— Возилась на кухне, вдруг стало тяжело дышать, домыла посуду — чувствую, что стало еще хуже. Короче — еле до кровати добралась. Немного оклемалась — и стала тебе звонить…
Бледность кожных покровов, частый пульс, зрачки в порядке, конечности немного холодны на ощупь.
— Лежи, я принесу тонометр.
Тонометр лежал там, где всегда — в одном из кухонных шкафчиков между аптечкой (жестяной коробкой из-под печенья) и баночкой меда, хранимой на случай простуды.
Давление, как и ожидал Данилов, оказалось понижено — сто на шестьдесят пять. «Черт возьми, нельзя исключить инфаркт».
Строго наказав матери лежать и не двигаться, Данилов достал с антресолей в прихожей старенький кардиограф, купленный им в первый год работы на «скорой» у одного из коллег. Было желание заняться частной практикой. Желание почему-то быстро прошло, а вот кардиограф остался. На память. В полностью рабочем состоянии, с заправленной термолентой и тюбиком специального геля, предназначенного для лучшего контакта электродов с кожей.
При виде кардиографа Светлана Викторовна заметно разволновалась.
— Что, так плохо?
— Это обычное исследование, — ответил сын.
— Но ты никогда раньше не снимал мне кардиограмму…
— Решил попрактиковаться, мам, чтобы не забыть, куда какой электрод накладывать. Жалко тебе, что ли? Давай снимай халат совсем…
— Ох, Володя, я так волнуюсь, когда ты начинаешь шутить, — вздохнула Светлана Викторовна.
Данилов помог ей избавиться от халата, небрежно кинув его на подоконник. Светлана Викторовна поджала губы, но промолчала. Наложив электроды, Данилов подсоединил последний провод к трубе отопления (аппарат был антикварным, из тех, что требовали зазаемления) и нажал на красную кнопку пуска. По стандартным и усиленным отведениям ничего страшного не выявилось. Даже признаков ишемии не было. Данилов облегченно вздохнул, просветлел лицом и, переставляя грудной электрод на присоске, снял шесть грудных отведений.
— Все в порядке, инфаркта нет! — доложил он, снимая электроды.
— Вот и славно! — обрадовалась мать. — Дай мне чистое полотенце, стереть эту слизь…
— Это гель, — поправил Данилов, открывая дверцу комода.
— Слизь! — повторила мать. — Гель — не русское слово.
Подав полотенце, Данилов взял с подоконника халат, из кармана которого выпала упаковка таблеток. Данилов нагнулся, чтобы поднять ее, да так и замер. Вопросы исчезли — все стало на свои места.
Когда Светлана Викторовна оделась и легла, Данилов присел на край ее кровати и показал лекарство.
— Откуда у тебя это? — грозно спросил он.
— Это мне дала Елизавета Васильевна, сказала, что очень хорошее сердечное лекарство. У нее от мужа осталось…
С Елизаветой Васильевной Данилов был знаком. Она преподавала рисование и эстетику в том же лицее, где Светлана Викторовна вела русский язык и литературу. Немного рассеянная, немного безалаберная и очень добрая женщина. Именно такие раздают подругам лекарства, оставшиеся после смерти мужа.
— Но оно мне не помогло, — призналась Светлана Викторовна. — Наверное — просроченное.
После снятия кардиограммы мать заметно повеселела и оживилась. Даже лежала в постели уже не как умирающий лебедь, а как женщина, которой не терпится вскочить на ноги и заняться делами.
Данилов машинально взглянул на срок годности препарата.
— Оно не просроченное. Это у некоторых мозги просроченные.
— Я не люблю, когда ты грубишь! — нахмурилась мать. — Пришел в гости и грубишь!
— Дело было так. — Данилов уставился в потолок, восстанавливая недавнее прошлое. — На кухне тебе стало тяжело дышать, и ты вспомнила о том, что дорогая Елизавета Васильевна очень удачно презентовала тебе хорошее лекарство. Так?
— Ну, почти…
— Тратить время на такие пустяки, как чтение инструкции, ты не стала. Зачем?
— Там такие мелкие буковки, а мне было так плохо…
— А раз тебе было плохо, то ты решила разжевать таблетку, чтобы быстрее подействовало…
— Да-да! — закивала Светлана Викторовна. — Знаешь, она оказалась совсем не горькой. Но лучше мне не стало…
— Тебе стало хуже! Потому что во-первых, эта таблетка не была тебе нужна, а во-вторых, это не обычная таблетка, а таблетка-ретард. Пролонгированная форма, большая доза, предназначенная для медленного долгого всасывания. Ты разжевала ее и обрушила свое давление! Мне прочесть лекцию о вреде самолечения, или замнем?
— Замнем! — Щеки Светланы Викторовны заметно порозовели. — А теперь пусти меня!
— Куда?
— Пойду поставлю чайник! У меня есть буженина и яблочный рулет. Раз уж я не еду в больницу, то могу я угостить своего единственного сына?
— Которого чуть было не сделала сиротой! — напомнил Данилов. — Лежи пока. Я принесу тебе крепкий чай, ты его выпьешь, я измерю давление и…
— Какие же вы, врачи, зануды, — скривилась мать.
— Куда уж нам до вас, учителей, — парировал сын, вставая на ноги.
— Только не вздумай заварить мне чай по своему образцу. Чифирь я не пью.
— Я тоже. Не волнуйся — это будет просто крепкий чай. Можно сказать — целебный.
Из спальни чаепитие переместилось на кухню. Светлана Викторовна радовалась столь скорому выздоровлению так бурно, что даже не расстроилась, когда случайно смахнула со стола свою любимую сахарницу синего стекла, купленную в Карловых Варах еще в советское время.
— На счастье! — сказала она, безуспешно пытаясь выхватить веник у сына.
Данилов рассказал о своих впечатлениях от родительского собрания.
— Ты думаешь, у нас что-то другое? — рассмеялась мать. — Или при слове «лицей» ты представляешь себе воспитанных деток, чинно прогуливающихся взад-вперед на переменах и вежливо раскланивающихся друг с другом? Это тебе не Царское Село и далеко не восемнадцатый век! Слушай, а ты вообще знаешь, чем лицей отличается от гимназии, а гимназия от обычной школы?
— Откуда? — Данилов изобразил огорчение. — Меня в лицеях не учили…
— Гимназии и лицеи отличаются от обычных школ расширенным дополнительным обучением. Второй иностранный язык, история искусств… Учебное заведение с углубленным изучением гуманитарных наук называют «гимназией», с углубленным изучением естественных — «лицеем». Так повелось издавна, еще с восемнадцатого века. Но скоро, боюсь, ничего уже не останется — ни школ, ни гимназий, ни лицеев…
— Почему? — Данилов сам не заметил, как съел весь рулет.
— Если есть обычный компьютер с подключением к Интернету, то можно обойтись и без учителя!
Эта фраза была произнесена с сарказмом, переходящим в негодование.
— Компьютер, оказывается, сам по себе является превосходным преподавателем! К чему годами готовить педагогов?!.. Ладно, что мы все обо мне да обо мне. Расскажи про себя.
— Рассказывать-то нечего. Все хорошо. И на работе, и дома.
— У тебя всегда все хорошо, — покачала головой мать. — А потом как посыплются новости — только успевай слушать.
Глава семнадцатая
Противостояние
— Хламидиоз, кандидоз и уреаплазмоз. — Гвоздев намеренно вводил Данилова в курс дела в коридоре, подальше от пациентки. — Этот букет был выявлен в медицинском центре, куда наша Маша явилась на тридцать шестой неделе.
Инфекционные заболевания, протекающие в стертой, бессимптомной форме, тем не менее могут привести к внутриутробному инфицированию плодного пузыря и самого плода. Это чревато выкидышами, преждевременными родами, рождением недоношенных, а то и мертвых детей.
— А где она была до этого?
— Ее пользовал какой-то шарлатан. Не то из тех, кто призывает рожать в морской воде, не то из тех, кто выступает за роды во время прыжка с парашютом. Знаешь, чем образованнее люди, тем более они восприимчивы ко всякой ереси.
— Ну не всегда…
— Почти всегда, моему опыту можно верить. Это необразованные верят в заговоры. Заговаривают грыжи, сводят шептанием бородавки, привораживают, но не более того. С беременностью они не шутят — в положенный срок идут и становятся на учет. А вот образованных начинает заносить! Недаром же классик назвал свою пьесу «Горе от ума». Короче, под самый конец беременности к двум продвинутым программистам приехала мать и теща, необразованная дама из провинции. Помочь же надо, появление внука — дело серьезное. Тетка сразу же прогнала этого шарлатана и потащила дочь к обычным врачам. Хоть обменную карту завели на нашу красавицу.
Обменная карта — своеобразное «досье» беременной, обеспечивающее преемственность между женской консультацией и родильным домом.
— От госпитализации она отказывалась до тех пор, пока вчера не почувствовала что-то похожее на схватки и по «скорой» не поступила к нам.
Гвоздев подождал, пока Данилов пролистает историю родов, и продолжил:
— Короче, что мы сейчас имеем. Роды начались в половине девятого утра. Температура — тридцать семь и восемь. На мониторе — хроническая гипоксия плода. Мы решили пойти на экстренное кесарево сечение.
