— Да здравствует… Практикан Гиясабади!.. С сегодняшнего дня объявляю тебя почетным гражданином Сан-Франциско!
— Рад стараться, ваше высочество, — ответил Практикан, присоединяясь к его веселью, — вы-то меня любите, я знаю.
— Господа, вы затягиваете заседание вашим смехом и шутками, — прикрикнул дядюшка. — Асадолла! Практикан! Тихо!
Он опять повернулся к Дустали-хану:
— Продолжай, Дустали!
Но Дустали-хан, словно громом пораженный, не говорил ни слова. Молчал и дядя Полковник, сидевший опустив голову. Как я догадывался, сожаления об исфаханском коврике отвлекли его от семейного совета. Зато у отца вид был веселый и довольный.
Между тем Практикан Гиясабади начал контратаку:
— Я свою жену люблю. И она меня любит. Дитя у нас любимое… и еще одно на подходе… На взгляд господина Дустали-хана это все неприличие одно, а вот когда он сам в среду заявился в дом замужней женщины, а муж, между прочим, в это время отсутствовал, это прилично…
Дустали-хан, выйдя из охватившего его оцепенения, завопил:
— Я… Я ходил к замужней женщине?…
— Разрешите крикнуть Фати? — мягко осведомился Практикан. — Фати — дочка кормилицы Гамар. Если желаете, спросим у нее, кто в среду выходил, крадучись, из дома мясника Ширали?
Дустали-хан снова остолбенел. Асадолла-мирза широко улыбнулся. Он достал из кармана свои очки, надел их и, пристально глядя на Дустали-хана, сказал с плутовской улыбкой:
— Дустали, неужели?… Наконец решился съездить в Сан-Франциско с Тахирой, женой Ширали? Ну и как — добрались?
— Замолчи, Асадолла!
— Моменто, Дустали! Откровенное признание смягчает вину! Повинись, не то Практикан пошлет за Фати.
— Асадолла, если я что-нибудь с тобой сделаю, потом не жалуйся!
— Моменто, моменто, моментиссимо! Господи помилуй! Мало ему жены Ширали, теперь он со мной хочет что-то сделать! Каких ты пилюль наглотался, что тебе удержу нет?
— Асадолла, Асадолла! — крикнул дядюшка. В этот момент Дустали-хан схватил банку с халвой и, угрожающе занеся ее над головой, как бы собираясь швырнуть в Асадолла-мирзу, зарычал:
— Как дам сейчас — башку расшибу!
— Что-что? Не понял! — перестав смеяться, сказал Асадолла-мирза и тут же, вскочив с места, ринулся к окну. Высунувшись во двор, он закричал:
— Ширали! Эй, Ширали!
Дядюшка Наполеон и все остальные во весь голос воскликнули:
— Асадолла!.. Прекрати!!
Но Асадолла-мирза продолжал:
— Ширали, если не трудно, принеси наверх чаю.
В комнате воцарилась тишина. Этим воспользовался Маш-Касем:
— Ей-богу, зачем врать?! До могилы-то… Да я за все сорок лет такого безобразия не видал… Господь защитник, да если этот Ширали пронюхает… Знаете, господин Дустали-хан, Ширали нынче баранью ногу прихватил с собой…
Минуту спустя на пороге выросла исполинская фигура Ширали, который держал в руках поднос с чаем.
— Доброго здоровья всем!
Пока все молча разбирали с подноса стаканы и сыпали в чай сахар, Асадолла-мирза с серьезным видом заговорил, как бы продолжая прерванную беседу:
— Так, значит, как я вам уже докладывал, дела принимают скверный оборот… Понятно, что люди, которые дорожат своей честью, весьма озабочены. И тут уж не имеет значения, какое положение человек занимает, богач он или скромный ремесленник. Возьмем, к примеру, того же господина Ширали…
Выдержав паузу, он обратился к Ширали:
— Вот вы, господин Ширали… Я вас спрашиваю… Допустим, есть у вас друг, приятель какой-нибудь. И вот вы видите, как в его отсутствие чужой человек заходит к нему в дом. Как вам это понравится?
Ширали сквозь зубы прорычал:
— Ваше высочество, не надо при аге такие речи заводить! Я когда такое слышу, у меня аж в глазах темнеет, так и хочется все вокруг переломать, окна-двери повышибать…
При этих словах Ширали, совершенно забыв про поднос с последним стаканом чая, так потряс ручищами, что стакан соскользнул прямо на голову дяде Полковнику, а тот истошно завопил: «Ошпарили!»
Губы дядюшки Наполеона опять затряслись, он побледнел и, пытаясь подняться, устрашающим голосом вскрикнул:
— Я сказал, хватит! Довольно! Опять заговор… Теперь с другой стороны зашли… Хотят внести раскол в мою семью… Меня боятся, так за семью принялись… Боже, до чего эти подлецы, трусы эти докатились!
И под шум и гам собравшихся дядюшка Наполеон снова без чувств свалился в кресло.
Пури, который на крик отца вбежал в комнату, как заведенный, твердил:
— Кто это сделал? Кто обварил папочку?
— Чем реветь, как осел, ты бы лучше за доктором сходил, — наконец рявкнул на него Асадолла-мирза. — Кто сделал, тот и сделал. Не нарочно ведь. Ну, стакан из руки Ширали выпал, на папочку твоего чаем плеснуло. Принеси-ка полотенце или салфетку да оботри его.
— Так мне за доктором идти?
— Куда хочешь иди, только подальше — все меньше крику будет, глядишь, больные сами по себе поправятся.
Пури поспешил за помощью, а Асадолла-мирза и Маш-Касем занялись дядюшкой Наполеоном. На ожог дяди Полковника никто не обращал внимания. Только Дустали-хан взволнованно сказал:
— Во всем этот проходимец виноват… Мало того, что он вор и мошенник, он еще и убийца. Видали — Полковнику глаза выжег!
На что Практикан Гиясабади с полным самообладанием ответил:
— Опять на меня свалить хотите, уважаемый! Нет, вам меня…
— Сейчас я тебе докажу, кто отец!!! — прервал его вопль Дустали-хана. — Это ты господину Полковнику все лицо обварил…
— Жду не дождусь ваших доказательств, — сказал Практикан и как бы про себя добавил: — Очень даже удивительно, что общего между беременностью моей жены и ожогом господина Полковника? Что у меня там — самоварный кран, что ли?…
— Господин Практикан прав, — подхватил Асадолла-мирза. — Разве там бывает самоварный кран? Ну пусть даже бывает — каким образом туда попала голова господина Полковника? Если только, не дай бог…
— Да заткнись ты, Асадолла, — истошно заорал Дустали-хан.
Вместо ответа Асадолла-мирза повернулся к Ширали:
— Ширали, оставьте нас ненадолго одних… Но мне еще нужно вам кое-что сказать, если вас не затруднит, подождите внизу, пока я вас позову.
Дустали-хан, который от силы нахлынувших на него чувств совсем забыл о Ширали, опять позеленел.
— Асадолла, ты меня погубить хочешь, — пролепетал он.
Тут наконец вмешался мой отец.
— Успокойтесь, Дустали-хан, — решительно сказал он и, обращаясь к Асадолла-мирзе, мягко добавил:
— Асадолла, угомонись. Ты же видишь, что аге дурно… А Полковника обварили!
Ширали вышел из комнаты, дядя Полковник, громко охая, простонал:
— Кто же мной, несчастным, займется? Вспомнит обо мне хоть кто-нибудь?…
— Потерпите немного, господин Полковник, мы все о вас помним, но аге плохо… Надо сначала привести его в чувство.
— А мне, значит, хорошо?… — чуть ли не плача протянул Полковник. — У меня все лицо горит, словно его в печь засунули…
— Да вы руки-то примите, поглядим, что там случилось…
Тут прибежал Пури и, задыхаясь, объявил, что доктора Насера оль-Хокама нет дома. Пока мой отец и Маш-Касем вливали дядюшке в рот шербет, Асадолла-мирза почти силой отвел руки Полковника от лица. Подбородок и губы у него чуть покраснели. Асадолла-мирза насмешливо произнес:
— О-о! Смотрите, кожа вся слезла, мясо видно!
Маш-Касем, приняв всерьез его слова и даже не взглянув на Полковника, заголосил:
— Ой, родимые вы мои, это что же творится!.. У господина Полковника вместо лица, извиняюсь…
Асадолла-мирза, догадавшись, с чем Маш-Касем хотел сравнить лицо Полковника, оборвал его:
— Что ты шум поднимаешь, Маш-Касем? Я пошутил. Смотри, только чуть-чуть покраснело.
Но Маш-Касема нелегко было унять:
— Ей-богу, ваша милость, зачем врать? До могилы-то… Я насчет ожогов этих прямо мастер, лекарь то есть. От такого ожога только одно средство есть.
— Какое средство? — оживился дядя Полковник. — Что нужно сделать?
— Ей-богу, зачем врать? Вы, конечно, не обессудьте… Надо взять мочу от дитя малого и этой мочой полить…
Асадолла-мирза хотел было возразить, но передумал и после секундного колебания подхватил:
— Я тоже об этом слышал. Только где нам искать это дитя малое?
— Ничего, ежели какой побольше, тоже сгодится. Лишь бы совсем старый не был… Коли меня спросить, то, по моему разумению, Пури-ага для этого дела подойдет, не пропадать же добру.
Тут дядя Полковник завопил во всю мочь:
— Да прекратите вы наконец! Вы уж готовы всякую пакость мне на голову лить!.. Чем глупости болтать, Маш-Касем, принес бы масла немного. Миндального принеси или касторового… Ступай, чего ждешь!
— Слушаюсь, бегу… Но только мое средство все равно лучше.
— Ну так попробуйте, большого вреда не будет, — предложил Асадолла-мирза, но Пури, по обыкновению шепелявя, бурно запротестовал:
