— С каких это пор ефрейтор Эштияг-хан стал полковником? Поздравляю, господин Эштияг-хан! В прошлый раз, когда мы вместе с сардаром ездили в Пас-гале, ты еще был ефрейтором…
Все так и оцепенели. Эштияг-хан, который не был готов к столь неожиданной встрече, растерянно смотрел на Асадолла-мирзу, моего отца и дядю Полковника, но и они так опешили, что никто не приходил к нему на помощь, а Дустали-хан продолжал приставать к индийцу:
— Эштияг-хан, ты что — язык проглотил? Что с тобой?
С недовольным и встревоженным видом индиец ответил ему по-персидски, хоть и с сильным индийским акцентом:
— А что говорить… Я сегодня с агой пришел беседовать…
Дядюшка Наполеон судорожно вцепился в ручки кресла. Его трясло, он страшно побледнел, откинулся назад и, теряя сознание, повторял побелевшими губами:
— Измена… измена… брат мой… Люсьен Бонапарт…
— Ага, ага, что с вами? — воскликнул отец.
— Измена… измена… мой зять… маршал Марат…
— Моменто, моменто, при чем тут измена? Послушайте…
— Молчи! Маршал Мармон!
Маш-Касем хотел ввязаться, но Асадолла-мирза прикрикнул на него:
— А уж ты-то, генерал Груши, помалкивай, твоя биография самая подозрительная.
Вдруг дядюшка громовым голосом воскликнул:
— Измена… Пури! Ширали! В атаку!
Этот боевой клич довершил общее смятение. Индийца, хоть истинный смысл дядюшкиного приказа явно ускользнул от него, грозный приказ обескуражил и обеспокоил, он пытался знаками привлечь к себе внимание Асадолла-мирзы и отца. Я, полагая, что больше нет необходимости прятаться, решил тоже пробраться в гостиную и, стоя в дверях, услышал, как Асадолла-мирза тихонько сказал ефрейтору:
— Сардар, давай сматываться. Обстановка очень накаляется, — и потащил его к двери. В коридоре он столкнулся с Ширали, который взбежал по лестнице:
— Подождите, ваше благородие, сейчас я с ним разделаюсь, — пробормотал мясник, замахиваясь бараньей ногой, которую держал на манер палицы. Ширали, после того как год назад побывал с паломниками в Мешхеде[42], дал обет, что больше ни на кого не поднимет секач.
Асадолла-мирза, удерживая его, тихим голосом приговаривал:
— Моменто, Ширали, ты спятил, что ли… Гость — любимец божий!
— Вот, ей-богу, ага велели, как только они крикнут, чтоб я бежал с ихними недругами рассчитаться.
— Ширали, приди в себя… Этот сардар — друг аги.
Сильно побледневший индиец, который, обращаясь к Ширали, вынужден был высоко задрать голову, испуганно повторил:
— Клянусь, я не имею никакой вражды… Ага — мой любимый друг… Ага — кумир моего сердца…
Ширали посторонился, пропуская его. В этот момент сзади нас показался Пури, который, по-моему от волнения, бегал по нужде и сейчас вылез из туалета.
— Подождите, дядя Асадолла, это ведь мой долг с индийцем рассчитаться, — заверещал он.
— Кончай крик! — замахнулся на него Асадолла-мирза. — Тоже мне еще генерал Роммель нашелся! — И поскольку Пури не оставлял своих намерений, он повернулся к Ширали: — Ширали, попридержи-ка этого паренька, пока я не вернусь.
Мясник схватил тощего, длинного Пури в охапку, а Асадолла-мирза с ефрейтором, перепрыгивая через две ступеньки, побежали вниз. Асадолла-мирза при этом звонко хлопал в ладоши и в такт каждому хлопку громко ругался: «Ты что придумал, подлец, негодяй, висельник!.. Уж я тебе теперь покажу! Своих не узнаешь!»
Когда он выпроводил индийца и вернулся, то в два счета вправил мозги Пури, который все так же барахтался в руках Ширали:
— Олух, если бы ты на этого индийца руку поднял, тебе бы в английском лагере живо свинца вкатили в пустую твою башку!
— Дядя Асадолла, я же не всерьез хотел… Я только чтобы дядюшка слышал… Вы теперь сами дядюшке скажите.
— Скажу, скажу. Ладно уж, Ширали, отпусти его. И сам спускайся во двор.
Следуя по пятам за Асадолла-мирзой, я вошел в гостиную. Отец и дядя Полковник с помощью Маш-Касема кое-как приподняли дядюшку и, поддерживая его со всех сторон, по глотку поили его коньяком. Практикан Гиясабади и Дустали-хан с изумлением взирали на них.
Услышав голос Асадолла-мирзы, дядюшка приоткрыл глаза:
— Ну как, Асадолла? Что там?
— Без задних ног бежал… Позорное отступление. Поносил я его — на чем свет стоит! В пух и прах разнес!
Тут дядюшка, кажется, опять вспомнил о предательстве своих близких, глаза его снова выкатились из орбит, губы задрожали, и он из последних сил крикнул:
— Не желаю видеть ваши лица, изменники!..
Дядя Полковник собирался сказать что-то, но Асадолла-мирза опередил его:
— Ага, клянусь вам… клянусь духом Великого Праотца, он и нас тоже обманул.
— А вы, значит, такие дураки? Вас, значит…
— Моменто, — перебил его Асадолла-мирза, — надо ли вам рассказывать о хитрости и коварстве англичан? Да они на чурбан фуражку натянут и… Уж если Гитлера они ухитряются за нос водить, то что говорить о нас?
Это было прямое заимствование из дядюшкиного репертуара, подействовавшее на него наилучшим образом:
— Бедняги! Говорил я вам: остерегайтесь коварства этих старых лисиц, а вы все смеялись надо мной!
Присутствующие облегченно перевели дух. В этот момент у Маш-Касема, который на протяжении всей описанной сцены хранил против обыкновения молчание, развязался язык:
— Ага, да разве господа когда вас поймут?… Богом клянусь, был бы я заместо Гитлера этого, сделал бы агу своим полковником, чтобы он англичанов на месте преступления поймал… Защитил бы от хитростей ихних…
Слава богу, на этот раз и вмешательство Маш-Касема оказалось уместным, так как на лице дядюшки обозначились признаки успокоения. Но Маш-Касем не замолкал:
— Ей-богу, зачем врать? До могилы-то… В жизни я такого безобразия не видывал, чтоб, значит, вместо главного английского начальника подсунуть поганого индийского ефрейтора.
Дядюшка, который было закрыл глаза, снова вытаращил их и прохрипел:
— Умышленно, умышленно…
И, постепенно распаляясь, продолжал:
— Хотели вовлечь меня в переговоры с каким-то ефрейтором, чтобы подорвать мою репутацию, честь семьи… Унизить меня хотели. Это тоже один из их способов мести.
— Братец, братец, успокойтесь, — с тревогой в голосе сказал дядя Полковник. — Не волнуйтесь так, вам опять станет плохо.
— Как же мне не волноваться?! — воскликнул дядюшка. — Как я могу молчать? Как оставаться спокойным перед лицом этих происков?… Подсылают ко мне какого-то ефрейтора, чтобы затем записать в историю: «Великий борец позорно сдался на милость ефрейтора-индийца…»
— Слава богу, теперь их коварные планы провалились, — вставил отец.
— Это была рука провидения, — немного тише сказал дядюшка. — Бог Марс, видно, не хотел такого унижения старого вояки. Если бы не Дустали…
— Правда, правда, — вмешался Маш-Касем, — если бы не земляк мой, быть беде! Вот какие молодцы у нас в Гиясабаде!
Дядюшка остановил взгляд на Дустали-хане и проговорил:
— Подойди, Дустали… сядь возле меня… Если бог им глаза-то отвел, то тебе непременно знамение послал, чтобы ты пришел мне на помощь в этом водовороте ужасном! Ты мой лоцман!
Асадолла-мирза сначала с изумлением наблюдал за этой сценой, потом тихонько сказал отцу:
— Полюбуйтесь… Теперь мы все нехороши стали… А Дустали-хан превратился в любимца Марса, бога войны.
— Ничего… Лишь бы только ага успокоился, — так же тихо ответил ему отец. — А Дустали-хан пускай хоть в самого бога войны превратится.
Асадолла-мирза поскорее налил дядюшке еще рюмку коньяку. После бури воцарилось желанное спокойствие. В этот момент в дверях показался Пури. Но, прежде чем дядюшка успел заметить его, Асадолла-мирза подскочил к двери и прошипел:
— Ступай прочь… Ага тебя увидит и опять все вспомнит. Побудь пока за дверью!
С этими словами он закрыл дверь в коридор. Я стоял в сторонке, так что дядюшке меня не было видно, и Асадолла-мирза знаком показал мне, чтобы я там и оставался. Дядя Полковник подошел к князю и шепнул:
— Асадолла, а как же теперь с моим ковриком?
— Моменто, моменто, Полковник! Хотите, чтобы все сначала повторилось? Вы, кажется, говорили, что готовы собственную жизнь отдать ради аги…
— Но, князь, ведь этот шарлатан ничего не сделал! Я такого обета не давал, чтобы ни за что ни про что подарить ефрейтору Эштияг-хану исфаханский ковер!
Асадолла-мирза поднял брови:
— Ну, значит, заберете ваш ковер назад. Есть о чем волноваться!
— Да где же я теперь этого жулика разыщу?
— Ей-богу, ну я же объясняю вашей милости, что… Правда, ефрейтор согласился принять участие в нашей игре лишь потому, что сегодня вечером они должны были выступить из города. Но вы не беспокойтесь, он дал мне свой адрес. Напишите ему завтра: сардару Эштияг-хану, действующая армия, танк № 238.
