Рассказы американских писателей
Роберт Шекли
Совершенная женщина
Мистер Морчек проснулся — во рту горечь, в ушах все еще звенит смех Джорджа Оуэн-Кларка. Он помнил: Джордж смеялся, а что было потом, сказать уже не мог. Да, вот это отпраздновали! Здорово они встретили у Морганов трехтысячный год! С Новым тысячелетием! Мира вам, благополучия, счастья!
…— Как жизнь, счастливчик? — спросил его, ухмыляясь, подвыпивший Оуэн-Кларк. — Как нам живется с любимой женушкой?
Все знали: Оуэн-Кларк — консерватор. Только, будь он трижды консерватором, кто дал ему право совать нос в чужие дела? Пусть сначала разберется со своей примитивной женой, при чем тут Мира?
— Я свою жену люблю, — решительно заявил Морчек. — Она чертовски заботливая и нежная, не то что твоя — сплошные неврозы!
Не поймешь этих толстокожих консерваторов. Похоже, они восхищаются изъянами своих жен не меньше, чем их достоинствами. А может, и больше.
Оуэн-Кларк подмигнул:
— Слушай, старина, твоей жене не мешало бы пройти осмотр. Рефлексы у нее что-то барахлят…
Вот идиот! Мистер Морчек поднялся с постели, щурясь от яркого солнечного света, пробивавшегося из-за штор. Рефлексы у Миры… Хотя, черт побери, не такой уж Джордж идиот — в последнее время с ней и вправду творится что-то неладное.
— Мира! — позвал Морчек. — Кофе готов?
Молчание. Потом с нижнего этажа донесся звонкий голосок:
— Минутку!
Морчек набросил халат, по-прежнему сонно щурясь. Спасибо государству, все три дня нерабочие. Можно будет прийти в себя после вчерашней вечеринки.
Он спустился вниз, там суетилась Мира: она отставила для него стул, налила кофе, принесла салфетки. Он сел, и она поцеловала его в наметившуюся лысинку — ему это нравилось.
— Как моя маленькая женушка? — спросил он.
— Прекрасно, дорогой, — сказала она, чуть помолчав. — Я приготовила для тебя тосты — твои любимые.
Морчек попробовал тост, поджаренный как раз в меру, и отпил кофе.
— Как ты себя чувствуешь? — поинтересовался он.
Мира намазала для него маслом другой тост.
— Прекрасно, дорогой, — ответила она. — Я просто в восторге от вчерашнего вечера. Все время о нем вспоминаю.
— Я немного перебрал, — поморщился Морчек.
— А ты мне таким нравишься, — щебетала Мира. — Ты говоришь тогда как ангел, как очень мудрый ангел. Век бы тебя слушала.
Она подала ему еще тост.
Мистер Морчек просиял. Но вдруг нахмурился. Положил на тарелку недоеденный тост, поскреб небритую щеку.
— Я повздорил немного с Оуэн-Кларком, — проговорил он. — Джордж защищал примитивных женщин.
Мира намазала для него пятый тост. Поцеловала в нос.
— Примитивных женщин! — наконец усмехнулась она. — Этих невротичек! Разве ты не счастлив со мной, милый? Пусть я из новых, но какая примитивная станет любить тебя так, как я? Я же тебя обожаю!
И это было истинной правдой. С несовершенной примитивной женщиной мужчина никогда за всю известную историю человечества не был счастлив. Эти эгоистичные, избалованные создания требовали постоянной заботы и внимания. Все знали, что жена Оуэн-Кларка заставляла его мыть посуду и… дурак не противился! Такие, как она, вечно просили денег на платья и побрякушки, требовали завтрак в постель, часами разговаривали по телефону, увлекались игрой в бридж, и одному богу известно, на что еще были способны. Пытались даже овладеть мужскими профессиями и в конце концов добились равенства!
А идиоты, подобные Оуэн-Кларку, еще твердят об их исключительности.
Окруженный нежными заботами жены мистер Морчек почувствовал, как головная боль медленно отступает. Мира не завтракала. Он знал: она ест раньше, чтобы потом, не отвлекаясь, кормить его. В таких вот мелочах и заключалась огромная разница между ней и примитивной женой Оуэн-Кларка.
— Джордж говорит, что у тебя замедленная реакция.
— Да? — чуть помолчав, отозвалась она. — Эти примитивисты воображают, что знают все на свете.
Ответ был правильный, но ответила она не сразу! Мистер Морчек продолжал ее расспрашивать, проверяя реакцию по секундной стрелке на кухонных часах:
— Почту принесли? Кто-нибудь звонил? Я не опоздаю на работу?
В самом деле, реакция была замедленной. Через три секунды она открыла рот и… снова закрыла. Произошло ужасное.
— Я люблю тебя, — только и сказала она.
Мистер Морчек слушал, как стучит его сердце. Он любил ее. Безумно, страстно! Но этот идиот Оуэн-Кларк прав. Ей надо пройти осмотр. Мира, казалось, прочла его мысли. Овладела собой.
— Я одного хочу: чтобы ты был счастлив, милый, — проговорила она. — Наверное, я нездорова… Но ты ведь меня вылечишь? Ты возьмешь меня обратно? Пусть во мне ничего не меняют. Нет! Нет!
Она уронила на руки белокурую головку и заплакала. Беззвучно, чтобы не раздражать его.
— Ну что ты, это же всего лишь осмотр, — успокаивал ее Морчек, еле сдерживая слезы. Он знал так же хорошо, как знала сама Мира: она нездорова.
Какая несправедливость, думал он. Холодная рассудочность спасает примитивных женщин от подобных недугов. А новая женщина с ее хрупким строением и тонкой чувствительностью, оказывается, так уязвима. Чудовищная несправедливость! Ведь именно в ней заложены все лучшие, самые ценные женские качества. Все, кроме жизнестойкости.
Мира вновь оживилась. Пересилив себя, поднялась на ноги. Она была прекрасна: болезнь покрыла ее щеки нежным румянцем, волосы золотило утреннее солнце.
— Милый, — промолвила она, — позволь мне остаться еще ненадолго. Может, все само собой пройдет.
Но она не могла выдержать его взгляда.
— Милый… — Она пошатнулась, однако удержалась на ногах, ухватившись за край стола. — Милый, когда у тебя будет новая жена, вспоминай, как я тебя любила.
Она опустилась на стул, лицо потухло.
— Я выведу машину, — пробормотал Морчек и поспешил прочь из дома.
Еще чуть-чуть — он бы и сам разрыдался.
Измученный и подавленный, он подошел к гаражу. Мире — конец. И вся современная наука бессильна тут что-либо сделать.
Он остановился у гаража, приказал:
— Задний ход!
Автомобиль послушно дал задний ход и, подъехав к нему, затормозил.
— Что случилось, хозяин? — спросил автомобиль. — У вас озабоченный вид. Голова не прошла?
— Да нет. Мира… Мира сломалась.
Автомобиль помолчал. Потом участливо произнес:
— Разделяю ваше горе, мистер Морчек. Могу я быть полезен?
— Благодарю, — ответил Морчек. — Боюсь, мне уже никто не может быть полезен.
Хорошо, когда в такую минуту рядом друг.
Автомобиль подкатил к подъезду. Морчек устроил Миру на заднем сиденье, и автомобиль сразу мягко тронулся с места.
Машина деликатно хранила молчание всю дорогу до самых ремонтных мастерских.
Дэвид Тернер — суетливый молодой человек — соскочил с автобуса и засеменил к дому. У бакалеи на углу он призадумался: что-то ему здесь было нужно… Ах да, масло. Утром всю дорогу от дома до автобусной остановки твердил себе: «Масло, на обратном пути куплю масло, пойду мимо бакалеи — не забыть про масло».
В магазине, дожидаясь своей очереди, он изучал банки на полках: появились свиные сосиски, говяжья тушенка. А вон булочки — горкой на подносе… Тут женщина, за которой он стоял, отошла от прилавка, и продавец взглянул на него.
— Сколько стоит масло? — осторожно приценился Дэвид.
— Восемьдесят девять центов, — обронил продавец.
— Восемьдесят девять? — нахмурился Дэвид.
— Дорого — не берите.
Продавец уже смотрел на следующего покупателя.
— Будьте любезны, сто граммов, — попросил Дэвид, — и шесть булочек.
«Пожалуй, не стоит больше заходить сюда, — говорил он себе, шагая с покупкой к дому. — С постоянным клиентом могли бы и повежливей разговаривать».
В почтовом ящике лежало письмо от мамы. Дэвид сунул его в сумку поверх булочек и поднялся на третий этаж. У Марсии — единственной соседки на этаже — света не было. Дэвид отпер дверь, перешагнул порог и щелкнул выключателем.
Каждый вечер возвращался он сюда с работы, и дом ждал его: приветливый, теплый, уютный; маленькая салатная передняя, где уместился столик и четыре аккуратных стула, в углу — вазончик с бархатцами… Из передней две двери — в кухоньку и большую комнату. Комната служила гостиной и спальней. Вот только с потолком беда: осыпается в углу, войдешь в комнату — сразу заметно, уж Дэвид чего только не делал…
«Конечно, в доме поновей и покрепче потолки вряд ли осыпаются, — рассуждал он, — да только за эти деньги разве снимешь там квартиру, как моя, чтобы и кухня была, и передняя, и гостиная?»
И он успокаивался.
