Зверюша бегает и всем командует, и не осталось в доме для зверька совсем никакого места, кроме сортира, куда зверек прячется со своей зверьковой книжкой и создает себе уединение. Но и оттуда изгоняет его деловитая зверюша, колотясь в дверь и взывая: «Зверек! Совсем совести никакой! Дай хоть горшок-то вылить!»
Если бы я был свободен, думает зверек, я бы шел сейчас по пыльной дороге в сторону заката, и на душе моей было бы светло и торжественно, и если бы меня кто спросил: куда ты идешь, зверек? — я посмотрел бы на него умными глазами и сказал бы: а видел ты, куда течет река? Ответ уносит ветер… И шел бы с рюкзаком за плечами, в пыльных кедах, и встречал бы много храбрых зверьков и прекрасных зверок, и все бы любили зверька, и никто бы не командовал зверьком, и не двигал бы зверька, как если бы он был комодик.
— Зверек! — говорит ему зверюша. — Развесь, пожалуйста, пеленки. И еще на крылечке там доска проваливается, боюсь, кто-нибудь из малышей упадет.
— Ну вот… так всегда… — бормочет зверек. — Не я, а меня… мною… Хотел все сам, а вышло вон как…
А зверюша, сбившись с ног, видит, как зверек не хочет ее видеть, и в шестой раз уже не слышит про пеленки, и идет сама приколачивать доску на крылечке, и поет про себя:
— Долготерпелив Господь… долготерпелив и многомилостив… Долготерпелив Господь! ДОЛГОТЕРПЕЛИВ И МНОГОМИЛОСТИВ!!!
— Ну кто тебя просил! — кричит ей зверек. — Я же сказал, сам приколочу!
Сказал он ей это уже две недели назад, но этого зверюша ему не говорит, а только хлопает большими глазами и усердно поет про себя: «Блаженны кроткие»…
СКАЗКА О НЕОБИТАЕМОМ ОСТРОВЕ
Однажды весна не наступала особенно долго. Уже было все: и долгие синие тени на высоком снегу, осевшем кольцами вокруг деревьев; и ясное, уже высоко в небе стоящее солнце, и раскаты дятловой дроби. Вот уже пришла весенняя тоска, когда слоняешься из угла в угол, и не находишь себе подходящего занятия, потому что хочется разве что летать, а не умеешь. Вот уже пришла пора мыть окна и сушить на подоконниках толстые подушки; пора вылезать из бурой прошлогодней листвы первоцветам и расправлять крылышки заспанным бабочкам-крапивницам. Но солнце только смеялось над зверьками и не грело, зверюши дожигали в печках последние запасы дров и вместе валили в лесу сухостой, обмораживая лапы и носы, потому что при всей волшебной ясности, синеве, прозрачности и обещании тепла на улице неизменно стоял мороз в минус двадцать, а на стеклах цвели прозрачные ледяные цветы. Зверьки мерзли, зверьковствовали, томились и от нечего делать конопатили лодочки в своих холодных сараях. Обычно зверьки этого не делают, полагая, что сойдет и так, но, поскольку весна где-то задерживалась, решили заняться делом.
И вот, наконец, внезапно потеплело. Сначала прилетела невзрачная птичка с испуганным писком: весна, весна! Зверьки и зверюши посрывали шапочки, задрали хвосты и взялись плясать на своих площадях, и только самые отчаянные из зверьков рисковали перейти по льду реку между городками. Лед на ней сделался темным и мягким, и со дня на день ожидали ледохода.
Прилетел ветер, такой сильный и теплый, будто целое стадо слонов выдувало его из вытянутых хоботов, и пахло от него хлевом, слоновником, землей, грязью, теплом, травой, — словом, весной. На смену холодной голубой ясности ветер принес теплую сырость, небо затянуло толстым серым одеялом, и начался крепкий дождь, за день смывший весь снег. Вверху бушевала гроза, зверьки сидели у телевизоров, вздрагивая при особенно крепких ударах грома, маленькие зверюши в безмолвном упоении сидели по окнам, тогда как их семьи всерьез готовились к наводнению, собирая чемоданы, снося ценные вещи на чердаки и укутывая большие кресла, диваны и пианино непроницаемым полиэтиленом.
Зверьки не успели еще соорудить свою плотину — да она и не понадобилась бы. Дождь, пришедший из-за холмов, лил, не переставая; вверху на реке растаял лед, и вода пошла вниз, к городку зверюш, где лед, хотя уже сырой, еще держался.
Среди ночи со стороны реки послышались выстрелы: лед оглушительно трещал, ломаясь и наползая слоями; на реке получился затор, и начался разлив. Дождь не переставал.
Одному зверьку не спалось ночью, так что он встал на мостике и со священным ужасом наблюдал, как ломается лед, пока его самого едва не заломало вместе с мостиком. В шестом часу утра, промокший насквозь и перепуганный насмерть, он ворвался в спящий зверьковый городок с ужасным криком: «Зверюши тонут! Спасайте зверюш!»
К чести зверьков надо сказать, что в такой страшный момент они моментально проснулись, вытащили на воду свои законопаченные лодочки и, невзирая на опасные льдины, поплыли спасать зверюш, которые сидели на крышах и не взывали, как положено: «Звере-ок!» — а дрожали, невыспавшиеся, испуганные и промокшие насквозь, и прижимали к себе — кто зверюшат, кто горшоч с цветочем, кто плюшевого зайца. Это уже был не обычный веселый весенний ритуал, а настоящая беда. Сверху лило, снизу подступало.
Зверьки подплыли без обычных песен и прибауток, деловито перетаскали всех зверюш себе в лодочки и отвезли в зверьковый городок, где разобрали их по домам. Обычно они увозили к себе только молоденьких зверюш, которым пора было замуж, потом разбирали плотину, вода спадала, и все остальные зверюши возвращались с крыш домой. В этот раз зверьковый городок заполнили самые разные зверюши — от крошечных ползунишек до седоусых матерей семейства, и началась там Грандиозная Генуборка.
Весь день зверьки спасали зверюш, и к вечеру попадали без задних ног. Зверюши укладывали маленьких зверюшат, целовали их в носики, хотя сами падали с ног от усталости. И только один молодой зверек, мучимый смутным чувством, что сделал далеко не все, сел в лодку, в которой перевез сегодня целых четыре семьи, и поплыл туда, где раньше был зверюшливый город, а теперь из-под прибывающей воды торчали вторые этажи и верхние половинки садовых деревьев.
— Зверек! — услышал он вдруг традиционный зов. — Зверек, спаси зверюшу!
Зов был совсем не лукавый, как ему положено быть, а усталый и жалобный. Зверюша сидела на подмокшем большом мешке на гребне уходящей в воду крыши, и холодная вода лизала ей лапы. Зверюша поджала хвостик, промокла, сжалась в комок. Когда-то душистый мех на ней собрался в острые мокрые колючки.
— Ты чего здесь сидишь? — спросил зверек.
— Я внизу укрывала… там бабушкины фотографии… и еще братик у меня… он выводит гиацинты… я прятала, чтобы луковицы не попортились… А потом вылезла, а их всех уже увезли…
— Как же они тебя бросили? — нахмурился зверек.
— Они не бросили, они знают, что я взрослая, сама справлюсь. А у мамы с бабушкой пять зверюшат на руках, у нас семейный детский дом.
— И что бы ты делала, если бы я не приехал?
— Не знаю. Может, до утра бы сидела, может поплыла бы. Господь бы надоумил. А так, видишь, я просила — Он мне тебя послал, — зверюша сгорбилась на лавочке и замолчала.
Зверьку стало так жалко ее, что он снял с себя плащ-палатку и отдал ей, отчего ему сразу стало холодно, мокро и неуютно.
— Как тебя зовут-то? — спросил зверек, но зверюша не ответила: она спала, завернувшись в плащ-палатку и обняв мешок.
— Есть кто живой? — покричал зверек для порядку, но вокруг уже никого не было. Он отцепил от ближайшего дерева запутавшийся в нем мешок, бросил его в лодку и взялся за весла. Тучи висели низко, хлестал косой дождь, смеркалось, — то есть темнело быстро и основательно, потому что в пасмурную погоду мрак наступает моментально.
Не успел зверек подумать, что надо срочно возвращаться домой, как его лодку подняло на волне, бросило вперед и ушибло о торчащий из воды чердак. Зверек выпустил из лапы весло, выскочившее от удара из уключины, и оно сразу ушло под воду. Лодку стремительно понесло.
Зверек не мог знать, что как раз к этому времени вода проточила льдину, лежащую в основании затора, другие заторопились к выходу, как публика, в панике бегущая из горящего театра. Подмокшие, подточенные, они ломались друг о друга, а на них уже напирала и хлестала сквозь них злая, не желающая ждать река.
Лодку несло неизвестно куда, и зверек едва успевал удерживать ее, чтобы она не перевернулась. На лавке спала зверюша. Полночи лодку мотало, зверек едва не потерял второе весло и так устал, что едва вода успокоилась, стала широкой и медленной, как зверек сполз в глубокий сон.
Утром его разбудила зверюша, еще не вполне просохшая, но уже причесавшая лапой усы, теплая и почти пушистая. Плащ-палатка почему-то укрывала зверька. Солнце не только сияло, но и жарило вовсю. Вокруг, покуда хватало глаза, была синяя, спокойная, бескрайняя вода.
Два дня зверька и зверюшу носило по воде. Они почти доели запасы еды из зверюшина мешка (он оказался так хорошо упакован, что внутри него почти ничего не вымокло), почти допили воду из ее бутылочки и глубоко задумались. Вода за бортом была соленой, что означало море. Зверюша сложила лапы, устремила глаза в небо, и зверек понял, что она зверюшествует. Это его очень рассердило.
