе к вавилонской оргии.
Мы вошли в магазин, и он заплатил за зажигалку из бумажника, опухшего от наличности.
— А теперь, — сказал он, — перекусон, на который я намекнул. До «Ритца» рукой подать.
Возможно, мне не хватало светского такта, но, когда мы водворились за столиком и Укридж назаказал всякой всячины, я принялся отгадывать тайну такой его состоятельности. Мне пришло в голову, что он, возможно, вновь поселился у своей тетки, мисс Джулии Укридж, богатой романистки, и я спросил его, так ли это.
Он ответил, что нет.
— Так откуда у тебя такие деньжищи?
— Плоды честного труда, малышок, или, во всяком случае, того, что выглядело честным трудом, когда я за него взялся. Оплата была приличной. Десять фунтов в неделю и никаких расходов, так как оплатой счетов, естественно, занимался Перси. А мне оставались розы.
— Что еще за Перси?
— Мой наниматель, а доверил он мне продажу антикварной мебели. Результат моей встречи со Стаутом, дворецким моей тетки, в пивной. И каждому начинающему жизнь молодому человеку я настойчиво советую неуклонно посещать пивные, поскольку заранее неизвестно, не обнаружится ли там кто-то, кто окажется вам полезен. Войдя в заведение, я несколько минут изливал все мое красноречие и убедительность на Флосси, буфетчицу, уламывая ее пометить стоимость моего возлияния мелком на черной доске, поскольку мои финансы в тот момент барахтались на мели. Далось мне это нелегко. Я превзошел себя. Но в конце концов верх остался за мной, и я направился к выбранному мной столику с пенящейся кружкой в руке. Тут меня окликнул один субчик, и с некоторым удивлением я узнал в нем мажордома моей тетки Джулии.
