Иван Виноградов - Нонешняя сказка про Ивана-дурака

В сказках: поп Иван, Иван царевич, Ивашка белая рубашка, Иванушка дурачок занимают первые места.

Жил-был Иван, деревенский сын. Жил ни богато, ни бедно, ни скучно, ни весело, ни на что не жаловался и ничего не просил. Когда-то он слышал, что если кто дураком родился, то дураком и помрет, и на этом успокоился. Люди, которые поумней, давным-давно из деревни уехали, двери и окна досками закрестив, а он и до этого не додумался и остался тут один-одинешенек, собственным курам насмех. Держал он еще, кроме кур этих самых, корову и лошадь, десяток овец да пяток пчелиных ульев — всего ни много ни мало, а на одного хватало. Сторожил все его имущество и живность, хотя и неизвестно от кого, пес Полкан неизвестной породы. Еще поглядывал на всю окружающую местность с конька крыши деревянный петушок, поворачиваясь из стороны в сторону, в зависимости от ветра. Говорят, что раньше он пел, но теперь только поскрипывал — простудился, видать, на ветру.

Про Иванову жизнь рассказывать вроде и нечего. Жил — и все. Пахал землю, сеял хлеб и лен, летом грибы-ягоды в лесу собирал, рыбешку ловил на ближнем озере, в котором еще и русалки водились, не сильно его донимавшие. И так проходили у него день за днем, неделя за неделей, и все тридцать три года пролетели, как сон и как сон подзабылись, и нечего было вспомнить. Может, и поболе осталось у него за спиной прожитых годков — дураки ведь счета не знают, и не потому ли живут особенно долго и никогда на земле не переводятся — хоть на русской, хоть на немецкой.

Все же по каким-то никому не известным признакам Иван установил, что именно в тридцать три года нарушилось однообразное течение неприметной и немеряной его жизни.

Ловил он тогда, под вечер, рыбу на озере, поймал хорошую щуку и сома подбережного, собрался уже домой уходить, как вдруг почувствовал, что на него кто-то смотрит, и не просто так, а с неотвязной сильной настойчивостью. Покосил он глазами вправо, покосил влево, назад с осторожностью оглянулся — никого не видать. Ни человека, ни зверя. Одни только деревья стояли вдоль всего берега и стоя дремали — от дневной ли усталости или особо древнего своего возраста. Подивился Иван, усмехнулся сам себе, потом поверх озера глянул. И тут-то увидел: висит прямо над водой большой светлый шар, слабо заметный на фоне неба, в нем квадратная дверца открыта, в которой стоит серебряная, с золотистым отливом женщина и не сводит с Ивана больших серых глаз. Ни у здешних русалок, ни у тех женщин, что жили когда-то давно в деревне, таких глаз Иван не видал, но вспомнил зато иконы, оставшиеся в избе от дедов и прадедов: там у святых тоже были большие и серьезные глаза. «Матерь Божья!» — решил Иван, глядя на женщину, и хотел было перекреститься, как учили его в самом первом детстве, но не смог. Правая рука вроде как занемела и не подчинялась. Левая, в которой он держал насаженных на кукан рыбин, действовала, а этой и шевельнуть не мог.

— Не суетись, человек, — то ли с неба, то ли еще откуда послышался размеренный голос, каждое слово произносивший раздельно и четко. — Скажи, как тебя зовут.

— Ну, Иваном, — ответил растерянный рыбак.

— Давай, Иван, будем вместе летать и разговаривать…

Иван понял, что слова эти могут исходить только от Серебряной женщины, хотя лицо ее оставалось все время неподвижным, губы не шевелились.

— Не хочу я никуда улетать, — сказал он. — Мне и на земле хорошо.

— Ты ведь не знаешь, как бывает не на земле, — говорила или как-то без разговоров разъясняла ему женщина.

— Не знаю и знать не хочу, — отвечал Иван, постепенно набираясь смелости.

— Это неправда, — сказали ему. — Все люди любят перемещаться с места на место и узнавать новое.

— А я не такой, как все.

— Такой нам особенно интересен и нужен.

— Зато вы мне не нужны. И нечего тут появляться!

Известно, что всякий дурак любит перед кем-нибудь похорохориться, особенно перед теми, кто умней его. У Ивана такой возможности прежде не бывало, так что начал он разогревать в себе храбрость на полный градус. Самому страшно-престрашно, а вид держит геройский.

— Давай улетай отсюдова! — продолжал он, от страха переходя на крик. — Я один тут хозяин. У тебя — твой шар, у меня — моя земля и озеро.

— Мыслишь логично, — проговорила женщина, так и не раскрывая губ. — Но не умно, — добавила с чуть заметной усмешкой.

— Мне и не надо быть умным! — заявил он, почти бахвалясь. — Знаешь, кто я такой? Иван-дурак!

— Я не слыхала, чтобы человек сам себя называл этим словом.

— Вот послушай и полюбуйся…

Шар снизился и приблизился к берегу. Из глаз женщины стали выскакивать пульсирующие светлые лучики и начали словно бы ощупывать Ивана. Ему стало неприятно и стыдно, как если бы оказался он совсем голым перед давно забытой соседкой, которая ему тогда нравилась.

— Ну чего пристаешь? — начал он отмахиваться от световых щупальцев своими рыбинами; руки у него теперь действовали. — Делать тебе больше нечего?

Он уже сообразил, что надо ему поскорее бежать отсюда под свою крышу, за надежные свои стены, куда эта женщина со своим шаром не пролезет. Но…

— Не торопись! — остановила его Серебряная. — И никогда не пытайся нас обманывать. Если ты дурак, то почему же логично мыслишь? Я не нашла в тебе никаких особенных отклонений.

У Ивана на уме все та же, вполне логичная мысль: удрать и поскорее! Он дернулся, чтобы бежать, а ноги — ни с места! Хотел повернуться в сторону леса, чтобы там укрыться, — опять не может.

— Вот видишь, Иван, — слышится ему голос. — Пока я тебя не отпущу — никуда ты не уйдешь.

Иван видит, что беда пришла. Просит:

— Ну не надо! Ну чего я тебе такого сделал?

— Не надо нас обманывать и отказываться от того, что мы предлагаем. Постой пока и подумай над моим предложением. Я еще наведаюсь к тебе, когда надо будет…

Дверца в летающем шаре задвинулась, сам он ярко взблеснул, как стекляшка на солнце, и пропал, растаял в небесах. Иван же остался прикованным к земле. Руки теперь двигались обе, а ноги не подчинялись.

Сильно приуныл Иван. Потому что больше всего на свете любил он ходить по своей земле и что-нибудь делать на ней надобное. Без этого человеку и жить незачем. Прямо хоть волков подзывай, чтоб загрызли насмерть, — подумалось в этот час Ивану.

Потом видит — две русалки, две неразлучные подружки-хохотушки из озерной воды высунулись, глазами зелеными на него уставились: что, мол, здесь происходит? Раньше они тоже не раз подплывали к берегу, то из любопытства своего врожденного, то к себе, в подводное царство, заманивали, но Ивану никак не хотелось переселяться в воду, и они перестали приставать. Зато теперь ему и жизнь под водой показалась подходящей: там можно все-таки двигаться, а то и на берег со временем вылезть. Говорит он русалкам: «Беда случилась, мои девушки! Заколдовала меня Серебряная женщина, не могу с места сдвинуться. Хотя у вас там и мокро, но лучше уж к себе забирайте, чем стоять мне всю жизнь столбом неподвижным».

Русалки пошептались, похихикали, выбрались кое-как на землю, покачиваются на хвостах своих полурыбьих и приближаются к Ивану. Начали толкать его то в одну, то в другую сторону, а сами еще и пощекатывают его, и вот уже все трое похохатывают, колышутся, все равно как в пляске какой. Иван и не заметил, как из заколдованного круга выступил, зато сразу почувствовал свободу и в один момент все недавние мысли о смерти, а также и о подводной жизни из головы выбросил. Свободному, вольному человеку о смерти думать незачем.

Русалки зовут его в воду, а он себе — ходу! Скорее домой, да и дверь на запор.

Дома он сразу заснул и спал без просыпу, может, сутки, а может, и боле. Проснулся потом, как новенький, как дитя безгрешное, беззаботное, и продолжал себе жить, как жил до этого. Только в субботу, когда мылся в бане, заметил на груди, прямо над сердцем аккуратный коричневый кружок с большими круглыми глазами внутри него и двумя кошачьими ушками наверху. Попробовал стереть — не стирается, стал смывать — не смывается. Он и так и этак, а откуда-то со стороны или, вернее сказать, ниоткуда, начинает звучать знакомый размеренный голос: «Не старайся напрасно, Иван, это несмываемый знак. Ты будешь теперь нашим легионером. Когда нужно, мы тебя призовем, но и ты можешь рассчитывать на нашу помощь, когда будет тебе трудно… До встречи!»

Не понравилось это Ивану. Не нуждался он ни в какой помощи, а главное, не хотел быть чьим-то там подчиненным. К вольной волюшке привык и другой жизни уже не мыслил.

Впрочем, долго расстраиваться он не умел, поскольку есть у всех дураков такие прекрасные утешения: что ни делается — все к лучшему; чему быть, того не миновать; Бог не выдаст — свинья не съест; авось да небось.