Игорь Иртеньев - Стихи мои, простые с виду…

Словно коршун в синем небе,
Кружит серый самолет.
А во ржи, срывая стебель,
Дева юная поет.
Песнь ее летит с мольбой
В неба кумпол голубой,
И слова ее просты,
Как репейника цветы:
„Летчик, летчик, ты могуч,
Ты летаешь выше туч,
Ты в воздушный океан
Устремляешь свой биплан.
Гордо реешь в облаках ты,
Распыляя химикаты.
Ты возьми меня с собой
В неба кумпол голубой.
Там в ужасной вышине
Ты поженишься на мне.
Обязательно должна
Быть у летчика жена!“
Но не слышит авиатор
Девы пламенный напев.
От вредителей проклятых
Опыляет он посев,
Чтоб не смел коварный враг
Портить наш могучий злак.

Сраженный пулей рэкетира,
Кооператор юных лет
Лежит у платного сортира
С названьем гордым „туалет“.

О перестройки пятом годе,
В разгар цветения ея,
Убит при всем честном народе
Он из бандитского ружья.

Мечтал покрыть Страну Советов,
Душевной полон чистоты,
Он сетью платных туалетов,
Но не сбылись его мечты.

На землю кровь течет из уха,
Застыла мука на лице,
А где-то рядом мать-старуха,
Не говоря уж об отце,

Не говоря уже о детях
И о жене не говоря…
Он мало жил на этом свете,
Но прожил честно и не зря.

На смену павшему герою
Придут отважные борцы
И в честь его везде построят
Свои подземные дворцы.

Печален за окном пейзаж,
Как песня должника,
Но, тем не менее, он наш,
Советский он пока.

И мы его не отдадим
Ни НАТО, ни ОПЕК,
Покуда жив хотя б один
Непьющий человек.

Дядя Петя, мамин брат,
По профессии пират,
Из-за слабого здоровья
Падал в обморок от крови,
А от качки килевой
Целый день ходил не свой.
Если дружный экипаж
Судно брал на абордаж,
Где был храбрый дядя Петя?
Ну конечно, в лазарете.
И пока свистели пули,
Потихоньку ел пилюли.
И, заслышав пушек гром,
Пил не ром, как все, а бром.
Но когда он в отпуск свой
Приезжал к себе домой,
То, едва надев камзол,
Становился дик и зол.
Он по городу гулял
И по вывескам стрелял,
На высоких каблуках
С острой саблею в руках.

Гей ты, Петр Афанасьич,
Удалой наш куренной,
Ты лежишь, упавши навзничь,
Из груди сочится гной.

По Донской степи ковыльной
Стелет сотня злой намет,
Телефон звонит мобильный,
Друга милого зовет.

Аль и впрямь даешь ты дуба,
Сердце греючи врагу,
Так кому ж теперь мы „любо!“
Грянем хором на кругу?

Кто, коня огревши плетью,
Рубанет жида сплеча
В атаманском кабинете
Под портретом Ильича?

Вороной твой „шестисотый“
Над тобой копытом бьет.
Весь ты век прожил босотой,
Все отдал ты за народ.

Ты весь Дон прошел с боями,
А оставил по себе
Лишь недвижимость в Майами
Да расписку в КГБ.

Плывет пловец в пучине грозной моря,
Разбился в щепки ненадежный плот,
А он себе плывет, с волнами споря,
Плывет и спорит, спорит и плывет.

Над ним горят бесстрастные Плеяды,
Под ним ставрида ходит косяком,
А он, считай, шестые сутки кряду
Живет в открытом море босиком.

В морской воде процент высокий соли,
К тому ж она довольно холодна.
Откуда в нем такая сила воли,
Что он никак достичь не может дна?

Быть может, воспитание причиной?
А может быть, с рожденья он такой?
Факт тот, что с разъяренною пучиной
Он борется уверенной рукой.

Он будет плыть,
Покуда сердце бьется,
Он будет плыть,
Покуда дышит он,
Он будет плыть,
Покуда не спасется
Либо не будет кем-либо спасен.

Подайте, граждане, поэту!
Ему на гордость наплевать.
Гоните, граждане, монету,
Поэтам нужно подавать.

Остановись на миг, прохожий,
И очи долу опусти —
Перед тобой посланник Божий,
Поиздержавшийся в пути.

Отброшен силой центробежной
За социальную черту,
Сидит он в позе безмятежной
На трудовом своем посту.

Под ним струя,
Но не лазури,
Над ним амбре —
Ну нету сил.
Он, все отдав литературе,
Сполна плодов ее вкусил.

Гони, мужик, пятиалтынный
И без нужды не раздражай.
Свободы сеятель пустынный
Сбирает скудный урожай.

Вот и настало оно — время великих свершений,
Вот и настало оно, вот и настало оно…

Цивилизованный строй кооператоров Ленин
Нам завещал уходя, свет за собой погасив.

„Сталина личности культ много принес нам несчастий“ —
Так мне в селенье одном мудрый поведал старик.

Тут кое-где на местах разные мненья бытуют,
Это, товарищи, нас с вами смущать не должно.

„Надо почаще бывать нам в трудовых коллективах“ —
Так мне в селенье одном мудрый поведал старик.

Тот же поведал старик, что масоны во всем виноваты.
В чем-то, товарищи, да, но далеко не во всем.

Ельцин, Коротич, Попов, Сахаров, Гранин, Заславский,
Власов, Станкевич, Дикуль, Друцэ, Собчак, Горбачев.

Мазуров, Гроссу, Белов, Карпов, Масол, Родионов,
Червонопиский, Патон, Гвоздев, Касьян, Горбачев.

Есть преимущество у однопартийной системы,
Но в чем оно состоит, смертному знать не дано.

Все черней мой становится юмор
Год от года и день ото дня.
Я вчера чуть от смеха не умер,
Когда вы хоронили меня.

Один кюре, слуга усердный Бога,
Известный благочестием своим,
Решил купить французского бульдога.
Откладывая каждый день сантим,
К страстной неделе накопил он сумму,
Которая позволила кюре
Приобрести породистую суку.
Он сколотил ей будку во дворе,
Купил ошейник из мягчайшей кожи
И красоты нездешней поводок.
О, если б знал он, милостивый Боже,
Какую шутку с ним сыграет рок!
Раз в воскресенье, отслуживши мессу,
Узрел кюре, придя к себе домой,
Что тварь, поддавшись наущенью беса,
Кусок стащила мяса.
— Боже мой! — Вскричал святой отец
И в гневе диком,
Забыв когда-то данный им обет,
Весь почернел и с искаженным ликом
Сорвал висящий на стене мушкет.
И грянул выстрел по законам драмы,
А вечером, когда взошла звезда,
Он во дворе киркою вырыл яму
И опустил собачий труп туда.
Смахнув слезу и глянув исподлобья
На дело обагренных кровью рук,
Соорудил он скромное надгробье
И незабудки посадил вокруг.
Потом кюре передохнул немного
И высек на надгробье долотом:
„Один кюре, слуга усердный Бога…“
А дальше всё, что с ним стряслось потом.

Поймали арабы еврея
И стали жестоко пытать,
А ну, говори нам скорее,
Как звать тебя, мать-перемать.

Коль скажешь, дадим тебе злата,
Оденем в шелка и парчу,
Подарим портрет Арафата,
Короче, гуляй — не хочу.

Не скажешь — живым не надейся
Тюремный покинуть подвал.
Но имя герой иудейский
Сиона врагам не назвал.

Молчал до последнего вздоха,
Как те ни пытали его,
Он „р“ выговаривал плохо
И очень стеснялся того.

Снег падал, падал и упал,
На юг деревья улетели,
Земли родной в здоровом теле
Зимы период наступал.

Проснулись дворников стада,
К рукам приделали лопаты
И, жаждой действия объяты,
На скользкий встали путь труда.

Зима входила в существо
Вопросов, лиц, организаций
И в результате дней за двадцать
Установился статус-кво.

Застыл термический процесс
На первой степени свободы…
Зимы ждала, ждала природа,
Как Пушкин отмечал, А. С.,
И дождалась…

Порой мне кажется, как будто
Вы в грезе мне являлись где-то,
Во что-то легкое обута,
Во что-то светлое одета.

С ленивой грацией субретки,
В призывной позе нимфоманки
Сидели вы на табуретке,
Лежали вы на оттоманке.

Причем ну ладно бы сидели,
Да пес с ним — хоть бы и лежали,
Но не меня в виду имели
И не меня в уме держали.

И не унизившись до просьбы,
Я вас покинул в экипаже,
Хотя и был совсем не прочь бы
И даже очень был бы даже.